Александр Степанов - Порт-Артур. Том 1
Отсидев положенное приличием время, гости удалились.
С вокзала коляска с их превосходительствами направилась на Казачий плац, где находилась гарнизонная церковь.
Там уже собрались офицеры в парадных мундирах и ожидали прибытия Стесселя.
Генеральша любезно побеседовала с Кондратенко; дружески, по-родственному поздоровалась с Белыми, с которыми состояла в свойстве через своего сына, женатого на дочери Белого; суховато приветствовала Фока, добродушно улыбнулась Тахателову, который, как всегда отдуваясь от жары, с медвежьей грацией приложился к ее ручке; прочих удостоила лишь общим поклоном.
Вместе с родителями приехала и Варя. Увидев Борейко, девушка поспешила к нему.
– Неужели нет никакой надежды, что дедушка спасся? – спросила она прерывающимся от рыданий голосом.
– По-моему, как это ни печально, Макаров погиб, – вздохнул Борейко.
Варя отошла к родителям. Ее заплаканное, расстроенное лицо составляло резкий контраст с оживленными, радостными лицами Стесселя и его окружения.
– Даже неприлично, Варя, так плакать, когда великий князь волею божией цел и невредим, – сердито пробурчала Вера Алексеевна, обернувшись к девушке.
Белый подошел к Кондратенко.
– Как же мы теперь будем без Степана Осиповича?
– Большей утраты для обороны Артура нельзя себе и представить. Постараемся хоть проводить в жизнь заветы покойного адмирала: теснее сплотимся с флотом; оборонять Артур будем прежде всего на дальних подступах, и главное – будем непоколебимо верить в геройскую силу русского солдата. И да поможет нам в этом бог, – взволнованно ответил Кондратенко.
Дьякон нетерпеливо выглядывал из алтаря в ожидании начала службы.
Как только Стессель появился в церкви, поп, одетый в праздничные светлые одежды, с умиленно-радостным выражением лица вышел на амвон.
– Во имя отца и сына и святого духа! Любезные во Христе братия и сестры! Господу богу угодно было совершить великое чудо: во время гибели «Петропавловска» десницей всевышнего был спасен царственный отрок – великий князь Кирилл Владимирович, на радость всем истинно русским людям, беззаветно преданным своему державному монарху! Вознесем же благодарственное моление отцу небесному за ниспосланное нам чудо.
Богослужение началось. Прочувственно произносил ектений дьякон, стройно пели певчие, синие облака ладана носились под потолком, чинно стояли солдаты, сдерживая кашель и вздохи, да тихо всхлипывала Варя. Когда служба дошла до «млоголетия», то с батарей и кораблей грянул такой салют, что едва не вылетели стекла из окон, дьякон поперхнулся на полуслове, священник чуть не выронил из рук крест, хор сбился с тона.
– Этот Ирман всегда перестарается! – рассерженно шепнула Вера Алексеевна мужу. – Пошли Водягу унять его, а то в церкви целых стекол не останется!
Бравый ротмистр поспешил выйти, чтобы угомонить не в меру расстаравшихся артиллеристов. Этот эпизод несколько расстроил благолепие службы, что очень огорчило генеральшу.
Борейко, стоявший в глубине церкви вместе с солдатами, чувствовал все нарастающее раздражение. Весь этот торжественный молебен, после того, что пришлось видеть утром, казался ему издевкой – над, случившимся несчастьем. Парадная обстановка церковной службы, умильно-радостное выражение лица, попа и, наконец, салют усилили его раздражение. Оглядываясь на солдат, он видел их сумрачные, опечаленные лица, слышал тяжелые вздохи, так не вязавшиеся с радостным богослужением, и чувствовал, что они также недовольны происходящим. В голове его быстро созрел план небольшой демонстрации против начальства. Как только кончился молебен и все пошли прикладываться к кресту, он обратился к солдатам и полушепотом, слышным на всю церковь, проговорил:
– Кто желает, может остаться на панихиду по морякам, а кто не желает, может после креста идти домой.
Затем он протолкался к священнику и обратился к нему с просьбой отслужить панихиду по погибшим на «Петропавловске»и «Страшном». Поп удивленно посмотрел на него, испуганно озираясь на еще не ушедшего Стесселя, и пробормотал что-то невнятное. Зато генерал сразу же обратился к нему.
– Кто это выдумал панихиду служить? – спросил он Борейко.
– Единодушное желание солдат! – не сморгнув глазом, ответил поручик.
– С каких это пор у вас считаются с «желаниями» солдат? Это что за распущенность! Солдат ничего не может и не должен «желать». Его дело исполнять приказание начальства, а не высказывать какие-то пожелания. Что же, по-вашему, я не знаю, что нужно делать: служить ли молебен или панихиду? По-видимому, вы считаете, что жизнь великого князя менее драгоценна, чем жизнь Макарова и матросов? – громко и раздраженно проговорил генерал.
– Мои солдаты сегодня принимали участие в спасении погибающих, пережили много скорбных минут и хотят помянуть умерших воинов, – отрезал Борейко.
– Солдаты и «переживания»! Да что они у вас, институтки, что ли, чтобы «переживать»? Что это за воины, которые при виде смерти раскисают и начинают «переживать»? – издевался Стессель. – Все это вздор! Ведите солдат обратно! Когда нужно, я сам распоряжусь о панихиде!
– Слушаюсь! – вытянулся Борейко и приказал солдатам выходить из церкви.
– Неужели вы уйдете? – подлетела к нему Варя, которая издали следила за переговорами Борейко. Поручик сумрачно посмотрел на нее и крикнул:
– Белоногов! Снеси попу десятку и предупреди, что мы сейчас вернемся! Шагом марш! – скомандовал он солдатам, когда они выстроились.
Не успели солдаты отойти от церкви, как их обогнала коляска Стесселя. Едва она скрылась за углом, Борейко повернул солдат обратно. Причт уже поджидал их. Дьякон подошел к Борейко.
– Отец настоятель сомневается – можно ли служить панихиду. Как бы генерал Стессель не разгневался!
– Сколько добавить? – в упор спросил Борейко, вынимая кошелек.
– Четвертную бы уж положили!
– Хватит, дьяче, двух красненьких!
Дьякон сразу повеселел.
– Сейчас батюшку спрошу! – проговорил он, пряча деньги в карман.
Церковь быстро наполнялась. Весть о панихиде по погибшим морякам дошла до окрестных обитателей, и они поспешили прийти. Все это был простой рабочий люд, ютящийся в маленьких хибарках этой части города. Тут были и матросские вдовы, жены, матери с детьми, портовые рабочие и мелкие служащие. Здесь много было неподдельной глубокой скорби о погибших моряках. Тут было подлинное народное горе.
Борейко поместился на клиросе, чтобы подпевать певчим, и, глухо прокашливаясь, нетерпеливо топал ногой.
Наконец царские врата отворились, и появился поп, теперь уже в траурных черных ризах. На лице его была написана глубокая скорбь, как будто не он полчаса назад был преисполнен радости.
