Эли Берте - Шофферы или Оржерская шайка
И, поворотя назад, он опять поехал осмотреть еще раз все эти места.
На этот раз поиски его увенчались успехом. На окраине дороги, под кустарником, увидал он лежащую неподвижно женщину, одежду которой покрывал уже снег, так что издали трудно было отличить ее от земли, потому-то, должно быть, Вассер и не заметил ее в первый раз. Остановив лошадь против нее, он громко окликнул ее:
– Эй тетушка!… Что же, спите вы?
Ему не ответили, не пошевельнулись. Вассер повторил свой зов; все то же молчание и та же неподвижность. Тут пришло ему в голову, что, может быть, изнуренная голодом и усталостью, нищая замерзла или потеряла чувство. Он поспешно встал и, сойдя с лошади, убедился, что предположение его верно.
Вид бедной женщины был самый жалкий. Голые ее ноги, расцарапанные каменьями, обагрили около нее весь снег кровью; сверх дырявого рубища, покрывавшего ее, на ней была надета тоненькая шерстяная мантилья, не способная защитить ее от холода. Палка же упала около нее, а одна из рук застыла, крепко сжимая маленький узелок, составлявший весь ее багаж. С закрытыми глазами она лежала без чувств, и иней начинал уже застилать ее похолодевшее лицо.
Вассер, не отличавшийся никогда чувствительностью своего характера, тем более при отправлении такого рода службы, как его, на этот раз был тронут плачевным положением, до которого дошло это несчастное создание. Он с участием наклонился к ней, тихонько потряс ее и попробовал еще несколько раз окликнуть. Долго оставалась она без всякого движения, без всякого признака жизни, наконец испустила какой-то слабый, невнятный звук и открыла глаза; но взгляд ее был тускл, бессознателен, вскоре веки ее опустились и она впала в забытье, означающее всегда в подобных случаях близкую смерть; между тем лейтенант узнал, что она дышит, значит жива еще, а это было главное, потому что, подав ей скорую помощь, ее можно было еще спасти. Сняв с себя плащ, он покрыл этим толстым широким одеялом бедную женщину, потом, вынув из кармана фляжку с ромом, влил ей несколько капель сквозь ее раскрытые синие губы. Но так как всех этих стараний оказалось недостаточно, он стал придумывать, откуда достать бы ей более серьезную помощь.
Ему нечего было более рассчитывать на своих товарищей, потому что он видел их вдали преследующими мужика в треуголке, нарочно заманивавшего их на кочковатые и болотистые места, да к тому же, какую пользу можно было ждать от них в этом случае? Тут главная потребность состояла в том, чтоб поскорее перенести незнакомку куда-нибудь к теплому жилью, где можно было бы найти огня и пищи.
К счастью, невдалеке от этого места около дороги стоял домик с площадкой, с садиком, обнесенным забором. Постройки эти, хотя и крытые соломой, не заявляли о довольстве; между тем, Вассер не задумался, подняв бережно беднягу и положив ее себе на плечо, потом взяв за повод свою лошадь, он, насколько дозволяла его ноша и тяжелые сапоги, торопливо направился к хижине.
Подойдя к ней, он нашел ее гораздо комфортабельнее, чем она показалась ему издали; садик был в порядке, ульи тщательно завернутые соломой от зимних холодов, были прислонены к стене, у одного из деревьев на дворе была привязана коза, а из хлева слышалась жвачка и топот коров. Самый домик казался чистеньким, содержимым в большом порядке и вообще имел наружность, располагающую в пользу путешественников.
Привязав свою лошадь к кольцу, прикрепленному к стене хижины, Вассер без всяких предуведомлений отворил дверь и вошел в хижину.
Внутренность хижины была такая же чистенькая, как и ее наружность, но здесь еще яснее проглядывало довольство. Полки были уставлены хлебами, с потолка свисали окорок и свиное сало; в углу стояла чистенькая кровать, покрытая ситцевым одеялом; другая дверь вела в поле, но хорошо завешенная соломенным щитом, она не пропускала холодного воздуха, и в комнате была приятная температура.
Вассер остановился на пороге, чтобы понять, с кем приходится иметь дело. Обитательницами хижины оказались две женщины. Одна из них молодая, сильная, бодрая, хлопотала около сыра своего произведения и, по-видимому, была служанка. Другая гораздо старше, с тихим и грустным лицом, сидела и пряла около окна, когда приход Вассера прервал ее занятие. То была хозяйка дома.
Вид этих женщин успокоил Вассера и, не колеблясь более, он обратился к ним с просьбой во имя человеколюбия.
– Добрые гражданки! – начал он умеренным тоном, -не можете ли вы оказать помощь вот бедному, полузамерзшему созданию, найденному мной сейчас на дороге в нескольких шагах отсюда!
И не дожидаясь ответа, он осторожно положил свою ношу против камина.
Обе женщины, узнав в чем дело, торопливо встали.
– С удовольствием, гражданин! – приветливо ответила хозяйка дома. – Маргарита, прибавь дров, да там осталась бутылка вина, согрей поскорее ее…
Она вдруг остановилась.
– Гражданин Вассер, – с волнением начала она, – это вы?
Услыша свое имя, лейтенант внимательно посмотрел на хозяйку, в свою очередь тоже припоминая что-то.
– Да, да, я не ошибаюсь, – ответил он дружески, – это госпожа Бернард, бывшая Брейльская фермерша; ох, добрая моя старушка! В грустное для вас время познакомились мы с вами! Ужасная то была ночь, когда впервые увидел я вас в вашем разграбленном и разоренном разбойниками доме.
– Все времена были для меня одинаково грустны, гражданин, и всякий день несет мне свое горе. В то время, о котором вы говорите, мне казалось, что я уже испытала всевозможное горе и испила до дна всю горечь жизни, а между тем, совсем нет. Тогда я только потеряла дочь, которую горячо любила, несмотря на все ее ошибки; а после этого много еще и другого горя не менее тяжелого обрушилось на меня. Ограбленные в Брейле, мы впали в нужду, неурожайный год докончил наше разорение; мы принуждены были оставить ферму, бедный Бернард мой умер с горя. Оставшись одна и без всяких средств, я не знала, что делать, когда добрые меревильские дамы и господин Даниэль, узнав о моем положении, помогли мне. Выкупив вот этот маленький домик, принадлежавший прежде кормилице маркиза, они устроили тут все нужное для меня. Теперь, с переездом сюда моих благодетельниц, жизнь моя могла бы быть очень покойной, если бы не мои горькие воспоминания!
И она вздохнула.
– Не следует жаловаться на судьбу, госпожа Бернард, – ответил рассеянно жандармский офицер, – как бы несчастливы ни были, как видите есть существа гораздо более несчастнее вас и которым вы же имеете возможность помогать.
– Ваша правда, гражданин; мы должны уметь покоряться воле Господа!
Продолжая разговор, обе женщины не переставали хлопотать. Работница развела огонь и грела вино, а старушка Бернард растирала руки и ноги нищей, чтобы восстановить кровообращение. Вдруг, вглядевшись в лицо женщины, она пронзительно вскрикнула:
