Владимир Пистоленко - Крылья беркута
У Стрюкова широко открылись глаза, и он, сам о том не думая, торопливо перекрестился и зашептал:
— Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!
Ирина остановилась возле него. На лице мелькнула вымученная усмешка.
— Не ужасайся, отец. Жизнь!.. Этим все сказано.
Она безнадежно махнула рукой, распахнула дверь в прихожую, прислушалась.
— Что они там, уснули или вымерли все? Анна!
— Бабка с поручиком, — напомнил Стрюков. — Я тебе вот что скажу: как началась смута, люди будто переродились. Разогнал почти всех. Тут у меня, конечно, имеются свои соображения. Сегодня собирался и Надьку с Анной вышвырнуть. Надька невозможная стала.
— Она и мне успела показать себя. Один побег из Петрограда чего стоит!
— Вот-вот! Давеча хотел было поучить ее малость, так что же ты думаешь? С подсвечником на меня кинулась. Вот змея!
— И ты промолчал? — резко спросила Ирина. — Не узнаю тебя, отец.
— Потерпите, детки, дайте только срок, будет вам и белка, будет и свисток.
То обстоятельство, что на зов Ирины никто не появлялся, раздражало и вызывало гнев. Стрюков сорвался с кресла, подбежал к двери закричал в темноту прихожей:
— Вы что там, глухие все? Надежда!
Неторопливо вошла Надя. Без признаков радости или усердия, а как вообще полагается при встрече с человеком знакомым, поздоровалась с Ириной, поздравила с приездом. Та искоса взглянула, суховато поблагодарила.
— Там у меня в ридикюле папиросы. Принеси, пожалуйста. Только побыстрее. Спички не забудь.
Когда Надя вышла, Ирина с чуть заметным прищуром посмотрела ей вслед.
— Надьку просто-таки не узнать. Красавица.
От этого взгляда и слов Ирины, произнесенных с каким-то скрытым смыслом, Стрюкову стало немного неловко.
— Да. Ничего себе... На дармовых хлебах...
— Замуж не собирается?
— Не похоже. С одним деповским скрутилась. У красных он, хотя сам из форштадтских казаков. Я тебе рассказывал — Семен Маликов.
— Выходит, старая любовь? И у красных?
— Все депо там...
Вошла Надя, подала папиросы.
— Спичку!
Надя зажгла, дала прикурить.
— Зажги в прихожей огонь, — приказала Ирина. — А то как в могиле.
Надя вопросительно взглянула на Стрюкова.
— Свечи зажги, — приказал он.
— А электричество почему? — спросила Ирина.
— Станция не работает, — пояснила Надя.
— Все та же беда, революция, — добавил Стрюков. — Кочегары сбежали. — И обратился к Наде: — Ступай вздуй огонь.
Надя вышла.
Когда она несла папиросы и проходила через прихожую, краем уха слышала слова Стрюкова о Семене. Должно быть, речь шла и о ней. Приумолкли потому, что увидели ее.
Дверь осталась открытой, и, пока Надя возилась со свечами, хорошо слышала все, о чем говорилось в гостиной.
— Выходит, ваши курсы закрыли? — спросил Стрюков.
— Сейчас закрыли. Я раньше ушла, — нехотя ответила Ирина. — Бросила.
— Сама ученье бросила? — переспросил Стрюков. В его голосе Наде почудилась не то тревога, не то сдерживаемая злоба.
Ирина зашагала по гостиной.
— А ты что же, думал, что я и сейчас учусь, как делать реверансы? — резко, но тоже сдерживаясь, сказала она.
В гостиной у стены, противоположной той, где была дверь в прихожую, в золоченой массивной раме стояло громадное, от пола до потолка, зеркало, и Надя видела в нем все, что происходило в комнате.
Вот Ирина, жадно затянувшись папиросой, нервно выдохнула клуб дыма, швырнула куда-то в угол окурок и остановилась перед отцом, вцепилась пальцами обеих рук в спинку кресла. Короткое мгновение она молчала, казалось раздумывая, говорить ли ему то, что намеревалась сказать. И сказала:
— Я в женском батальоне, батальоне смерти служила.
Она оторвалась от кресла и снова зашагала.
— Смерти? — как эхо повторил Стрюков и дернул ворот рубашки.
— Командовала ударной группой. Только ты, пожалуйста, не вздумай устраивать истерик. И не ужасайся. Я говорю обо всем этом потому, что ты все же должен знать кое-что из того, что было. Да и не к чему мне скрывать от тебя.
— Какой же нечистый толкнул тебя в этот самый батальон? Чего не хватало? Какого рожна? — Стрюков со сжатыми кулаками во весь свой громадный рост встал перед ней. Глаза в глаза. — Какого рожна, я спрашиваю? Я думал, что доченька учится, а она там черт те что затеяла!
Было похоже, что гневная вспышка отца не произвела на Ирину никакого впечатления. На губах ее появилась чуть заметная усмешка.
— А ты все такой же буреломный, — немного насмешливо сказала она. — Но сейчас не будем копья ломать. Садись. Садись-ка!
Стрюков мгновенно сник и нехотя опустился в кресло.
— Между прочим, я думала о том, как ты отнесешься к моему сообщению. И знаешь что? Была почти уверена: правильно поймешь меня. А тут — пожалуйста! Эх, ты, старенький мой. — В ее голосе вдруг послышались теплые нотки. — Пойми, не могла я иначе. Не могла! Вот нашей Надежде революция ничем не грозит, и ей незачем в батальон смерти. А у меня отнимают будущее. Насмотрелась я и наслушалась. Боже мой! Сколько же вокруг мерзости! И мерзавцев. Я не говорю о простонародье. Но те, кого принято считать цветом общества, рыцарями благородства... Сволочи! Мразь!
Наде было видно, как Ирина достала из портсигара новую папиросу, закурила, не спеша задула спичку и бросила на пол. Стрюков молча поднял и положил ее в пепельницу.
— Наш батальон создал сам Керенский, лично! Приехал к нам и обратился с речью. Дивный оратор! Покоряет! Можно заслушаться. Его речь несколько раз прерывали овациями. Да какими! Ураган! Буря!.. В общем талант... И вот он обратился к нам с просьбой помочь России в грозный для нее час. Видел бы ты, отец, что тогда делалось! Понимаешь, он овладел всеми нашими чувствами, всеми помыслами, и если бы в тот момент сказал, что нужны наши жизни, каждая, не задумываясь, отдала бы свою. Тогда и был создан наш батальон. Ну, естественно, кто пошел в него, тот знал, зачем идет. Одна, правда, пыталась что-то сказать против, но ее наши девчонки вышвырнули в окно с четвертого этажа. Чумичка какая-то, вроде нашей Надежды... Мы поклялись тогда идти спасать Россию от большевиков рядом с офицерами... А они, сволочи, с нами как с проститутками. Вызывали в номера и там...
Ирина подошла к столу, костяшками пальцев забарабанила по крышке.
— Я в одного штабс-капитана, — не повышая голоса, снова заговорила она, — пять пуль всадила. Думала, офицеры разорвут меня. Если бы не Григорий Иванович, не знаю... «Защитники отечества»! Понимаешь, мы, курсистки, девчонки, жизни не жалели, а они...
Свечи во всех трех подсвечниках зажжены, в прихожей делать больше нечего. Надя поспешно ушла, боясь, как бы опять не подумал хозяин, что она подслушивает.
