Михаил Голденков - Огненный всадник
— Я ведь их изрядно поколотил пару раз, — улыбнулся Кмитич. Алеся пошла на последний такт, — вот, недавно под Двинском славная была сеча. Московцы после этого ушли из-под города. Увы, это не всеща заканчивается победой. Так ваш жених погиб? Сочувствую.
— Да, погиб, под Полоцком. Его тела даже не нашли. Вроде как пропал без вести. Никогда не думала, что этот тучный сорокалетний мужчина, стеснительный и неуклюжий, окажется таким смельчаком. Он со своей хоругвией бросился на в три раза превосходящие силы врага и даже зарубил конного стрельца. Я его явно недооценивала, считая увальнем, — пани Биллевич вздохнула и опустила голову, часто заморгав длинными черными ресницами, — вы хотите спросить, любила ли я его? Он мне был приятен, не отрицаю, но не более. Увы, мы, молодые знатные девушки, так несамостоятельны в выборе женихов!
— О, это мне так знакомо! А что, у Биллевичей не все складно идет, раз ваш выбор не был добровольным?
Алеся не ответила, так как здесь на первый такт пары первой линии делали легкий поклон залу.
— Наш род старый и сейчас переживает не лучшие времена, — вздохнула Алеся, — война с Хмельницким нас разорила. Да и эта тоже. Упадок и запустенье — наверное, не зря наш родовой герб — «Могила». А тут, на балу в Витебске, Павел Са-пега, милый пан, как отец, заботящийся обо мне, пригласил меня на полонез. Потом к нам подошел еще один полоцкий шляхтич, пан Тележников, и Сапега представил мне его. Те-лежникову я очень понравилась, он был вдовец. Мне Тележников, впрочем, тогда тоже приглянулся.
— У Сапеги, надо заметить, — перебил Кмитич Алесю, — жены мрут как мухи. Пробачте, пани, за сравнение. Он, наверное, уже раз пятый женат.
— Третий.
— Надо же! Значит, трижды брак не заключал. Поговаривают, что в его Голыпанском замке в стене замурована его слишком навязчивая любовница, пытавшаяся его женить на себе.
— Вы-то сами в эту чушь верите? — иронично усмехнулась Алеся.
— Раньше не верил. А теперь… Ведь его первая жена, вдова Дмитрия Халевского, умерла в год их свадьбы. А старшая дочь от второго брака уже ушла в монашки. Не странно ли? — Кмитич осекся. «Я, наверное, сейчас выгляжу, как светская баба-сплетница», — подумал он, краснея.
— Ну, вот, так я и познакомилась с Тележниковым, — вернулась к своей теме Алеся, давая понять, что не хочет обсуждать Сапегу и прощает Кмитичу его пассаж в адрес витебского воеводы, — он вскоре предложил мне руку. Родственники настояли, чтобы я согласилась, говорили, не хорохорься, мы же пусть и знатные, но бедные.
— Но, дзякуй Богу, пока свободные! — парировал Кмитич. При этом пары уже выстраивались в круг по восьмиугольнику, чтобы перейти к шену. На последний счет Кмитич довернул Алесю для шена.
— Дедушка, кейдановский князь, — продолжала пани Билле-вич, — оставил мне, сироте, все свое несколько запущенное рос-сиенское поместье и долги. Я бы одна не справилась ни с тем, ни с другим. Вот тут меня и сосватали в Полоцк, к пану Тележ-никову. Он мне понравился: вдовец, добрый, внимательный и, главное, не жадный. Остальные же только на замок да на поместье и засматривались. А этот — нет. Увы… погиб. Но, видимо, так угодно Богу — забрать к себе лучших из нас.
Пошел шен, восемь тактов. Но Кмитич, видимо, чтобы отвлечь Алесю от грустных мыслей, стал тихо напевать ей:
Яцяцерку пасу, да ух, я!
На паповым лугу, да ух, я!
А цяцерка пад мост, да ух, я!
Биллевич почти по-детски хихикнула:
— А это что такое?
— Танец «Тетерка», — кавалеры обводили дам вокруг себя, и это же делал Кмитич, — «Тетерка» куда как веселей, чем полонез. Там нужно через ворота пробегать, девушку догонять да в конец ряда становиться. У нас в Орше такой часто танцуют. Точнее… танцевали, — вздохнул Кмитич, представляя, что же сейчас творится в его родном городе.
— Нет, вы и в самом деле необычный человек, — улыбнулась Алеся…
Глава 24 Алеся
Александра наполнила темно-красным токаем два бокала и поднесла один Кмитичу:
— Так выпьем же за то, что мы уже шведы! — улыбнулась она.
— О! — засмеялся Кмитич. — Это так! Хотя будет еще один акт подписания Унии. Но это уже формальность.
И они пригубили кубки. После бала Кмитич ужасно хотел пить и осушил свой бокал разом.
— Еще? — хитро улыбнулась Алеся.
— Ну, если за то, чтобы остаться литвинами, то не откажусь. Хватит и того, что московиты нас поляками все время называют. А Михалон Литвин утверждал, что мы вообще италийцы.
Алеся, улыбаясь на все свои белые, как снег, зубы, наполнила бокал Кмитича до краев и подлила себе:
— Читали этого сумасшедшего Михалона Литвина? Хотя на самом деле его звали Вацлав Ян Агриппа! И никакой он был не литвин!
— Скорее всего, — усмехнулся Кмитич. — У меня в библиотеке была его книга. Странная. А если совсем честно, то бред полный. Словно чужеземец какой-то писал. Я, по крайней мере, мало что понял. У Литвина этого странная логика. Он предлагает называть нас, литвинов, италийцами, а истинные литвины для него — это вообще жмайты! Почему? Потому что мы якобы вышли из Римской империи и высадились-де там, где сейчас Жмайтия! Только вот почему жмайты лишь сто лет назад своей письменностью обзавелись? Почему же мы и жмайты выглядим по-другому, не как итальянцы? Почему же поляки себя не называют италийцами?! Они ведь тоже бывшая часть Римской империи, как и французы, саксонцы, швейцарцы, англичане! Почему они все остаются самими собой, например, чехи хотят быть чехами, а мы придумываем какие-то нелепости?
— Это все — заказ польского короля, мой милый пан Кмитич! — горько усмехнулась Алеся. — Короли Польши со времен Витовта все время что-то сочиняют, чтобы ослабить нашу страну, наше самосознание. Ведь посеяв смуту в таких простых вещах, как вера народа или его самоопределение, так будет легко его сделать управляемой толпой и с легкостью полонизировать.
— Прошу пробачення, пани, — перебил девушку Кмитич, — не надо малевать поляков такими уж страшными бестиями. Нет этого. В Речи Посполитой, скорее, халатность и развал в умах нашей же шляхты царит, а не тайный заговор против Литвы. Так, развал в наших собственных головах. Тут, Але-ся, другое. Сто лет назад Жмайтия, обзаведясь собственной письменностью, решительно порвав с язычеством, решила, видимо, выйти из периферии Литвы, перестать быть диким закутком, и вот жмайтские литвины, чтобы поднять свой статус, стали сочинять некое великое прошлое на голом месте.
— Может, вы и правы, — кивнула Алеся, — только если бы этот Михалон был в самом деле ученым литвином из Жмай-тии, он бы первым делом обратился к нам, к Биллевичам, самому знатному и древнему жмайтскому шляхетскому роду, ибо наши семьи — самые древние русские роды, и наши родословные — и есть летопись литвинов. Мы ведем наше древо от девятого века. И уж кто как не мы знает, как все было. Наши предки еще с датским конунгом Рюриком Людбрандссоном прибыли в эти края диких балтов и финнов. От Рюрика отделилась большая часть дружины Оскольда и Дюра, которая захватила Киев, а Рюрик в 864 году вернулся в Данию, на свой родной остров Рюген, в Поморье и Лютву, чтобы собрать новое войско. Тогда-то к нему и примкнули наши предки. Правда, наша фамилия тогда звучала как Белов.
