Роберт Ши - Монах: последний зиндзя
Большой зал для аудиенций замка сегунов был увешан знамёнами великих родов, поддерживавших бакуфу. На верхнем уровне возвышения, одетый в украшенные драгоценностями, вышитые золотом одежды, сидел десятилетний сегун, Муратомо-но Саметомо. Позади него висела огромная шелковая скатерть, запечатляющая вышитого Белого Дракона Муратомо. На её стороне лежала рукоятка отделанного золотом меча, который многие в зале узнали, некоторые с благоговением, некоторые с негодованием. Когарасу! Изначально Саметомо мог свободно носить меч Такаши. Слева от Саметомо сидел регент, Шима Мунетоки. Нижние уровни были заняты верховными чиновниками бакуфу, великими предводителями кланов и, позади высокой заградительной ширмы, Танико.
Она могла видеть Дзебу и Моко на полу зала, рядом с её возвышающимся сиденьем. У неё были неясные объяснения насчёт того, чтобы Дзебу сидел здесь, где она могла смотреть на него. Ейзен стоял сейчас и читал благословение. Мунетоки говорил со своего места рядом с Саметомо, рассказывая об истории Хидекири и трагическом пути, которым он пришел во владение вдовы сегуна.
– Она, ближайшая к императору, наиболее высокочтимая женщина в нашей империи, сейчас появится, чтобы вручить это сокровище своему возвышенному сыну, нашему господину сегуну, Муратомо-но Саметомо.
Мунетоки поднялся, подошел к ширме Танико и принял от нее ларец с мечом, искусно отделанный летящими жемчужными птицами и инкрустированный золотым лаком. С почтением Мунетоки поднес ларец с мечом Саметомо, встав на колени и поклонившись ему. Саметомо взял ларец и открыл его. Он вынул меч и поднял его так, чтобы люди могли восхититься черными лакированными ножнами, обвитыми лентами серебра, и рукоятью с серебряным драконом. Он вытащил древний прямой клинок на треть из ножен, как обычно для показа меча, изучая безупречно полированную сталь и её дрожащую, неясно выраженную линию.
– Я написал стихи к этому событию, – сказал Саметомо, кладя меч обратно в ларец. Его десятилетний голос, когда он читал, был мальчишеским, но твёрдым и сильным. Сердце Танико воспарило от любви и гордости.
Два духа сошлись в войне,
Борясь в единой груди
За захват сердца.
Но одно сознание убедит обоих
Обернуться против истинного врага.
Раздались вежливые возгласы одобрения среди гостей. Каждый понял, что «духи» были двумя мечами, Когарасу и Хидекири, мечом, традиционно бывшим душой самураев. Эти два «духа» спорили о сердце Саметомо, чьё наследство сочетало Такаши и Муратомо. «Сознание», с помощью которого Саметомо мог положить конец конфликту, было пробуждённым сознанием, природой Будды, которое Саметомо, подобно многим молодым самураям, развивал в своих занятиях дзен. В поиске просвещения страна должна была оставить последние распри позади и объединиться против захватчиков. «Для десятилетнего возраста, – думала Танико, – это бриллиантовая поэма». Она посмотрела на Дзебу и увидела, что он сидит с прямой спиной, без смущения плача. «Если бы только он и я могли иметь такого сына, – подумала она. – И вообще, это наш сын! Дзебу спас его от смерти и передал мне».
Саметомо произнёс маленькую речь, благодаря свою мать за вручение Хидекири и выражая надежду, что он будет достоин длинной линии предков, которые носили его.
– Но вскоре наступит время обоим: досточтимому Хидекири и доблестному Когарасу – удалиться в наши национальные сокровищницы. Святой монах Ейзен, который с нами сегодня, собирает подписи за восстановление Дайдодзи, великого буддистского храма в Наро, который был трагически сожжен дотла во время Войны Драконов.
Саметомо не упомянул, что это его прадед, Такаши-но Согамори, был причиной сожжения храма. Слушая Саметомо, но не в состоянии оторвать глаз от Дзебу, Танико заметила, что он сейчас смотрит на мальчика с улыбкой. Она поразилась тому, какое особое значение Дайдодзи имел для Дзебу.
Саметомо продолжал:
– Я предлагаю после того, как мы одержим победу в этой войне, пожертвовать оба меча Ейзену Роши, чтобы он хранил, их среди наиболее драгоценных вещей в Дайдодзи. Я пользуюсь этим случаем и смиренно прошу, чтобы монахи Дайдодзи, так же как другие люди высокого и низкого ранга, молили беспрестанно Будду, святых и всех богов и богинь о победе.
Снова раздались громкие крики одобрения воинов и официальных лиц, собравшихся в зале. Танико посмотрела на Дзебу и увидела, что он опять плачет. Он не заботился о том, чтобы вытирать глаза рукавами, как делали многие люди, и позволял слезам стекать открыто по его жёстким коричневым щекам в белую бороду. «Если он заботится так сильно о Саметомо, – подумала она, – не сможет ли он найти место в своем сердце для бабушки Саметомо?»
Теперь гости поднялись и образовали линию, чтобы показаться регенту и сегуну. Танико могла покинуть зал, но она стояла позади ширмы, следя за Дзебу, который возвышался над всеми другими в комнате, терпеливо ожидая, когда он обернется.
Под конец Дзебу встал на колени и простерся перед Мунетоки, который узнал его.
– Приветствую тебя! – прогромыхал Мунетоки. – Я слышал много о тебе, шике, от моей уважаемой кузины, Амы-сёгун. – Танико нетерпеливо следила за реакцией Дзебу на упоминание Мунетоки о ней. Белобородое лицо осталось подобным маске.
– Шике Дзебу! – воскликнул Саметомо прежде, чем Дзебу успел преклонить колени перед ним. Мальчик сегун поднялся и, несмотря на навешанные слои одеяний, бросился вниз по ступенькам и обвил руками талию Дзебу. Все в зале задохнулись в изумлении от такого неподобающего поведения. Танико заметила, что Ейзен, который стоял поблизости, сияет одобрением.
Мунетоки, как регент, стоял на месте отца Саметомо.
– Вы должны сейчас же вернуться на свое место, ваше высочество, – сказал он укоризненным тоном.
– Я верховный командующий самураев, – сказал Саметомо. – Я делаю то, что кажется лучшим для меня, а не то, что предписывает церемония. Кузен Мунетоки, этот славный монах-зиндзя спас меня от убийства несколько лет назад. Я сказал ему, что никогда этого не забуду, и я не забуду. Подойди, шике Дзебу, сядь на ложе возле меня.
Проявилось удивление и лёгкий гнев среди других гостей, что монах-зиндзя удостаивается такой необыкновенной чести. Ворчание стало ещё громче, когда Саметомо позвал:
– Ты тоже, дядя Моко. – Только некоторые люди знали, что Моко был близким другом Танико и что Саметомо знает его очень хорошо много лет. Дзебу и Моко уселись несколько неуверенно на возвышение, ниже Саметомо. Мальчик вёл теперь отдельный разговор с ними, несмотря на множество других гостей. «Эта непосредственность дзен, которую Ейзен поощрял в своих учениках, зашла так далеко», – подумала Танико, но она вспомнила, как Кублай-хан делал всё, что хотел, без страха осуждения. Если властитель не может устанавливать свои собственные правила, как он может действительно властвовать?
