Роберт Ши - Монах: последний зиндзя
Его плачущий вид заставил и её глаза покраснеть и тоже ороситься слезами.
– Дзебу, Дзебу! Во всем моя вина! – всхлипывала она. – Мы могли быть вместе! А я стала обвинять тебя в смерти Кийоси. Как все было бы иначе, если бы я никогда не покидала тебя, вместо того чтобы переехать сюда, в Камакуру. О, Дзебу, десять лет потеряно из-за моей глупости! – Она упала на подушку, закрыв лицо руками.
– Не вини себя, – сказал Дзебу. – Тайтаро объяснил мне ход этих событий. Все произошло так, как должно было произойти.
– Карма?
– Не карма. Ничего не поделаешь с тем, что каждый должен быть наказан за злые поступки и вознагражден за добродетель. Вот таким образом. Кроме того, ты бы очень скучала, живя в монастыре. Я уверен, что ты была счастливее как жена сегуна.
Она рассмеялась сквозь слезы.
– Я была замужем будто за мамуши, ядовитой змеей! Об этом страшно говорить, Дзебу-сан, но я больше была счастлива как вдова сегуна, Из того, что я слышала о монахах и их женщинах в монастырях зиндзя, я не думаю, что было бы скучно. О, мой дикий селезень, если уж все случилось, как случилось, то, пожалуйста, прекрати осуждать меня. Перестань ненавидеть. Прими такой, какая есть!
– Добродетели не существует. Только одно название. Мы два лица одного божества, я говорил тебе это давно. Как мне судить тебя? Я просто буду судить себя. Танико, когда я смотрю в твои глаза, я хочу стать с тобой единым целым. Вот почему я был так зол. Быть отрезанным от тебя причиняет мне такую боль, будто меня разрезали пополам. Я действительно ненавижу тебя, Танико, и за это ты должна простить меня. Я ненавидел тебя потому, что люблю тебя. Я не благосклонен к тебе, я люблю тебя.
При этих словах Танико почувствовала плавящееся тепло, распространяющееся по всему её телу. «Я никогда не думала, что могу еще так чувствовать в свои годы, – думала она. – Я чувствую, что изголодалась по нему, и это чувство так же ново, странно и прекрасно, как было той ночью, когда мне было тринадцать, а ему семнадцать, и я лежала с этим человеком на горе Хигаши, глядя вниз, на Хэйан Кё. О, Дзебу, будем ли мы любовниками в этот вечер? О, пожалуйста, обними меня, Дзебу, прижми меня весом своего тела! Но как он может желать меня, если я карга, с лицом, покрытым морщинами, с обвисшим животом и грудью, морщинистыми руками? Возможно, мне стоит вовремя погасить лампу, и он не заметит, как возраст состарил мое тело…»
Она дотронулась до маленькой бронзовой масляной лампы, которая горела рядом с ними.
Его худая, длинная рука дотянулась и схватила ее запястье. Глубокое волнение охватило всё её тело. Его кожа, такая коричневая по сравнению с её белой кожей, – красиво.
– Нам нужен свет, не так ли? – сказал он тихо. Она кивнула в сладостном ожидании. Он, несомненно, хотел лечь с ней.
– Темнота создает иллюзию красоты, – сказала она, опустив глаза.
– Я не хочу иллюзий. Я хочу тебя такой, какая ты есть. – Его лицо было очень близко к ее, и она дотянулась и провела кончиками пальцев по его жесткой белой бороде. – Теперь мы выше пересудов, ты и я, – сказал он. – Пересудов добрых и злых, красивых или безобразных, молодых или старых, – всё это осталось позади. Об этом беспокоятся в юношестве.
Она со вздохом расслабилась и прилегла, позволяя его губам прижаться к её, его рукам ласкать её грудь. В самом деле, её не заботило, выглядит ли её грудь старой и обвисшей или нет. Она была способна вызывать влечение; это было видно по нежным, томительным движениям его рук.
И она была способна получать сильное наслаждение, так она думала, трепетно дыша. Это была её грудь, и поэтому он желал её. Он желал её тела таким, какое оно есть, как никакой другой женщины. Теперь она чувствовала уверенность в этом.
Пока развивалась их любовь, она сделала другое восхитительное открытие. Где-то между тринадцатью и четырнадцатью годами она потеряла всю стыдливость. Даже та чудесная первая ночь на горе Хигаши была перемешана со страхами о том, что подумает свет, если они будут вдруг обнаружены. Теперь, думала она, если вся Камакура соберётся здесь и увидит нас, лежащих в объятиях друг друга, с распахнутыми одеждами, с тесно соприкасающимися телами, пусть смотрят. «Я думаю, я должна буду наслаждаться этими взглядами. Я горжусь этим! Горжусь, что возбуждаю этого человека, этого воина, и вбираю его страсть в себя. Годы, проведенные с Кийоси, с Кублай-ханом, с Дзебу в Китае и даже с Хидейори, которого приходилось так много задабривать, – весь этот опыт позволил мне овладеть в совершенстве искусством любви. Я такой же победитель в сражении среди цветов, как Дзебу – победитель в сражении с мечом, и я хочу, чтобы весь свет мог видеть нас!..»
Она встала, взяв его за руку и увлекая за собой на ложе. Завязки её розово-лилового шёлкового одеяния развязались.
Когда она влекла его меж занавесей, она ближе присмотрелась к его телу под серой одеждой, которая раскрылась. Танико задохнулась от потрясения. Оно всё было в шрамах! Его шею и грудь покрывали большие и малые отметины, слегка бледнеющие на его коричневой коже. Она сорвала его одежду и увидела, что его плечи тоже покрыты шрамами. Она касалась шрамов кончиками своих пальцев, ощущая их толщину и твёрдость. Потом она положила руку на его грудь и начала плакать.
– Мой дорогой, что они сделали с тобой? Как, должно быть, ты страдал!
– Большинство этих ран я никогда не чувствовал, – прошептал он. – Ты причинила мне много больше боли, чем эти рубцы и шрамы.
– Не говори так, Дзебу!
– Ты не могла бы причинять мне боль, если бы я не любил тебя.
– Я доставлю тебе наслаждение, которое заглушит боль.
– Ты можешь дать мне больше, чем наслаждение, ты можешь дать мне счастье.
– Ты знал так много боли, – проговорила она. – Твоё тело так изрезано шрамами, такое жёсткое. Можешь ли ты еще чувствовать мое прикосновение?
– Может быть, я выгляжу как старый дуб в конце зимы, – прошептал он, тихо смеясь. – И может показаться сверхъестественным, что жизнь бурлит внутри.
Она притянула его к себе на постель. Их движения были одновременно красивы и ритмичны, как движения пловцов. Вместе они скользили по морю наслаждения, тёплому морю без берегов, поднимаясь и опускаясь на волнах. Она забыла, где она была, она забыла время и возраст, она забыла, что она была Ама-сёгун, а он был зиндзя, монах-воитель. Она была женщиной, наслаждающейся телом мужчины. Больше ничего. Но и не меньше.
Когда наконец они легли бок о бок, изнурённые блаженным экстазом, она погладила свое старое деревянное подголовье.
– Хорошую историю я расскажу сегодня своей подголовной книжке!
– У тебя есть дневник? Ты никогда мне не говорила об этом!
