Константин Бадигин - Ключи от заколдованного замка
Александр Павлович чувствовал себя еще хуже, чем в ту ночь, когда убили его отца. В ту ночь возле него были верные, преданные люди… «Верные, преданные, где они? Ведь французы могли меня убить по ошибке, не зная, что император». И он представил себе, что лежит в канаве, холодный, залитый кровью, как те несчастные, которых он видел…
«Я самодержец Российского государства, молодой, полный сил, которого так любят женщины… Нет, верить никому нельзя. Придворные развращены… А если меня возьмут в плен? — пришла новая мысль. — Русский император в плену у выскочки Наполеона…» Это была отвратительная мысль, и он еще пуще заплакал. Рыдания его продолжались долго…
Совершенный мрак покрыл окровавленные земли и равнины, пальба стихла, и запылали бивуачные огни победителей. Французы занимали почти те самые места, где перед боем стояли союзники.
Майор Толь подъехал, слез с лошади и, преодолевая робость, подошел к императору.
— Ваше императорское величество, — сказал Толь, — не переживайте столь глубоко. Не все потеряно. Может быть, мы завтра сумеем переломить противника… А сейчас надо уходить.
Император поднял голову и осушил слезы. Все-таки нашелся верный человек. Поднявшись, он обнял Толя и, взобравшись на лошадь, поскакал дальше, к Годьежицу, где был назначен сбор в случае отступления.
Перед полуночью император въехал в селение, полное раненых, бродяг и смешавшихся обозов. С трудом нашли для него жалкую комнату. Случившегося офицера Чернышева он послал разыскать Кутузова. Чернышеву посчастливилось встретить Михаила Илларионовича, рассылавшего во все стороны офицеров с приказом найти императора.
— Боже мой, боже мой! — сказал император Кутузову. — Как это могло произойти? — Окруженный офицерами, он почувствовал себя лучше.
— Ваше величество, разве можно выиграть сражение, если войска растянуты на четырнадцать верст? Я докладывал вашему величеству…
— Да, вы говорили мне, что надо действовать иначе. Но вы должны были быть настойчивы. У вас глубокий разум, у вас опыт.
— Простите меня, ваше величество, но я знал, что, позволив себе быть настойчивее, я стал бы несносен вам. На мое место вы назначили бы австрийца, и тогда могло быть еще хуже. Русские войска дрались безупречно, ваше величество.
— Сейчас не время для разговоров. Прошу вас сделать все, чтобы сохранить моих славных героев.
Переговорив с Кутузовым, император поехал и дальше верхом, так как коляска его потерялась. Однако он мог проехать только семь верст. Трудности, перенесенные в сражении, прискорбные неудачи, ночное ненастье усилили недомогание, и государь остановился в селении Уржице.
После успокоительного сна Александр Павлович продолжал путь вместе с отступавшими войсками в Чейч. Расстояние было небольшое, и в то же утро оба императора и Кутузов приехали на сборный пункт.
В Чейч солдаты многих полков приходили перемешанные между собой и без ранцев, ибо снимали их перед боем, а возвращаясь из огня, не попадали на место, где их оставляли.
Только на третий день прибыла к императору его собственная коляска и он смог переменить обувь, белье и одежду. Теперь, окруженный генерал-адъютантами, генералами и тайными советниками, он оправился от тяжких переживаний, но забыть свое одиночество в день Аустерлицкой битвы Александр Павлович не смог всю свою жизнь.
Из Чейча императоры отправились, сопровождаемые тремя полками. Впереди были лейб-гусары, за ними следовали коляски императоров, а позади шли кавалергарды и конная гвардия.
Генерал Кутузов остался распоряжаться войсками.
«Я сделал все, — утешал себя Александр, трясясь по ухабистым дорогам, — что зависело от сил человеческих. Если бы Макк не растерял армию под Ульмом, если бы король прусский объявил войну немедленно после нарушения французами нейтралитета, если бы король шведский не затруднял движение войск на севере, если бы англичане пришли вовремя на театр войны и, вообще, лондонский двор оказал более деятельности с той минуты, как ему нечего было опасаться высадки французов, то мы удержали бы Бонапарта, не дозволили бы ему сосредоточить противу нас все свои силы и дела приняли бы другой оборот».
Александр прибыл в Гатчину 8 декабря. Встречать его выехали обе императрицы. На следующий день в четыре часа утра он прибыл в Петербург и слушал молебен в Казанском соборе. Жители столицы могли приветствовать государя только во время развода на Дворцовой площади.
Три дня император отдыхал и не занимался государственными делами. Он не мог равнодушно смотреть на окружавших его придворных. Ему претило угодничество и лесть. Он думал, что каждый из них предал его в ту аустерлицкую ночь.
Тринадцатого декабря кавалерская дума святого Георгия, будучи преисполнена благоговения к великим подвигам, которыми монарх лично подавал пример войску, осмелилась просить его величество возложить на себя знаки ордена святого Георгия.
Старший кавалер князь Прозоровский поднес всеподданнейший доклад, а канцлер князь Куракин — знаки ордена первого класса.
Император препоручил им благодарить думу «за внимание к таким деяниям его, которые он почитает своей обязанностью» и объявить, «что знаки первого класса сего ордена должны быть наградой за распоряжения начальственные, что он не командовал, а храброе войско свое привел на помощь своему союзнику, который всеми оными действиями распоряжался по собственным своим соображениям, что потому не думает он, чтобы все то, что он в сем случае сделал, могло доставить ему сие отличие, что во всех подвигах своих разделил он только неустрашимость своих войск и ни в какой опасности себя от них не отделял, и что сколь ни лестно для него изъявленное кавалерской думой желание, но, имея еще единственный случай показать личную свою храбрость и в доказательство, сколь он военный орден уважает, находит теперь приличным принять только знак четвертого класса».
Отказался от знаков ордена святого Георгия первого класса Александр Павлович вовсе не из-за скромности, но по мотивам более серьезным. Он попытался снять с себя ответственность за поражение при Аустерлице.
Аустерлицкая битва не прошла даром для императора. Характер его круто изменился. Если раньше он был доверчив, ласков и обладал кротким характером, то после Аустерлица сделался подозрительным, строгим до безмерности и вовсе не терпел противоречий. Только к одному Аракчееву он по-прежнему относился с доверием, и Алексей Андреевич все чаще и чаще возбуждал гнев императора против сановников и царедворцев.
И воззрения молодого императора изменились. Что раньше считал он главным и перед чем преклонялся, то теперь считал вредным, подлежащим искоренению.
