Михаил Щукин - Лихие гости
На берег к этому времени уже сбежалась вся деревня, от мала до велика. Всех раздирало любопытство и горячее желание побывать на пароходе. Дедюхин хорошо знал, как надо использовать это любопытство на благое дело, и сразу же отдал приказ: тех, кто будет подниматься по трапу с дровами, пропускать беспрепятственно, а тех, кто с пустыми руками, – не пущать. Матросы, потешаясь, встали на караул у трапа. Впрочем, могли бы и не вставать. Совсем малые ребятишки и те усердно тащили длинные поленья.
За час с небольшим погрузку закончили. Дедюхин сошел на берег, вручил деревенскому старосте деньги, чтобы он рассчитался с мужиками, которые заготавливали дрова. Со старостой они были давние знакомцы, с прошлой навигации не виделись и теперь, радуясь встрече, присели на обсохшее после дождя бревно, чтобы обменяться новостями и выкурить по трубочке, но не успели и двух слов сказать, не успели даже табачок достать, как с трапа скатился матрос Иванютин, рослый, широкоплечий парень с копной огненных волос, за что и звали его все, позабыв имя, просто Рыжим; скатился и бегом, будто за ним гнались, – к капитану.
– Иван Степаныч, слово надо срочно шепнуть, – Рыжий шумно дышал, и широкая грудь его ходила ходуном. Видно было, что парень не в себе.
– Чего там, пожар? – недовольно спросил Дедюхин.
– Хуже, Иван Степанович. Отойти надо, на ухо шепнуть.
Дедюхин поднялся с бревна, попрощался со старостой, не забыв наказать ему, что на обратном пути, как всегда, снова дрова понадобятся – пусть мужики готовят. Кивнул Рыжему и пошел к берегу. Остановился, не доходя до трапа, спросил, не оборачиваясь:
– Ну, по какой причине запыхался?
Рыжий согнулся, чтобы достать до уха капитана, жарко зашептал:
– Там дрова, на палубе, я выкладывал, чтоб не развалились. А два полена не удержал – ахнулись, тяжелые поленья…
– Раззява, что ахнулись, там же грузы внизу, – недовольно перебил его Дедюхин.
– Вот я и говорю, Иван Степаныч, полез вниз, чтобы поленья убрать, а они так ахнулись, что крышку у ящика раскололи и доска одна отвалилась. Я доску-то на место хотел приладить, глянул, а там… – глаза у Рыжего стали круглыми, и он закончил свистящим шепотом: – А там – ружья! Полный ящик!
– Доску на место приладил? – быстро спросил Дедюхин.
– Прилепил на живульку, а сверху дерюгу натянул, дерюгу-то ветром скинуло, вот ящик и стоял незакрытый.
– Кто еще видел?
– Да вроде никого рядом не было.
– Ясно. Никому ничего не говори, а вечером всех наших, без этих новых, позови тихонько в машинное отделение. Тихонько, по одному. Да рожу прибери, а то будто и впрямь с пожара прибежал. Все понял?
– Рожу приберу, Иван Степаныч, – заверил Рыжий и пошел к трапу, но лицо у него оставалось по-прежнему удивленным, а глаза ошалелыми.
«Вот тебе и инструмент для трудов научных, – чертыхнулся Дедюхин, – чуяло мое сердце, что ничего доброго в этом рейсе не будет, коли начался он через задницу. Команду мою разогнали, чужих наняли, иностранцы опять же, и бабенка эта… Вертится, как сорока на колу, и чирикает без передыху. Как только Окороков с ней живет? Да черт с ними, как они живут, ты про ружья думай, старый пень, – откуда они взялись, целый ящик? Кого стрелять собрались? А в других ящиках какая зараза лежит? Пушка?»
Весь в тревоге, Дедюхин поднялся по трапу на палубу.
Скоро «Основа» дала гудок, отошла от деревянного причала и, напрягаясь, одолевая сильное течение, двинулась вперед, выплывая на середину реки.
Вечером, когда с берегов на текучую воду поползли фиолетовые сумерки, плотно укрывая последние блестки на стремнине, «Основа» стала на якорь. После ужина разошлись по каютам, все стихло, и только один Дедюхин прохаживался по корме, соблюдая важную, царственную походку, словно ничего особого и не случилось в этот день. Но вышагивать, не показывая вида, – это одно дело, а вот мысли свои тревожные в порядок привести – дело совсем иное. И пребывал Дедюхин в большом смятении. Не знал, что и думать, а самое главное – не знал и что предпринять. Но, когда, выждав время, спустился в машинное отделение и увидел перед собой при тусклом свете фонаря родных ему матросов, с которыми не один пуд соли за долгие плавания пережевали, ему стало спокойней. Он всматривался в знакомые лица и словно вел безмолвную перекличку. Вот Сидор Горелов, пожилой уже, сивый, но крепкий, как смолевый комель; вот Ванька Быструхин, веселый, разбитной парень, ловкий и увертливый, острый на словцо и вечно подсмеивающийся над увалистым Рыжим; вот и сам Рыжий; вот Семен Гужин, высокий, худой, как жердь, особого дара человек, имеющий ко всякой железке и механизму свой подход и свой секрет; вот Володя Репьев, помощник капитана, серьезный обстоятельный парень, на которого можно положиться, как на самого себя; вот кумовья, не разлей вода, Петро Савченко и Гриша Немытко, – всё про всех знал капитан Дедюхин и ни в одном из них не сомневался. Потому и говорить начал негромким, тихим голосом сразу по делу, будто штурвал ухватил маленькими, но цепкими и сильными ручками:
– Значит, такая нескладуха у нас, ребятки. Один ящик из груза расколотили нечаянно, а там ружья оказались. Мне про них ничего не ведомо. Кто положил, для каких надобностей везут – даже предположений не имею. Луканин мне про это ни слова не сказал – значит, и сам не знает. Что получается? Либо эти ружья четверо новых нанятых матросов везут, либо господа-иноземцы. Вот и требуется разобраться. На случай тревоги я сигнал придумал. Два раза рында ударила – все на корму, где я стоять буду. Если меня нет – к Репьеву. За всеми остальными следить в четыре глаза. А теперь так. Ты, Рыжий, и ты, Ваня, с пожарного щита багры маленькие взяли и неслышно, неслышно только, откройте наугад еще три-четыре ящика, а ты, Семен, на карауле побудь. Мы пока обождем. Если что – шумните.
Матросы быстро ушли. Остальные, не присаживаясь, молчали и ждали, напряженно вслушиваясь в тишину.
– Иван Степаныч, – подал вдруг голос Репьев, – нам бы свои ружья достать, положить поближе. У тебя, как мне помнится, револьвер был?
– И теперь есть. А ружья свои раньше времени доставать запрещаю. Увидят ненароком – сразу подозренье появится. Нам сейчас главное – вида не показывать. Как плыли, так и плывем. Не слышим, не знаем и ухом даже не поведем. Что-то ребятки долго задерживаются. Петро, выгляни.
Но выполнять это приказание не потребовалось. Посланные на корму матросы спустились один за другим в машинное отделение, и Ванька Быструхин четкой скороговоркой доложил:
– Еще в трех ящиках ружья лежат, а в одном, вроде, на мыло похоже. Как ты, Семен, сказал?
Гужин кашлянул в кулак и неторопливо, как всегда говорил и делал любое дело, отозвался:
