Джон Биггинс - Под стягом Габсбургской империи
И мы принялись за работу, прибегнув к помощи мастерской герра Полтенбаха и его советам по технической части, к нам также приставили шестерых сирийских плотников и автомеханика, позаимствованного из турецкого гарнизона. В ближайшие две недели нам хотя бы будет, чем заняться. Мне всегда нравилось делать что-то собственноручно, и приятно иметь для такого занятия законный предлог, не потеряв при этом офицерское достоинство, как произошло бы в Австрии. Но задача была безнадежной.
Мы восстановили корпус как могли, связав сломанные во время крушения части проволокой и веревками, а в качестве клея использовали какую-то местную смолу. Шасси соорудили из бамбука и колес велосипеда, когда-то принадлежащего визирю шарифа. Но пропеллер оставался проблемой. В конце концов пришлось склеить рейки из тика, хотя они получились слишком тяжелыми, а потом совершенно наугад вырезать пропеллер подходящего для двигателя мощностью восемьдесят лошадиных сил диаметра и формы, хотя даже в те дни достижение нужного баланса было делом, требующим опытной руки.
Аналогичным образом и двигатель оказался далеко не в идеальном виде, когда попал к нам в руки: все детали на месте, но засорен песком, а при падении повредился коленвал. Мы сделали что могли, и в конце концов он заработал. К счастью, не было проблем со смазкой. Врач из турецкого гарнизона — чумазый одноглазый албанец, которому я бы не доверил и больную корову, не говоря уже о людях — с радостью продал нам весь свой запас касторки.
Вообще-то, больше в его аптечке ничего и не осталось, поскольку он уже продал все остальные лекарства горожанам, не считая медицинского спирта, который выпил сам. Однако ткань для фюзеляжа оставалась неразрешимой проблемой. Оригинальная ткань «Ньюпора» из усиленного льна была слишком сильно изодрана, чтобы можно было ее зашить, пришлось полностью заново изготовить покрытие для крыльев, купив на базаре ситец, а его было очень тяжело сделать прочнее. Предстояло еще как-то его укрепить, и в отсутствие пасты из целлюлозы мы смогли раздобыть лишь какую-то французскую полировку из растворенной в метиловом спирте смолы. Короче говоря, в целом ремонт трудно было назвать мастерским, хотя и Набил-бей, и эмир Абдулла выражали свое восхищение по мере того, как аэроплан обретал форму.
На двадцать восьмое декабря назначили первый испытательный полет «парового сокола», как обыватели окрестили маленький аэроплан. В качестве взлетной полосы выбрали ровный участок пустыни за пределами городских стен, и восстановленный «Ньюпорт» выкатили через ворота по дороге, вдоль которой выстроились турецкие солдаты, сдерживая восхищенную толпу. Я бы дорого дал, чтобы испытательные полеты прошли вдали от посторонних глаз, но в это утро подобному желанию не суждено было осуществиться: никогда прежде не видевшие самолет горожане выстроились на стенах и толпились на крышах и даже минаретах, чтобы увидеть чудеса, которые будут творить неверные чародеи.
Воздвигли помост, и эмир Абдулла расположился там с офицерами турецкого гарнизона, явившись посмотреть представление. У меня душа ушла в пятки, когда я увидел, как выстраивается оркестр губернатора. Последовал краткий музыкальный концерт: «Боже, храни» к настоящему времени улучшился настолько, что можно было хотя бы узнать мелодию, затем снова «Принц Ойген», потом что-то (как мне кажется) из «Пиратов Пензанса», наконец (когда мы уже собирались запустить двигатель) «Наш Господь — нерушимая крепость».
Мечтая о том, чтобы последняя мелодия не звучала настолько похоже на «Марш мертвецов», я велел Кайнделю крутануть пропеллер. Потребовалось повторить три или четыре раза, прежде чем двигатель застучал, отрыгивая дым от низкосортного топлива. Многочисленные собравшиеся разразились приветственными криками — они никогда в жизни не видели подобного шоу. Я толкнул вперед ручку дросселя. Планер начал яростно дрожать из-за комбинации перекошенного двигателя и несбалансированного пропеллера. Кайндель лежал на крыле рядом со мной, а сквозь грохот пробивались едва узнаваемые звуки «Марша Радецкого», крики, стук копыт и выстрелы в воздух всадников шарифа.
— Все в порядке, герр лейтенант? Сказать, чтоб начинали?
— Бога ради, Кайндель, эта штуковина сейчас сама развалится от тряски!
— Тогда надо хоть немного проехаться: наши арабские друзья сильно расстроятся, если мы не обеспечим им хоть какое-то зрелище.
Я оглядел толпу и понял, о чем он говорит: на кону престиж всего австро-германского альянса.
— Хорошо, тогда давайте начнем. Найдете мое последнее письмо у меня комнате.
Я толкнул рукоятку дросселя на полную мощность. Дрожание увеличилось до бешеной конвульсии, и самолет запрыгал по каменистой равнине. Если бы я смог просто пролететь по воздуху хоть несколько метров, а потом снова приземлиться, то конечно, этого было бы достаточно...
Как мне потом сказали, «Ньюпор» ненадолго оторвался от земли, прежде чем снова упал в облако пыли и развалился на равнине позорной кучей. Помню лишь, меня вытаскивали из-под обломков Кайндель и пара турецких солдат, когда несчастная штуковина начала гореть. Лишь вмешательство войск гарнизона спасло нас обоих, иначе нас как самозванцев разорвала бы на куски толпа.
Тем не менее, как гласит пословица, нет худа без добра, и, поскольку общественность сочла нас шарлатанами, это означало, что внезапно и чудесным образом вдруг появилось разрешение на поездку в Аль-Улу, поскольку теперь как эмир Абдулла, так и губернатор хотели избежать потери престижа. Мы отправились в путь на рассвете последнего дня 1914 года, выехав через боковые ворота Таифы как можно незаметнее — на верблюдах, под конвоем из тридцати турецких жандармов, необходимых, чтобы защитить нас от повстанцев, бандитов, религиозных фанатиков и просто честных убийц, коими кишела эта часть Аравии.
Наше путешествие до железнодорожной станции в Аль-Уле, полагаю, составляло около семи сотен километров, хотя показалось гораздо длиннее. Первые пару дней выдались не столь уж плохими, за исключением резкого зимнего ветра с гор. Но как только мы спустились на караванный путь в низины к востоку от Мекки, каждый последующий день стал еще один взносом по дороге в чистилище.
Если бы обитателям ада предложили отправиться на однодневную экскурсию в Харрат-Кишиб, то думаю, большинство, взглянув разок, решило бы, что в аду не так уж плохо. Даже посреди арабской зимы полуденный зной и яркий свет поражали интенсивностью, а их отражение от песка, похожего на грубо измельченную слюду, только ухудшало ситуацию.
Вскоре караванный путь, направляющийся к Медине — старая дорога хаджа — исчез, так что в те дни, когда на небе отсутствовали звезды, чтобы руководствоваться ими, я страдал от постоянного опасения, что в результате предательства или некомпетентности наш эскорт (состоящий в основном из городских арабов) бросит нас умирать в пустыне от жажды и теплового удара. Разумеется, по пути не было недостатка в напоминаниях, что именно такая судьба может нас ожидать. Каждые несколько километров грустная кучка костей — обычно животных, но иногда и человеческих, служила молчаливым свидетелем судьбы каравана, закончившего свой путь прямо здесь.
