Станислав Федотов - Схватка за Амур
Второй бородач не выдержал его возни, наклонился, чтобы подсобить, и на пару секунд перекрыл своим телом нацеленность ружья Вогула. Но этих секунд Вагранову хватило выдернуть руку с кольтом из-за пазухи и выстрелить бородачу в лицо – тот, как отброшенный, рухнул Ивану на ноги. Второй выстрел – в Вогула – получился бесцельным: бывший комбатант ловко увернулся, но поскользнулся и упал. Следующим выстрелом штабс-капитан уложил Кивдинского; Остин, уронив факел, отскочил сам и тоже бросился на землю.
Упав в снег, факелы погасли; слабые желто-голубые язычки огня, перебегавшие по углям костра, не могли осилить навалившийся мрак, и это было Вагранову наруку.Иван потерял бесценные мгновения, выпрастывая ноги из-под медвежьей туши бородача, и прицельно стрелять ему уже было некогда – требовалось немедленно уходить. Бабахнув еще пару раз наугад, он перекатился с открытого места под кусты околка, ужом проскользнул под ними, развернулся, чтобы высмотреть цель у костра, и тут же грохнул выстрел – пуля срезала ветку над самой головой. Вторая, из револьвера – явно от Остина, – щелкнула в ствол березки в полуметре от плеча. Он успел заметить, что стрелявшие укрываются за телами «медведя» и Кивдинского. Поняв, что вспышки ответных выстрелов сразу выдадут его местонахождение, Иван счел за разумное уносить ноги подобру-поздорову. Перекатом он вывалился на лед речушки, вскочил и, низко пригибаясь, побежал, надеясь укрыться за поворотом. И тут ему дважды не повезло. Во-первых, не было поворота, а во-вторых, как нарочно, в густой пелене облаков образовался прогал, и луна, до того почти совсем невидимая, вдруг царственно выплыла, щедро излив на заснеженную землю целую реку голубоватого света. В этом коварном свете темная фигура человека, бегущего на белом фоне реки, стала четко видна. И немедленно грохнул выстрел из штуцера. Фигура на мгновение как бы всплеснулась вверх и, тут же опадая, распласталась на снегу.
А за триста верст по прямой от Маймачина генерал-губернатора Муравьева что-то ударило во сне в левый висок и отдалось столь резкой болью во лбу, что он застонал и проснулся. Долго лежал, прислушиваясь к разламывающему скрежету в голове и колючему трепету в левой стороне груди, и почему-то думал о Вагранове.
Глава 7
«1851 год закончился для нас весьма важным обстоятельством, имевшим непосредственное влияние на безопасность и направление наших исследований, а именно: в Петровское явились два гиляка и тунгус с жалобой на гиляков селения Войд (верст 20 выше Николаевского, на левом берегу Амура), отличавшихся от других буйством и дерзостью, и на маньчжуров, приехавших в это селение. Они говорили, что их ограбили, прибили, подстрекали бить русских и распускали слух, что будто бы летом всех русских вырежут».
Невельской перечитал эту запись в своем «судовом журнале» и задумался. «Безопасность и направление исследований» – оно, конечно, верно, однако случай этот имел лично для него особое значение. Он потребовал от начальника экспедиции, больше того – от представителя российской власти, преодоления некой нравственной «голгофы». С настоящей Голгофой она, конечно, не сравнима – ну, так и он не Иисус Христос.
Дело-то, в общем, было несложное. Невельской отправил в Войд маленькую карательную команду – приказчика Березина, а с ним пятерых вооруженных казаков и матросов. Они должны были арестовать виновных и доставить их в Петровское вместе с украденными вещами. Предприятие могло оказаться рискованным, поскольку неизвестна была точная численность противников, но Березин, не раз показавший себя смелым и решительным человеком, сказал, что справится.
И действительно – справился.
В селении их окружили пьяные гиляки, человек восемьдесят, под предводительством маньчжура. Они что-то орали, размахивали палками и копьями и вообще вели себя буйно. Пьяная толпа, она везде ведет себя одинаково – хоть на Волге, хоть на Амуре, хоть на Сакраменто (где Березину довелось видеть буйство пьяных золотоискателей). Но русские не струсили – наставили на буянов пистолеты и сабли, а Березин объявил, что, если виновные не будут немедленно выданы, он прикажет всех убить, а селение уничтожить. Как ни странно, его поняли и все исполнили – зачинщиков бандитских действий повязали (в том числе и маньчжура), украденные вещи собрали. Команда Березина доставила все в Петровское; несколько жителей селения отправились с русскими к «большому начальнику» просить за своих земляков, и перед Геннадием Ивановичем встал непростой вопрос: как наказывать провинившихся аборигенов и как – подстрекателя маньчжура. Сажать под замок на какое-то время – так и кутузки-то нет. Накладывать штраф – денег у них нет, а мехами – нельзя: получится та же «обираловка», какой занимаются маньчжурские купцы.
– Розги, – сказал Дмитрий Орлов. – Это они хорошо поймут.
– Как – розги?! – вскинулся Невельской. – Это же унижение человеческого достоинства!
Геннадий Иванович категорически противился телесным наказаниям, широко применяемым в российском флоте; по крайней мере, на «Байкале» под его командованием не произошло ни одного такого случая; хотя провинившиеся матросы были, но их наказывали внеурочными работами и отсидкой в карцере.
– А вот так, ваше высокоблагородие. Иного наказания они не поймут. Вы же знаете: у них действует лишь один закон – натуральная сила. Вы им причиняете боль – значит, вы сильнее, и вас надо слушаться. А все другое они сочтут вашей слабостью и уважать вас не будут.
По некотором размышлении Невельской был вынужден признать правоту Дмитрия Ивановича. И все руководство экспедиции согласилось с этой мерой, хоть и выказывали всячески свое отвращение.
Невельской приказал собрать население трех ближайших деревень, объявил во всеуслышание, в чем заключается вина арестованных гиляков и подстрекателя маньчжура, и устроил показательную порку – по тридцать розог каждому, после чего определил их на три дня таскать из леса бревна.
И снова прав оказался Дмитрий Иванович: гиляки и тунгусы выразили «большому начальнику» уважение за справедливость. Особенно они были довольны тем, что маньчжур получил такое же наказание, как и гиляки. Сами же маньчжурские торговцы впоследствии при своих конфликтах с аборигенами стали обращаться с разбирательством к русским. То есть все признали законность их власти.
Тут бы и радоваться начальнику экспедиции, а Геннадий Иванович несколько дней хандрил и жаловался своей ненаглядной Катеньке:
– Они же, Катюша, как дети малые неразумные, а я их розгами! Розгами!! Стыд-то какой, а!
