Иван Дроздов - Голгофа
Ирина пошла одеваться.
Если бы в эти часы Сапфир заглянул в банк на Литейном, он бы и совсем потерял голову. Шахту беспрерывно звонил главный юрист Сапфира, требовал «зачистить хвосты» по теплоходам. Шахт то и дело забегал в комнату, где работали Нина Ивановна и Качалин.
— Теплоходы, теплоходы убирайте!
— Как это убирать? Мы же по каждой сделке платили налоги. Нам скажут: вы уничтожили документы.
— Но что же делать? Что делать? Я должен докладывать шефу.
Не дождавшись ответа, убегал. Шахт был на грани нервного срыва. Казалось, он вот–вот упадет на пол и забьется в истерике. Качалин же был спокоен и даже будто бы испытывал подъем настроения. Сидел за столом прямо, словно хороший наездник в седле, на челе гуляла едва заметная улыбка. Нина неспешно, как она и делала все, перебирала бумаги, искала дела теплоходные. Но не находила. Ей очень бы хотелось говорить с коллегой, но из деликатности она молчала. Впрочем, спросила:
— Вы что–нибудь нашли?
— Да, нашел. Почти все бумаги.
— Моя помощь не требуется?
— Вам лучше не ввязываться. Дело это жареное, по теплоходам нам еще придется много давать показаний.
Нина продолжала разбирать бумаги, тщательно сортировала, раскладывала по папкам, заносила в свою большую тетрадь учета и для верности все записи дублировала на файлах компьютера. Коды к каталогам и файлам придумала сама и вела учет по своей испытанной еще в Америке системе.
Из головы не выходил отец, хотела бы знать, что с ним и где он находится. Обратилась к Качалину:
— Простите, Сергей Владимирович, но у меня болит душа за отца. Как вы думаете…
— Тут и думать нечего! Над головой отца они завесили тюрьму и сделали это с целью шантажа. Боятся, как бы вы не заартачились и не отказались слушать их приказы. Я‑то уж их знаю: это такие шельмы!
— Вы так громко говорите, могут услышать.
— Кроме Шахта тут никого нет, а Шахт глуховат. Вы не заметили?
— Да, я обратила внимание. Только не поняла, на какое ухо?
— На оба. Его в прошлом году в темном подъезде стукнули гирей, он и оглох. Жаль, что не совсем.
Потом они с полчаса работали молча, а затем Качалин снова заговорил:
— Они ведь как на войне: вчера по телевизору сообщили, что в Москве за год десять директоров рынков пристрелили. У нас пришили четырех банкиров, а позавчера — вы, наверное, слышали — изрешетили главного приватизатора. Россию делят. Рвут на части, как шакалы. А кому мало достанется, стреляет тех, кто ухватил слишком много. А может, уже появляются и Робин Гуды — такие, которым за державу обидно.
— Сергей Владимирович! Вы так смело со мной разговариваете, не опасаетесь меня?
— Вообще–то людей побаиваюсь, но вас — нет, не боюсь.
— Но вы же меня не знаете.
— Да, не знаю. Но — верю. Я человека по глазам вижу.
Он качнул головой и улыбнулся. Это была минута, когда Нина Ивановна душой потянулась к малознакомому человеку. И со своей стороны готова была довериться ему без остатка.
— Нельзя ли мне позвонить отсюда отцу?
— Как нельзя? Звоните. А я пойду к Шахту и его заболтаю.
Нина позвонила отцу на работу. Отец оказался на месте.
— Папа, как дела? Говорят, тебя заперли в кабинете? Правда ли это?
— Правда, доченька. Женщины устроили пикет. Рабочие голодают, их можно понять. Вот у меня в кабинете сидят три женщины. Очень симпатичные! Жаль, они замужем. Я бы выбрал из них тебе мачеху.
— И долго ли тебя будут держать? Чем это кончится?
— Ты не беспокойся. Еда у меня есть. Я со сберегательной книжки снял деньги, мы тут неплохо питаемся. А зарплату рабочим Москва обещает. Тогда меня и отпустят. Ты ведь знаешь: все деньги сейчас держит Москва. По телевизору объявили, что я получаю триста миллионов в месяц. Это неправда! Я получаю в десять раз меньше, но это тоже много. Я теперь буду получать три миллиона. Так что тебе назначу миллион в месяц.
— Обо мне не беспокойся. Я сама работаю и могу тебе помогать. Запиши мой телефон, в случае надобности — звони. В любое время прилечу к тебе.
— Не надо ко мне летать. Береги место на службе, будь умницей.
На том они закончили разговор. Как раз в ту минуту вошел и Качалин.
— Поговорили?
— Да, спасибо. Я вам очень обязана.
— И хорошо. А я ему гайки вкручивал. Лучше, конечно, если они ничего не знают о наших личных делах. И настроение свое прячьте подальше. Они как крысы — добычу чувствуют на большом расстоянии и каждую нашу слабость используют к своей выгоде.
Открытость Сергея поражала. Подумала Нина: вдруг как он меня провоцирует к откровениям?.. Но нет, не похож он на подлеца и провокатора. Я тоже… как крыса: человека чувствую на расстоянии. Я ему доверилась, так уж теперь–то… пойду до конца.
В комнату влетел, именно влетел Шахт:
— Роман умер! Змея укусила!..
И хлопнул дверью. Метнулся по коридору, но потом, не зная, кого он ищет и зачем бегает, снова показался в дверях.
— А?.. Чего же вы молчите?.. Мальчика кусает змея, а виноват Гиви Шахт. Да, да, во всем виноват этот несчастный Гиви. Прокурор копает «Есенина», а виноват Гиви. Скоро начнут копать все пароходы — виноват тоже будет Шахт. А как я виноват, если я эти пароходы и не видал. Я жил в Гомеле, который теперь заграница, и никуда не ездил на пароходах. И не знаю, большой был «Есенин» или не очень, и сколько у него было этажей и окон, тоже не знаю. А когда за него отвечать — нашли Гиви Шахта. За мальчика тоже отвечай. Там в этом проклятом змеюшнике был Петрович. И была там гувернантка Катя. Между прочим, хорошенькая и молодая. Так эта Катя, проводив хозяев куда–то в Египет или Корею, отпустила прислугу и ушла сама. А Петрович в тот же вечер напился. Ну вот… и змеи, и Роман остались без присмотра. Теперь будут все валить на меня.
И Шахт снова хлопнул дверью.
Смысл происшедшего едва доходил до сознания Нины и Сергея…
Трагедия произошла в тот же вечер, когда Сапфиры улетели в Израиль.
Мальчик вошел в комнату, где посредине стояли аквариумы с кишащими в них змеями. Смело открыл секцию, в которой, свернувшись колечком, мирно лежал и поводил агатовым глазком тайпан. Роман осторожно поддел его ладонью, вынул из гнезда. Поднес его к лицу, разглядывал чешуйчатые пластинки, кольца, дул на мордочку. «Вот так же, — думал Роман, — я буду показывать его в классе, засуну под рубаху, как делал Петрович».
Забылся и стал гладить аспида, как кошку. Змея сразу потеряла покой, сжалась, подняла мордочку. Видно, поглаживания она принимала за какую–то тварь, которая ползала у нее по спине. Вдруг зашипела и в мгновение цапнула Романа за руку. И скользнула на пол, уползла в угол.
Роман с минуту стоял оглушенный. Смотрел на укушенное место, рука на глазах краснела, теряла чувствительность. Вспомнил про сыворотку. Обрадовался: положу под язык и яд будет нейтрализован. Так и сделал. И пошел в свою комнату. Здесь он разделся и, успокоившись, лег под одеяло. И скоро уснул. Но тут же проснулся. Ему было холодно, по лицу струился липкий пот, ноги и руки тянуло, а все тело болело. Хотел было подняться, вызвать скорую помощь, но лихорадка усилилась, зубы стучали. Он уже не мог двигать руками, и ноги куда–то повело, и боль во всем теле стала нестерпимой, он застонал и потерял сознание…
Наутро Катя застала его мертвым.
На столике у кровати стоял пузырек с сывороткой. Катя вспомнила чье–то предупреждение: сыворотка действует избирательно, она годится не для всех ядов.
Яд этой змеи был необычным. Недаром Сапфир посылал человека за тайпаном в какие–то бразильские болота.
Жизнь Грачевых, хотя и была нарушена вторжением москвичей, очень скоро вошла в свою колею. Нина Ивановна сняла однокомнатную квартиру на том же Литейном проспекте и немедленно туда переселилась, а Николай Васильевич хотел было переехать в гостиницу, но Грачев его отговорил:
— Вам что, места не хватает или хозяева не по душе? Если съедете, я на вас обижусь, — заявил он решительно. И Свирелин остался.
В отношениях с Грачевым у него сохранилась та почтительная служебная дистанция, которая ничем не омрачалась, но и не сокращалась до степени дружества. Грачев по–прежнему видел в Свирелине большого государственного человека, и как литератор жадно слушал его суждения и даже мимолетные замечания по поводу жизни новой, так круто переменившей все привычные представления.
Грачев писал роман о нынешнем времени и назвал его «Ледяная купель», ему, кроме всего прочего, был нужен умный собеседник, и он искренне хотел, чтобы Свирелин пожил у них подольше.
В группу по отрезвлению Свирелин не пошел — счел для себя унизительным, но усердно читал книги по этой проблеме.
Было у него много свободного времени, и он проводил его в парке, начинавшемся сразу же за домом Грачевых.
Много думал о прошлом, припоминал в подробностях историю с дипломами.
