Тобайас Смоллет - Путешествие Хамфри Клинкера
За обедом хозяйка была столь же нелюбезна, равнодушна и шепталась только со своей теткой, а что касается до стола, то подали множество изделий французского повара и ни одного сытного блюда, которое могло бы удовлетворить аппетит англичанина. Суп оказался не лучше, чем тепловатые помои, в коих вымокает хлеб; рагу, по-видимому, раньше кто-то жевал и выплюнул; фрикасе было точно завернуто в грязно-желтую припарку, а жаркое подгорело и воняло, словно заячий помет. Десерт состоял из перезрелых плодов и замороженных сбитых белков, пиво прокисло, вода была затхлая, вино потеряло аромат; но на столе красовались серебро и фарфор, пудреный лакей стоял за каждым стулом, а хозяину и хозяйке служили два лакея, одетые, как джентльмены.
Обедали мы в большой старинной готической столовой, которая прежде была залом. Теперь настлали в ней мраморный пол, и, несмотря на то, что камин растопили за час до обеда, зубы у меня стучали от холода,. когда я вступил в зал. Одним словом, все было здесь холодное, неуютное, вызывало отвращение, кроме лица друга моего Байнарда, согретого любовью и добросердечием.
После обеда мы перешли в другую комнату, где мальчишка стал назойливо приставать к моей племяннице Лидди. Ему нужен был для игры товарищ, и он, конечно, затеял бы с ней шумную возню, ежели бы она согласилась. Бесстыдство его простерлось до того, что он влепил ей поцелуй, отчего она покраснела и смутилась, и, хотя отец сделал ему нагоняй за дерзость, он стал еще более наглым и запустил руку ей за корсаж. Сие оскорбление она не могла снести, хотя и была существом кротчайшим. Глаза ее сверкнули гневом, она вскочила и дала ему такую оплеуху, что он отлетел к стене.
— Вы наградили его по заслугам, мисс Мелфорд! — воскликнул его отец. — Жалею только, что наглость моего сына вызвала вас на такой решительный поступок, который я одобряю от всей души!
Но его жене пришлось не по душе это искреннее одобрение; она поднялась из-за стола и, взяв сына за руку, сказала:
— Пойдем, сын мой. Твой отец терпеть тебя не может. С этими словами она удалилась со своим многообещающим отроком, а за ней последовала ее тетка. Ни та, ни другая не соизволили обратить ни малейшего внимания на своих гостей.
Байнард был весьма смущен. Но я приметил, что его замешательство смешано было с досадой, и счел это добрым предзнаменованием. Я приказал закладывать лошадей, и, хотя Байнард упрашивал нас переночевать, я настоял на том, чтобы ехать безотлагательно.
Перед отъездом мне удалось снова поговорить с ним наедине. Я сказал ему все, что мне запало на ум, дабы он постарался разорвать позорные сети. Я не постеснялся объявить, что жена его недостойна того мягкого снисхождения, с которым он относится к ее недостаткам, сказал, что она решительно неспособна питать искреннюю любовь к мужу, не заботится о собственной своей чести и, по всем признакам, лишена здравого смысла и разумения. Я заклинал его вспомнить о том, чем он обязан отчему дому, а также не забывать о своем добром имени и о долге перед семейством и даже перед неразумной женщиной, которая слепо стремится к своей погибели. Советовал ему подумать о сокращении расходов, убеждал внушить тетке сию необходимость, дабы она подготовила племянницу, а ежели тетка станет противиться, то выгнать из дому эту зловредную особу. ^ Тут он прервал меня тяжкими вздохами и сказал, что сей шаг оказался бы роковым для миссис Байнард.
— От такого малодушия лопнет мое терпение! — вскричал я. — Припадки миссис Байнард ничуть не повредят ее здоровью! Это одно притворство! Уверен, что ей нет никакого дела до вашей беды, а впрочем, она останется бесчувственной, даже когда вы разоритесь!
В конце концов принудил я его дать честное слово, что он постарается исполнить мой совет и составит план уменьшения расходов, но ежели без моей помощи его нельзя будет привести в действие, он приедет зимой в Бат, где я пообещал с ним встретиться и приложить все силы, чтобы поправить дела его. Пообещав сие друг другу, мы расстались, и поистине я почту себя счастливым, когда с моей помощью достойный человек, которого я люблю и уважаю, будет спасен от бедности, отчаяния и бесчестья.
В этих краях мне остается посетить только еще одного друга, который весьма отличается от Байнарда своим нравом. Вы уже слышали от меня о сэре Томасе Балфорде, с коим я познакомился в Италии. Теперь он стал здешним помещиком; но, поскольку подагра не позволяет ему искать развлечений в чужих странах, он развлекается у себя дома, который открыт для каждого и где он забавляется чудачествами и нравом своих гостей.
Но он, пожалуй, у себя за столом самый большой чудак. Он очень добродушен, без умолку говорит и хохочет. Сказывают, будто теперь он свой ум употребляет только на то, чтобы ставить гостей в смешное положение, в чем находит величайшее удовольствие. Не знаю, пригодимся ли мы для такой забавы, но я порешил нагрянуть в его края отчасти для того, чтобы самому посмеяться вместе с ним, а отчасти потому, что хочу засвидетельствовать почтение его супруге, добросердечной, умной женщине, с которой он в полном ладу, хотя ей и не посчастливилось подарить ему наследника.
А теперь, любезный Дик, должен сказать вам в утешение, что вы единственный из смертных, которому я решился написать столь длинное послание, которое, впрочем, я не мог укоротить, ибо предмет его волнует меня до глубины души; да и не хочу я приводить других оправданий перед тем, кто давно привык к сумасбродствам М. Брамбла.
30 сентября
Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, колледж Иисуса
Любезный баронет!
Кажется, моей натуре не чуждо злорадство, ибо ничто не забавляет меня больше, чем видеть иных людей, терзаемых страхом, когда нет никакой опасности. Минувшую ночь мы провели в доме сэра Томаса Балфорда, старинного дядюшкиного приятеля, весельчака, умом не блистающего, который хотя и охромел от подагры, однако решил смеяться до конца, а особенно любит он потешаться над своими гостями, какого бы угрюмого или строптивого нрава они ни были. Кроме нас, гостили у него в доме тупоголовый мировой судья по фамилии Фрогмор и деревенский лекарь, который как будто был любимым собеседником и наперсником хозяина.
Баронета мы нашли сидящим на диване, подле него лежали костыли, а ноги его покоились на подушках, но принял он нас очень сердечно и, кажется, был весьма рад нашему приезду. После чаю мы слушали сонату, исполненную на клавикордах леди Балфорд, которая прекрасно поет и играет, но что касается до слуха сэра Томаса, то он у него как у осла, хотя он и притворялся восхищенным и просил жену спеть для нас ариетту собственного ее сочинения. Однако ж едва начала она исполнять эту ариетту, как и он, и мировой судья заснули, но как только она перестала играть, баронет, всхрапнув, проснулся и воскликнул:
