Владимир Нефф - Перстень Борджа
Наутро после концерта, когда красавица певица, видимо, только собирала свое движимое имущество и готовилась к возвращению в Рим, домой, в супружеские объятья, благоухающие табаками гаванским и кубинским, виржинским и бразильским — ведь Карло Тести не только производил и продавал трубки из глины, афродита и сепиолита, из ореха и липы, с серебряной окантовкой и без, но еще и торговал куревом и всякими приспособлениями для раскуривания, — вдовствующая герцогиня Диана пригласила в свой appartamento молодого кардинала, все еще опечаленного утратой драгоценного и лично для него невознаградимого перстня.
Отношение вдовствующей герцогини к молодому кардиналу Гамбарини было, как бы это попроще выразиться, весьма неоднозначным. Из всего своего ближнего и дальнего окружения вдовствующая герцогиня единственно в нем видела человека родом равного себе, что, разумеется, говорило в его пользу. К тому же она была и не настолько слепа, чтоб не замечать его хрупкой юношеской красоты, что тоже было для него большим плюсом; в то же время она подозревала в нем убийцу своего мужа-герцога, и это, естественно, не сулило ему ничего хорошего; Его Святейшество, в зависимости от складывавшейся ситуации, обвиняли в смерти герцога Танкреда попеременно то Джованни Гамбарини, то Петра Куканя из Кукани. В данное время убийцей герцога Танкреда официально считался Петр Кукань из Кукани, а Гамбарини, поставленный кардиналом, признавался невинным как лилия, и все же подозрение в убийстве как тень преследовало его по пятам, к вящему неудовольствию герцогини.
Молодой кардинал, явившийся в ее appartamento, нашел герцогиню оживленной, похорошевшей, исполненной новых надежд и энергии.
— Ну, как вам она показалась? — с улыбкой спросила герцогиня.
— Это было просто чудо, — ответил он. — Но еще большее чудо — видеть, как вы, драгоценная тетушка, радуетесь успеху другой женщины.
— Но это был ведь и мой успех, и успех Страмбы, который уже теперь начинает приносить плоды, — произнесла вдовствующая герцогиня и подала молодому кардиналу письмо, написанное причудливым почерком на настоящем пергаменте из кожи ягненка, которым в те времена пользовались только короли, когда составляли обращения к народу; от письма исходил резкий запах мужских духов.
— Вот, сам граф ди Монте-Кьяра обращается ко мне по поводу Прекрасной Олимпии.
— Сам граф ди Монте-Кьяра? — удивленно повторил молодой кардинал.
— Именно так, сам граф ди Монте-Кьяра, — с радостью и удовлетворением подтвердила герцогиня.
— Этот parvenu [6]? — спросил молодой кардинал.
— Не знаю, парвеню он или нет, — ответила вдовствующая герцогиня Диана, — но, если бы это оказалось правдой, я была бы счастлива, потому что лишь богатому выскочке родовое дворянство может импонировать настолько, что он закрывает глаза на наши временно стесненные обстоятельства.
Как видно, успех Прекрасной Олимпии придал вдовствующей герцогине такой заряд оптимизма, что о своей скудости она могла говорить как о чем-то преходящем.
Если La bella Olympia была в те поры самой почитаемой женщиной на всем Италийском полуострове, то граф ди Монте-Кьяра был наиболее популярный в Италии мужчина, в чем, разумеется, нет ничего особенного и удивительного, как могло бы показаться на первый взгляд, поскольку время таких титанов, как Микеланджело либо божественный Леонардо, или же мрачных фанатиков вроде Савонаролы безвозвратно кануло в Лету, а ведь о ком-то судачить нужно… Впрочем, независимо от этого граф ди Монте-Кьяра был личностью чрезвычайно любопытной и притягательной, поскольку окружил себя тайной и слыл сказочным богачом. Что до таинственности, то если о Прекрасной Олимпии было известно все, о чем стоило знать, и любознательная общественность следила за каждым ее шажком, то о графе ди Монте-Кьяра никто не знал ровным счетом ничего, — ни его настоящего имени, ибо графом да Монте-Кьяра он стал совсем недавно, около двух лет назад, после приобретения скалистого островка Монте-Кьяра, что расположен в Адриатическом море напротив устья рек Мараккья и Аузи, между которыми лежит городишко Римини; никто не знал, откуда он появился — то ли свалился с небес, то ли выбрался из глубин преисподней — и из какого народа происходит; ходили слухи, что он безмерно щедр и что, занимаясь торговлей, будто бы наводнил самым разным товаром весь свет, включая желтое Китаинство, то есть Китай и Японию, и для этого построил на своем острове порт такой огромный, что две самые большие гавани мира, Венеция и Генуя, в сравнении с этим суперпортом выглядят лодочными причалами; говорили еще, будто на самом острове он воздвиг замок, превосходящий своим великолепием роскошнейшие дворцы Рима, с крышей из меди и фасадом из белого мрамора, изукрашенным превосходными творениями лучших итальянских скульпторов.
— Вот, — протянула герцогиня письмо. — Читайте вслух.
И молодой кардинал прочел:
— «Светлейшая герцогиня, у меня нет ни малейшего права — я его ничем не заслужил — обременять Вас своей докучливой назойливостью; ведь если бы пламенное восхищение, которое я испытываю, давало основание обращаться к Вам с просьбами, то Ваша жизнь протекала бы в бесконечных заботах. Осмеливаюсь, однако, попросить Вас об одной любезности, на авось, как часто бывает с отчаявшимися людьми, наперед запрещая себе надеяться на благополучный исход. Дело в том, светлейшая герцогиня, что деяния персон, столь возвышенных, как Вы…»
— «…возвышенных и исключительных», — поправила кардинала вдовствующая герцогиня, прикрыв глаза, внимавшая музыке этих слов, — ничего не пропускайте, я это письмо знаю наизусть.
Молодой кардинал подавил вздох и после краткой паузы продолжил декламацию:
— «…столь возвышенных и исключительных, как Вы, никогда не остаются в тайне; так и до Вашего ничтожного слуги, автора этих строк, донеслась в его Тускулум [7] вместе с гулом морского прибоя весть о том, что Ваше Высочество изволили пригласить к своему двору в Страмбе певицу, будто бы весьма добродетельную и целомудренную, к тому же, как говорят, талантливую, известную под именем La bella Olympia».
— Вот так, — заметила вдовствующая герцогиня, — может, он и выскочка, но у него есть такт. Он аттестует Олимпию как певицу весьма добродетельную и целомудренную и, к тому же, по слухам, талантливую — ничего больше, точка, и это правильно, поскольку ничего другого и не требуется. Не то что мои «мокрые курицы», которые вчера в присутствии хозяйки, в моем присутствии, превозносили Олимпию до небес и как первое чудо света, и как сладкую Сирену, и как ослепительное солнце, присовокупляя прочие пошлости, и это выглядело тем пошлее, чем чаще изрекалось и разглашалось устами жалких паяцев. Но читайте дальше.
