Рахим Эсенов - Тени «Желтого доминиона»
Ну а первым ханом в своем роду он стал уже благодаря личной решимости, когда, не дрогнув, убил брата, присвоил его добро… Правда, иные винили его в коварстве, алчности и жестокости… Да что ему, Джунаид-хану, до людских пересудов, которые, подобно амударьинской волне, размывают свои же берега? Зато уже тогда кое-кто стал величать его ханом. Звание сердара тоже далось нелегко: трижды восставал против Исфендиар-хана, прежде чем завоевал славу «борца, освободителя туркмен» от власти этого венценосного сифилитика.
Исфендиар-хан же, чтобы откупиться от этого властолюбивого туркменского бая, решил присвоить ему звание сердара – вождя, военачальника. Трусливый жест хивинского хана лишь разъярил Джунаида, возбудил в нем неуемный аппетит к власти, и он в памятном шестнадцатом году поднял мятеж, именем турецкого султана объявил себя хивинским ханом. Конечно, не без ведома шефов германской разведки. Кто не знал, что Турция, воюя против России, против всех стран Антанты, водила дружбу с Германией… Вылазка Джунаида в Хиве была увесистой оплеухой белому падишаху. В ту пору на помощь Исфендиар-хану пришли казачьи войска русского царя, и Джунаид-сердар, потерпев поражение, ушел в Каракумы, а оттуда в Иран.
Власть! Сладкая и дурманящая… Наконец-то она, как сказочная птица Симург, далась в руки Джунаиду. В январе восемнадцатого с двумя тысячами нукеров Джунаид-сердар вошел в Хиву… Вошел победителем! Богатеи подобострастно вручили ему ключи от города, узбекские баи целовали полы халата, а его конь топтал на мостовых ковры, услужливо выстеленные горожанами. Теперь те же самые казачьи части не стреляли, как прежде, в джунаидовских всадников. А сам полковник Зайцев, став уже белоказачьим, узрел в Джунаид-хане подходящего союзника в борьбе с советской властью, завел с ним дружбу.
Хивинский Исфендиар-хан, хотя оставался на троне, покорился Джунаид-хану, безропотно исполнял всякую его волю. Чуть позже, осенью того же года, Джунаид-хан, расправившись с Исфендиаром руками своих сыновей, передал ханский престол Сейиду Абдулле, человеку ничтожному и безвольному, а сам продолжал оставаться диктатором Хивы. Править бы да жить припеваючи, властвовать да повелевать бы ему людьми именем Всевышнего, но ниспослал Аллах на землю дьявола, кару под обличьем Октябрьской революции, эхо которой уже дошло и до этих мест.
Лучше бы сказали, что мир перевернулся, что на белом свете воцарились злые аждарханы – драконы. Такое еще можно было бы понять, а то – революция!.. Народ!.. Пролетариат!.. Диктатура! И мир обезумел. И он, Джунаид-хан, изо всех сил пытался остановить это безумие. Аллах всемилостив, услышал мольбы правоверных…
Летом 1918 года на землю Закаспия – так тогда называли Туркмению – ступили батальоны солдат в пробковых шлемах, власть захватили контрреволюционные силы, в Асхабаде само объявилось буржуазно-националистическое правительство, в которое вошли также друзья и единомышленники Джунаид-хана.
Эта весть обрадовала Джунаид-хана, вселила в его сердце надежду на возвращение старых, добрых времен, и он отрядил в Асхабад караван с зерном, одеждой, оружием и боеприпасами. Но вскоре прибыл гонец – хана самого вызывали в Асхабад. Он тут же собрался в дорогу, подался через Каракумы, на юг… Мог бы ослушаться, не поехать, да ему самому эта поездка была нужна, как никогда. Ханская разведка уже знала, что английские войска стоят и на железнодорожной станции Каахка, куда часто наезжал генерал Маллесон, глава британской военной миссии в Закаспии.
Маленький отряд во главе с Джунаид-ханом приближался к Каахка. На всадников неожиданно дохнуло трупным смрадом, и они, не останавливая коней, хотели проскочить то место, откуда доносился тяжкий дух, но любопытство пересилило брезгливость. Конники свернули – взору предстала узкая лощина, вся усеянная трупами. Судя по всему, здесь днями шел кровопролитный бой, настолько тяжелый, что, видимо, в живых никого не осталось. Если и были раненые, то и они, беспомощные, истекли кровью или погибли от жажды.
Всадники спешились. Среди убитых больше красноармейцев в вылинявших гимнастерках, в старых шинелях, дайхан в драных халатах, рядом валялись старые русские трехлинейки, допотопные берданки, бутылки, обшитые кошмой. Поодаль – в гордом одиночестве – тела нескольких сипаев и богато одетого английского офицера, который будто собрался не на бой, а на званый обед. Сипаи тоже выглядели красочно – в новеньких френчах цвета хаки, в коричневых пробковых шлемах, в желтых кожаных крагах. Тут же винчестеры, маузер, легкий пулемет, не расстрелявший всей ленты… Ветер пустыни завывал в горлышке пустой фляги.
Кто-то позарился на флягу, поднял ее и торопливо сунул в хорджун.
– Что, Курре, фляжка понравилась? – спросил всадник в рыжей лисьей шапке. – Англичане, брат, народ культурный… Поди, здорово их потрепали, что и трупы своих не предали земле. Перенги есть перенги – это европеец! Англичане тоже умирают в новых нарядах. Как наши джигиты – в добрых кумачовых халатах.
– Да, хан-ага… – ответил Курре, но, увидев в глазах хозяина лисьей шапки тень недовольства, осекся.
– Сколько можно говорить тебе, Курре?! Не величай меня так, пока не доберемся до своих… Там можешь так называть, а сейчас забудь мое звание, имя… Не ровен час, рыщут вокруг красные. Труса праздновать не пристало, но поберечься не грех…
Курре молча склонил голову.
– Эшши, Эймир, Непес! – Джунаид-хан повел вокруг камчой. – Подберите-ка оружие, английское только, а к хламу кизыл аскеров не прикасайтесь… Свои нам поверят, а если на большевиков нарвемся, скажем, что англичан обезоружили.
Каахка встретила всадников рядами окопов, ощетинившихся колючей проволокой, пулеметами, пушками. На железнодорожных путях, сверкая свежей краской, стояли под парами два бронепоезда – «Три мушкетера» и «Стерегущий». По маленькому станционному поселку прогуливались солдаты в нарукавных повязках, выкрашенных в три цвета – белый, синий и красный. Сипаи, сопровождаемые важными английскими сержантами, в отличие от своих союзников-белогвардейцев шествовали четким строем, явно бравируя безукоризненной выправкой и шагом.
Джунаид-хан торжествующе поглядывал на своих спутников – дескать, знай наших – будто сам устраивал им смотр. Спокойствие, царившее в Каахка, грозный вид боевых орудий, парных английских патрулей тешили сердце Джунаид-хана, укрепляли его уверенность в предпринятой им опасной акции – встретиться с генерал-майором Маллесоном, заверить его в своей преданности британской короне. Сейчас у англичан – сила! Недаром хан проделал такой далекий путь, недаром привез Маллесону в своем хорджуне награду самого эмира – орден «Бухарская Звезда I степени». И еще эмир передал ему под строгим секретом письмо, о котором Джунаид-хан боялся признаться даже самому себе. Послание эмира предназначалось только ротмистру Сеитмураду Овезбаеву и считаным офицерам из «туркменского командования», числившимся в штабе полковника Ораз Сердара, командующего белогвардейскими войсками в Закаспии.
