Мария Семёнова - Лебединая Дорога
23
А потом наступила зима. В тот год она выдалась ранняя и дивно щедрая на снега. Разом покрыли они поля и леса – и больше уже не сходили.
Звениславка гуляла по заснеженным улочкам, осторожно ставя мягкие сапожки на раскатанную мостовую. Как бы не поскользнуться! Приходила Нежелана и гуляла с ней об руку. Иногда же они выбирались на берег реки и подолгу сидели там на бревне, завернувшись вдвоём в необъятную медвежью шубу. И о чём говорили – никто не слыхал. Смотрели на ребятишек, на снежные бабы, на мальчишек, отчаянно кативших с откоса на рогожках и санках…
При виде княгини мальчишки из кожи вон лезли, показывая свою отвагу. Даже отроки помладше начинали перебрасываться снежками, а то вытаскивали лыжи и, на зависть и удивление более робким, не сгибаясь съезжали с высоченного обрыва на речной лёд.
Как-то раз на берег явился и Видга. Сын хёвдинга не думал забывать свою Смэрну и мало-помалу добился, что другие рабы стали поглядывать на неё с почтением. Даже старый Щелкан, и тот теперь большей частью только ворчал, а если и грозился палкой, то издали. Оторвиголову княжича побаивались.
Внук Ворона долго смотрел на парней и мальчишек, баловавшихся в снегу, потом молча ушёл. Но нельзя сказать, что присутствие жены конунга вовсе не подогрело его гордость. В другой раз он явился на берег на лыжах.
Множество любопытных глаз видело, как он оглядел обрыв и выбрал место покруче. Как нагнулся подтянуть ремни лыж. И как обернулся приказать верному Скегги:
– Чашку!
Малыш уже успел натопить в ладонях снега. И подал ему глиняную чашку, полную почти до краев.
Взяв её в руку, Видга без лишних слов пододвинулся к краю откоса, примерился – да и покатил себе вниз по устрашающей крутизне, лихо огибая торчавшие камни, взлетая в воздух и с лёгкостью кошки приземляясь обратно на лыжи, – только визжал затвердевший на морозе снег да вилась за плечами белая пыль!
Что тут началось! Вершина обрыва потемнела от сбежавшихся. Кого-то столкнули вниз. Княгиня с боярышней бросили свою шубу, принялись протискиваться вперёд не хуже простых девок. Парни восторженно орали и хлопали себя по бёдрам. Лют в ревнивом бессилии стискивал кулаки. Утёр-таки ему нос сын урманского князя. Да как ещё утёр…
Видга остановился далеко на льду. И увидели, как он поднял руку с чашкой… и выплеснул из неё неразлитую воду. Всю не всю, но половину уж так точно…
И, не оглянувшись, легко заскользил домой.
Зимние дни неприметно катились один за другим, делаясь всё короче. Всякий вечер заставал Абу Джафара у княгини. Точно так же, как воевода Олег, слушал он её рассказы о давнем, смотрел берестяные свитки, листал диковинные латинские книги, которые Звениславка, хотя и не без труда, всё-таки одолевала.
Времечко летело быстро. Зима приближалась к середине. На обоих берегах готовились к встрече самого короткого дня, после которого солнце снова повернёт к лету. Если, конечно, люди сумеют его уговорить…
Только у одних это называлось Корочун, а у других – Йоль.
На первый день праздника в семье Олава Можжевельника было назначено великое дело. Роду предстояло пополниться новым наследником.
Пленный селундец, конечно, не имел никакого отношения ни к Олаву, ни к Олавссонам. Кормщик долго чесал в седой бороде, обдумывая это обстоятельство. Но после решил, что справедливые Боги навряд ли останутся недовольны. Зачем они подсунули Бьёрну этого датчанина, если не для того, чтобы он заменил ему брата?.. Не случайно же, действительно, всё это получилось…
Подготовка к обряду введения в род, называвшемуся эттлейдинг, началась загодя. Тремя большущими решетами отмерили ячмень и поставили пиво в такой большой бочке, что можно было утонуть. Старый Олав сам выбрал откормленного бычка-трёхлетку и велел заколоть.
Три – хорошее, счастливое число…
Когда бычка разделывали, то кожу с правой задней ноги снимали особенно осторожно. Из неё сошьют волшебный башмак: только тогда эттлейдинг будет иметь законную силу, только тогда прежние духи-покровители отступятся от Гудрёда, отдадут его новым… Правая сторона к худому не приведёт!
Пир собрали в длинном доме, где жил Халльгрим со своими людьми. Хоть и велел обычай сидеть за столом только членам семьи – но как обойти, как не позвать всех, с кем привелось жить так далеко от Торсфиорда! Халльгрим, правда, был зван вечером к конунгу. Ну что же – он посидит, сколько сочтёт нужным, потом отправится за реку.
Просторный дом принял в себя всех. Пришёл Эрлинг с женой и старшим сынишкой, пришёл Хельги Виглафссон. Сыновья Олава принесли на щите Торгейра херсира. Чтобы оседлать этот щит, Торгейр впервые самостоятельно поднялся. И гордо восседал на раскрашенном деревянном кругу, обняв двоих молодых великанов за плечи.
И Любомира шла с ним смотреть урманский обряд, невольно примериваясь к их широкому и бережному шагу. Уже своя для всех этих людей.
Хельги и Эрлинг сели по правую руку от Халльгрима хёвдинга, Вигдис устроилась слева, и Видга опустился на лавку рядом с ней, едва не заскрипев зубами от ненависти. Это место раньше принадлежало ему.
Друзья и родичи Олава предвкушали свершение таинства, которое должно было воскресить ему сына… Остальные рассчитывали крепко выпить и вкусно поесть. Заморыш Скегги несколькими днями раньше здорово простудился: огромная щука едва не уволокла его в прорубь, и, если бы не Видга, не отделался бы он промоченными ногами. Но даже Скегги, ёжась, вылез из-под одеяла, и глаза его блестели весельем. Можно было поклясться, что у него была готова новая песнь.
И только Видге было на этом празднике холодно и одиноко.
Сколько раз, оставаясь один, он мысленно видел двоих младших Виглафссонов сидящими под развешенным на стене оружием и Халльгрима, надевающего священный башмак. Сколько раз ему снилось, будто отец сажает его на колени сперва Хельги, затем Эрлингу и наконец Гуннхильд, в знак того, что они считают его полноправным членом семьи… а вот отец якобы силой заставляет его, Видгу, всунуть ногу – и именно правую – в башмак, хранящий его след, с тем чтобы духи материнского рода не обиделись на него за измену.
– Я ввожу этого человека к собственности, – говорил между тем Можжевельник. – К собственности, которую я ему даю, и к вергельду, и к подаркам, и к тому, чтобы встречаться и сидеть вместе, и к судебным вирам, которые надо платить и которые надо получать, и ко всем правам…
И Видга неслышно, одними губами, повторил слова, так и не обращённые к нему наяву:
– До огня и костра!
Чудес не бывает. Вот он и свершился, эттлейдинг, но не над ним. Когда он ещё раз посмотрел на Халльгрима, тот наблюдал, как Бьёрн, Гуннар и Сигурд по очереди подходили к башмаку, накрывая своим следом след недавнего чужака, утверждая его в семье. Гудрёд Палёный стоял очень бледный, только на щёках горели красные пятна. Верно, он уже крепко позабыл, что это такое – семья, братья, племянники… и широкая отцовская рука, лежащая на плече…
