Стэнли Уаймэн - Французский дворянин
– Все камни на вашей стороне! – воскликнула она повелительно. – Кто взял их отсюда?
Я оглянулся, не отвечая и делая вид, что ищу камни, между тем как она продолжала стоять, следя за мной и нервно топая ножкой. Несмотря на ее нетерпение, я положил последним тот камень, который был ближе к ней, чтобы она не могла перейти без моей помощи. Но она так быстро перебралась через ручей, что рука ее всего одно мгновенье оставалась в моей. Впрочем, когда я затем хотел удержать ее, она не противилась. Она покраснела еще больше и стояла возле меня, опустив глаза в землю, поникнув всем телом.
– Мадемуазель! – сказал я наконец серьезным тоном, собрав все свои силы. – Знаете, что напоминает мне этот ручей и эти камни?
Она покачала головой, но ничего не ответила.
– Они напоминают мне, – продолжал я тихо, – о той пропасти, которая разделяла нас, когда я в первый раз увидел вас в Сен-Жане, и… разделяет еще и теперь.
– Какая пропасть? – пробормотала она, опять опуская глаза и продолжая болтать ножкой в траве. – Вы говорите загадками, сударь.
– Вы прекрасно понимаете меня, мадемуазель. Вы молоды и прекрасны, а я стар или почти стар, глуп и скучен. Вы богаты и приняты при дворе, я – простой солдат, неизбалованный судьбою. Что вы подумали обо мне, когда в первый раз увидели меня в Сен-Жане? А когда я прибыл в Рони? Вот, – продолжал я горячо, – та пропасть, которая разделяет нас! И я знаю только одно средство перешагнуть через нее.
Она молча продолжала смотреть в сторону, играя сорванным цветком шиповника.
– Это средство, – сказал я, напрасно прождав ее ответа, – любовь. Несколько месяцев тому назад без всякого повода я полюбил вас. Я любил вас без всякой надежды на взаимность, помимо своей воли и желания. Я счел бы себя сумасшедшим, если бы тогда же сказал вам об этом. Но теперь, когда я обязан вам жизнью, когда я в лихорадке пил из ваших рук, днем и ночью видел вас у своего изголовья; когда в дни горя и тревоги я познал в вас доброту и нежность моей матери; когда не быть с вами стало для меня жестоким горем; а единственной радостью – видеть вас, – неужели же теперь вы скажете, что с моей стороны слишком смело надеяться, что найдется мостик через эту пропасть?
Я остановился, чтоб перевести дыхание, и увидал, что она вся дрожит.
– Вы говорите, что есть мостик? – пробормотала она.
– Да! – ответил я хриплым голосом, тщетно стараясь заглянуть ей в глаза: она смотрела в сторону.
– Да, но не одна ваша любовь, – сказала она почти шепотом. – Ваша, да, но и… моя. Вы много говорили об одной и ничего о другой. В этом вы неправы; я ведь все еще горда. Я не перейду вашей пропасти из-за какой-то вашей любви.
– Ах! – воскликнул я в отчаянии.
– Но, – продолжала она, взглянув на меня так, что я сразу все понял. – Но я готова перейти пропасть, потому что люблю вас, – перейти раз навсегда, и жить по ту сторону всю свою жизнь… если мне можно жить с вами.
Я упал перед ней на колени, покрывая поцелуями ее руки в порыве радости и благодарности. Она потихоньку отняла их у меня.
– Если хотите, сударь, поцелуйте меня в губы. Если же вы не захотите, никто в мире не поцелует их.
После этого объяснения мы, понятно, уж ежедневно гуляли по лесу; и по мере того, как мои силы восстанавливались, наши прогулки становились все продолжительнее. Мы наслаждались все время – с раннего утра, когда я приносил букет цветов моей милой, до позднего вечера, когда Фаншетта отрывала ее от меня. Часы летели, полные тысячи прелестей – любви, солнышка, журчащих ручьев, зеленых лужаек, где мы сидел вместе под душистыми липами, болтая обо всем, что приходило в голову, в особенности же о том, что нам когда-либо думалось друг о друге. Иногда, при закате солнца, мы говорили о моей матери. Раз – это было при солнце, когда вокруг жужжали пчелки, а кровь кипела в моих жилах, – я заговорил о моем дальнем родственнике, Рогане. Но мадемуазель и слышать о нем не хотела, шепча мне на ухо:
– Я перешла пропасть, мой милый, перешла.
Но время шло. Первым не выдержал Франсуа.
Томимый нетерпением юности и убедившись, что мадам никуда не торопится, он покинул нас и возвратился в свет. Затем нас потрясли вести о великих событиях. Французский король и король Наваррский встретились в Туре, обнялись перед громадной толпой и отвергли Лигу, что вызвало побоище в предместье Сен-Симофорьен. Вскоре после этого мы услышали об их выступлении с 50.000 воинов обеих религий в Париже, для примерной расправы с Лигой. Стыдно признаться, но я задумывался все больше и больше над этими вестями. Наконец, мадемуазель, заметив мое беспокойство, сказала как-то, что нам пора отправляться.
– Итак, – прибавила она, глубоко вздохнув, – конец нашему счастью!
– Так останемся здесь! – сказал я, как безумный.
– Вспомните, что вы мужчина, – ответила она с серьезной улыбкой. – И таким вы должны быть. А для мужчины нужно еще кое-что, кроме любви. Завтра едем!
– Куда? – удивленно спросил я.
– В лагерь под Парижем! Мы возвратимся открыто, днем: мы не сделали ничего постыдного. И отдадим себя на суд короля Наваррского. Вы поместите меня к Мадам Катерине[107]: она наверно не откажется приютить меня. А вот тебе, мой милый, останется только заботиться о самом себе. Пойдемте же, сударь, – продолжала она, кладя свою ручку в мою и заглядывая мне в глаза. – Надеюсь, вы не трусите?
– Никогда еще я не боялся так, – отвечал я, вздрогнув.
– И я тоже, – прошептала она, склоняя свое личико к моему плечу. – А все-таки мы отправимся.
И мы отправились. Возвращаться пред очи Тюрена, который, конечно, находился в свите короля Наваррского, – такая дерзость почти лишала меня духа. Но я видел тут и свою выгоду. Такое предприятие выдвигало нас всем на глаза: оно давало мне повод мужественно встретить недоброжелателей. Подумав немного, я согласился, выговорив только одно условие – ехать в масках, пока не достигнем двора, и по дороге всячески избегать любых историй.
ГЛАВА XIV
Ссора в гостинице
Мы отправились в путь на следующий день, как и предполагали. Но не легка была наша задача – оставаться незамеченными. Известия о последних двух победах короля, в особенности же уверенность, которую они поселили в умах, будто спасти Париж теперь могло только чудо, побудили двинуться в путь такую массу народа, что все гостиницы были переполнены: нам постоянно приходилось быть в толпе и подвергаться разным встречам. Иногда положительно некуда было укрыться: приходилось ночевать в поле или в каком-нибудь сарае. Кроме того, проходившие войска забрали весь фураж и провиант, так что за все приходилось платить баснословные цены. Нередко даже после утомительного дневного переезда мы не могли нигде найти достаточно пищи ни для нас, ни для наших лошадей.
