Джеймс Купер - Том 3. Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе
— Стой, стой! — вскричал Дункан, бросаясь вперед.— Сжалься, гурон! Ты получишь за нее такой выкуп, что станешь богаче всех в своем племени.
— Магуа — краснокожий: ему не нужны побрякушки бледнолицых.
-— Золото, серебро, порох, свинец — все, что необходимо воину, все будет у тебя в вигваме! Все, что подобает великому вождю!
— Хитрая Лисица — могуч,— закричал Магуа, неистово потрясая рукой, которою сжимал руку беспомощной Коры.— Он отомстил!
— Боже правый, неужели ты потерпишь это? — взорвался Хейуорд, в отчаянии сжимая руки.— Справедливый Таменунд, молю тебя, пощади!
— Делавар сказал,— ответил старец, закрывая глаза, и откинулся назад, словно окончательно истощенный телесным и душевным усилием.— Мужчина не говорит дважды.
— Мудрый вождь не тратит время на отмену своих решений и поступает благоразумно,— вмешался Соколиный Глаз, сделав Дункану знак молчать.— Но каждому воину следует хорошенько подумать, прежде чем метнуть томагавк в голову своему пленнику. Я не люблю тебя, гурон; могу также сказать, что никогда не давал спуску мингам. Есть все основания полагать, что, если война скоро не кончится, многие твои воины еще повстречаются со мной в лесу. Вот и рассуди, кого ты предпочитаешь привести пленником к себе в лагерь — эту леди или меня, человека, которого все твое племя хотело бы увидеть безоружным.
— Неужели Длинный Карабин отдаст жизнь за женщину? — заколебался Магуа, уже собравшийся увести свою жертву.
— Нет, я этого не сказал,— возразил Соколиный Глаз, благоразумно решив поторговаться при виде жадности, с какой Магуа выслушал его предложение.— Это была бы неравная мена: разве можно отдать воина в расцвете сил даже за лучшую девушку на всей границе? Отпусти пленницу, и я соглашусь уйти на зимние квартиры сегодня же, то есть, по крайней мере, за полтора месяца до листопада.
Магуа с холодным презрением покачал головой и нетерпеливо подал толпе знак пропустить его.
— Ну что ж,— добавил разведчик, делая вид, что он не пришел еще к окончательному решению.— Я, пожалуй, готов дать в придачу свой оленебой. Этому ружью нет равного, можешь поверить слову опытного охотника.
Магуа, не удостоив его ответом, стал раздвигать перед собой толпу.
— Быть может...— продолжал разведчик, теряя напускное хладнокровие в той же мере, в какой Магуа выказывал равнодушие к обмену,— быть может, мы столкуемся, если я дам слово обучить твоих воинов, как надо обращаться с этим ружьем?
Лисица свирепо глянул на делаваров, которые все еще окружали его плотным кольцом в надежде, что он согласится на мирные предложения, и потребовал очистить дорогу, угрожая в противном случае вновь воззвать к справедливости патриарха.
— Чему быть, того не миновать,— вздохнул Соколиный Глаз, устремляя печальный и покорный взгляд на Ункаса.— Негодяй сознает свое преимущество и пользуется им! Благослови тебя бог, мой мальчик! Ты нашел друзей среди соплеменников, и, надеюсь, они будут так же верны тебе, как был человек без примеси индейской крови. Что до меня, рано или поздно я должен умереть, и хорошо, что оплакивать меня придется немногим. В конце концов, не сегодня-завтра эти мерзавцы умудрятся снять с меня скальп, так что день-другой не составляет большой разницы, особенно перед лицом вечности. Благослови тебя бог,— повторил суровый разведчик, грустно склонив голову, но тут же поднял ее и устремил на юношу задумчивый взгляд.-— Я любил вас обоих — и тебя, и твоего отца, Ункас, хотя кожа у нас разного цвета, да и привычки не совсем одинаковые. Передай сагамору, что я никогда, даже в самые опасные минуты, не забывал о нем, а сам вспоминай обо мне иногда, если нападешь на удачный след. И помни, мальчик: одно над нами небо или два, все равно в потустороннем мире отыщется тропа, которая вновь сведет вместе честных людей. Ружье мое найдешь там, где мы его припрятали. Возьми его и храни в память обо мне. И вот еще что: не стесняйся пускать его в дело против мингов: это отвлечет тебя от мысли о моей смерти и поможет отвести душу... Гурон, я принимаю предложение. Освободи женщину. Твой пленник — я.
При этих великодушных словах в толпе раздался тихий, но явственный шепот одобрения. Даже самые свирепые делаварские воины — и те восхищались мужеством человека, способного на такое самопожертвование. Магуа остановился, и было тревожное мгновение, когда он, казалось, заколебался; однако, посмотрев на Кору взглядом, где злоба причудливо сочеталась с восторгом, он окончательно принял решение.
Выразив надменным поворотом головы презрение к намерениям разведчика, он твердо и решительно объявил:
— Хитрая Лисица — великий вождь; он делает то, что сказал. Идем,— прибавил он, фамильярно опуская руку на плечо девушки и подталкивая ее вперед.— Гурон — не пустой болтун: мы идем.
Кора, лицо которой при этом оскорблении залил румянец, горячий и яркий, словно луч заходящего солнца, отстранила дикаря с гордой сдержанностью женщины, и черные глаза ее вспыхнули.
— Я — твоя пленница, и, когда придет время, пойду даже на смерть, но принуждать меня не нужно,— холодно отчеканила она и прибавила обращаясь к Соколиному Глазу.— Великодушный охотник, от всей души благодарю вас. Предложение ваше мне не поможет, да я и не приняла бы его. Но вы все-таки можете оказать мне услугу, и даже большую, чем входило в ваши благородные намерения. Взгляните на это милое обессилевшее дитя! Не покидайте ее до тех пор, пока она не доберется до мест, где живут цивилизованные люди. Не стану говорить,— продолжала она, крепко пожимая руку разведчику,— что отец ее не останется у вас в долгу: люди, подобные вам,— выше наград, но он будет всю жизнь благодарить и благословлять вас. А благословение честного престарелого человека, поверьте мне, имеет цену даже в глазах всевышнего. Ах, если бы он мог благословить меня в эту страшную минуту!
Голос Коры пресекся, и она на секунду замолчала; затем, подойдя к Дункану, поддерживавшему ее бесчувственную сестру, продолжала тоном более спокойным, но все же выдававшим жестокую борьбу обуревавших ее чувств:
— Мне не надо просить вас беречь сокровище, которым вы будете обладать. Вы любите ее, Хейуорд, а значит, простите ей любые недостатки, даже если они у нее есть. Но она так добра, нежна и прелестна, как только может быть земная женщина! У нее нет ни одного телесного или душевного изъяна, который мог бы вселить отвращение в самого гордого из мужчин. Она хороша собой, ах, удивительно хороша! — Тут Кора положила свою тонкую, хоть и не такую белую, как у сестры, руку на мраморный лоб Алисы и с грустной нежностью откинула золотистые локоны, упавшие девушке на глаза.— А душа ее не менее чиста и белоснежна, чем кожа! Я могла бы сказать больше, гораздо больше, чем диктует холодный разум, но пощажу и вас и себя...
