Юрий Никитин - Князь Рус
Голова его откинулась. Последней его мыслью было, что дети считаются лишь по матери. Дети все равно будут иудеями… Сильными, отважными, его внуками. Он умер с улыбкой, потому что все равно скиф побежден, только еще не знает.
Генда безутешно рыдала. Солнце опустилось за край, небо на западе оставалось зловеще красным, а по земле пролегли кровавые сумерки. Шатун шелохнулся, провел ладонью по лицу Иисуса, закрывая глаза, сказал тяжело:
– Не знаю… Ты поедешь со мной… или теперь вернешься к своей родне?
Она прошептала мертвым голосом:
– Твой меч лишил меня всей родни. Теперь только ты.
Он подсадил ее на коня ее отца, на его свист подбежал его конь. Она печально оглядывалась, а он у ближайших сторожевых костров бросил несколько слов, трое воинов взяли лопаты и пошли в сторону схватки.
Шатун был угрюм и молчалив. Лицо было бледное, он смотрел на нее с глубоким состраданием и печалью. Когда подъехали к дому, который занимал он с матерью, он помог сойти Генде с седла. Она воскликнула:
– Ты все еще в крови!.. Но это свежая кровь!
– Да нет. – Он покачал головой. – Успокойся.
– Ты ранен, – прошептала она.
– Нет-нет, – уверил он. Голос его был печальный и нежный. – Жизнь моя, ты со мной. Ничто меня не ранит, пока ты рядом…
Дверь открылась навстречу, мать стояла на пороге.
– Сын?.. Что стряслось?
– Мама, – сказал он все тем же негромким голосом, – это моя невеста, о которой я столько говорил. У нас был трудный вечер. Ничего не говори и не спрашивай. Все утром, утром… А сейчас постели нам, мы смертельно устали. Смертельно… И нам нужно побыть вдвоем.
Мать проводила их расширенными глазами. Когда Генда вошла во вторую комнату, там уже были расстелены роскошные шкуры на широком ложе. Шатун тяжело опустился на край. Лицо его было бледным, а глаза страдальческие.
– Прости, что так получилось… Но меня обуяло священное безумие богов. Ничто не может противиться любви! И я не смог противостоять.
Она слабо видела его сквозь слезы. Прильнула к его широкой груди, они легли рядом, он гладил ее по голове, целовал заплаканное лицо, что-то шептал, и она шептала в ответ и чувствовала, что мощь древних богов ее народа не исчезла, как говорил учитель, а лишь затаилась до сегодняшнего дня. Сейчас же священное безумие любви, которому ничто и никто не смеют противиться, даже боги, начало овладевать ее душой и телом.
Солнце уже поднялось, когда мать решилась постучать в дверь, а потом и войти. Они оба лежали на ложе, в комнате стоял запах крови. На стук ее шагов девушка не приподняла голову. Мать видела, как она лишь стиснула крепче неподвижное тело Шатуна.
Лицо ее сына было желтым, как у мертвеца, глаза закрыты. Он не дышал. Мать вскрикнула страшно, пронзительно. Ее сын умер от смертельной раны.
Буська откинул полог. Рус увидел, как посреди стана появились три ряда сухих бревен. Воины запихивали между ними пучки бересты, бросали березовые поленья. Рус видел издали, как на повозке привезли чье-то тело, положили на бревна.
– По кому крада? – спросил он резко у Буськи. – Вроде бы боев не было!
Буська посмотрел сердито, умчался. Ис положила ладонь ему на плечо. Глаза ее были полны печали и сострадания.
– Мужайся, Рус.
– Что? – спросил он затравленно. – Опять погиб кто-то из моей родни?
– Разве мы не все твоя родня? – упрекнула она мягко. – Да, погиб молодой и красивый. И погиб… нелепо, хотя и красиво. Как вы любите.
Последние слова прозвучали почти враждебно. Рус выскочил из шатра. Воин с факелом уже тыкал им в бревна. Слабые язычки огня показались снизу. Воин быстро обошел со всех сторон, поджигал, и, когда Рус подошел, огонь занялся жаркий, мощный. На вершине лежал Шатун, Рус узнал его сразу. При нем была секира, на поясе висели два ножа, справа положили лук с колчаном стрел, а под головой были седло и щит. Слева поставили какую-то посуду, взвился дым. Убитый конь лежал у ног. Рус видел только, как от жара шевельнулись пальцы на руке Шатуна.
Вокруг крады стояли воины с угрюмыми лицами. Шатуна любили за ровный нрав и беззлобность, он никогда не унывал, в походе шел пешком и всем помогал тащить телеги. Сейчас угрюмо сопели, посматривали на стоящих в сторонке немолодую женщину, мать Шатуна, и черноволосую иудейку. У обеих лица были бледные, распухшие от долгого плача, а глаза красные от слез.
Рус чувствовал, как сзади к нему подошла Ис, прижалась теплым боком. Рус ощутил немую благодарность, он уже привык черпать в ней силы. Она предостерегающе указала глазами на бледных женщин. Рус ощутил неладное. Среди немолодых женщин стояла черноволосая круглолицая девушка. Ее слегка придерживала мать Шатуна, Рус ее узнал. Лицо молодой иудейки было смертельно-бледным, но спину держала несвойственно ее народу гордо, а глаза блистали как ночные звезды.
– Ис, – сказал он одними губами, – что ты…
Мать Шатуна обняла иудейку, поцеловала, та на миг прижалась к ней, затем бегом бросилась к огромному погребальному костру. Один воин отбросил факел, протянул руки, пытаясь перехватить, но она легко пробежала мимо и прыгнула через стену огня на горящие бревна. В просветах ревущего пламени было видно, как тонкая фигурка метнулась к неподвижному телу, упала на него и обхватила руками.
Черный дым и красная стена пламени заставили людей попятиться. Рус, закрываясь ладонями от сухого жара, уже трещат волосы, прокричал потрясенно:
– Иудейка?.. В огонь?
Он наткнулся на укоряющий взгляд Ис, поперхнулся. Подошел Корнило, сказал тяжело:
– Надо совершить тризну… а богов просить, дабы простили ее вину.
– Какую? – спросил Рус зло.
– Грех лишать жизни неродившегося ребенка, – ответил Корнило сурово. – А они, как говорит мать, ночь провели вместе. Шатун наверняка знал, что рана смертельная. Потому и не тревожил зря, смолчал. Он торопился оставить семя в ее лоне.
Рус зло отмахнулся:
– Какой ребенок? Какая вина? Они погибли!.. Шатун и эта… боги, она достойна, чтобы ее помнили! И ее именем называли детей.
Отвернулся, услышал всхлипывания. Ис ухватилась за него, дрожала. Он повернулся, обнял ее, слабую и трепещущую, утопающую в слезах. В груди разбухала боль, а в глазах защипало. Стыдясь показать лицо, он зарылся им в ее волосы, вдыхал ее запах, целовал и перебирал губами пряди.
Глава 9
Рус шел по берегу, тревожась, недоброе предчувствие поднималось из глубин души. Он не мог объяснить, все идет хорошо, завтра поединок, когда иудеев разнесут вдрызг, но что-то тревожило, тревожило…
Задумавшись, не сразу услышал довольный гогот, сквозь который с трудом пробивался жалобный крик. Впереди на крутом берегу стояли пятеро дружинников, смеялись, показывали пальцами в сторону воды.
