Валерий Елманов - Не хочу быть полководцем
Однако прошла неделя, а новшество мое – ни пенальчики, ни саму упряжь – принимать никто не торопился. Те, кто постарше, ворчали, что на глазок сподручнее, а тем, кто помладше, лень возиться. Ладно, думаю. Коль народ упрям, то мы с ним как Екатерина Великая с картошкой. Тоже ведь никто не хотел сажать, пока она не приставила охрану к общественным полям. А тогда дело другое. Раз охраняют, значит, ценное. Такое и украсть не грех. Ну и разворовали для себя.
Потому я заявил во всеуслышание, что зарядцы эти – большущий секрет, потому как имеется у меня заветная капля, по весу которой я отмеряю порох, и благодаря ей у меня такая меткая стрельба. Да и сама упряжь непростая. Я ее сделал в точности как у мудрого царя Берендея. Кто-то начал просить на время, чтобы изготовить похожую, – отказал наотрез. Сказано же – тайна. И не простая – великая.
Тогда они стали подкатывать к Тимохе. И так его улещали, и эдак. Но мой стременной – человек стойкий. Красть – смертный грех.
«Да не красть, – увещевают. – Ты на время вынеси, а мы себе такую же у кузнеца быстренько закажем».
На третий день, согласно моей тайной инструкции, он сдался. Народ был очень доволен. А упряжь мою так и прозвали берендейкой. Видать, понравилось словцо.
Правда, не обошлось без нюансов. Каплю-то они сработали по весу в точности как у меня, а стволы у всех по диаметру разные. Почти схожи, да не совсем. А тут лишний миллиметр имеет о-го-го какую силу – сразу выброс не тот. В лучшем случае получится недолет, в худшем – разорвет ствол. Снова стали ворчать, пока я не втолковал им, что капля должна весить в точности как настоящий заряд. Зато после соответствующей регулировки результаты стрельб намного повысились.
Была у меня и еще одна мыслишка. Решил я свою ручницу вообще изменить кардинальным образом. Уж больно капризная штука фитиль. Я хоть и приспособил для него особую трубку с дырками – и дождь не попадет, если что, и ночью враг огонька не увидит, хотя он и тлеет, – но все равно не то.
А тут мне в руки попалась пищаль немецкой работы. Там было приспособлено что-то вроде шестеренки в виде стального колесика на пружине, а внутри ручницы на самом курке закреплен кремень. Спусковой крючок нажимаешь – колесико круть, по кремню щелк, и искра летит на порох. Вроде и хорошо, а вроде не очень. Уж больно много новых сложностей.
Во-первых, в конструкции. Замучаешься подгонять – слишком тонкая работа для кузнеца. Во-вторых, для заводки колеса имелся ключик. Если он потеряется или сломается – пиши пропало. А коли это произойдет во время боя, что согласно закону подлости вероятнее всего и случится, – совсем хана. В-третьих, пять – десять раз бабахнул, и надо чистить колесо от нагара, иначе не сработает.
Но вот если его усовершенствовать и колесико с пружинкой ликвидировать, то может получиться весьма и весьма занятно. Только нужно как следует обмозговать замену – чем щелкать по кремню, как все это закрепить и так далее.
Когда приехал Воротынский, я первым делом к нему – мол, все отлично. Подготовил я тебе воинов – залюбуешься. Каждый второй – Робин Гуд, остальные – Вильгельмы Телли. Но он, к сожалению, мой труд не оценил. Вялая реакция, и никаких тебе рукоплесканий в партере. У меня даже азарт спал.
Правда, на мой вызов немецким стрелкам отреагировал живо. Единственно лишь опасался, что мы не сможем утереть нос иноземцам. Ведь тогда ему самому – ужас какой – придется вручать главный приз – серебряный кубок – кому-то из наемников дружины Георгия Фаренсбаха, которого князь на русский манер упрямо величал Юрьем Францбеком. Ну не верил князь, что я всего-то за пару месяцев, даже меньше, сумел подготовить достойных конкурентов.
Сам Фаренсбах – опытный вояка с пегими волосами, чуть припорошенными на висках сединой – насчет призов, которых предполагалось три, как раз не сомневался, будучи уверенным в том, что их непременно получит либо Иоганн, либо Готлиб, либо кто-то еще из десятка лучших его стрелков, выставленных им от своей многотысячной дружины.
Он и перед самым началом состязания выглядел хладнокровным, начав нервничать лишь после первого залпа, когда стало ясно, что Пантелеймон, Фрол – один из ребят-близнят, тихий Мокей и мой Тимоха лучше на целую голову, а результаты остальных тоже хоть и не так сильно, но все равно выше немецких.
Второй выстрел упрочил преимущество моих «спортсменов», а после третьего стало ясно, что догнать нечего и пытаться. Победу, как и следовало ожидать, одержали мои парни. Пантелеймон стал первым, Мокей вторым, заполучив кубок поменьше, а третье место и серебряную чару в упорном сражении с Фролом все-таки завоевал мой Тимоха. Кстати, всего двое из немецких стрелков вошли в первую десятку, да и то в самый ее хвост, взяв восьмое и девятое места.
– А ты, Георгий, усмехался, когда две седмицы назад на нас глядел, – невинно напомнил я Фаренсбаху последнюю нашу встречу, произошедшую на пути к полигону.
Дорога-то наша лежала через Болвановку, где после нашествия Девлета царь повелел размещать немецкий служилый народ, так что Фаренсбах не раз и не два встречал нас на ней. И всякий раз, окидывая наше разношерстное воинство надменным взглядом, он презрительно усмехался вдогон. Мол, как вы ни тренируйтесь, вояки, а нас в мастерстве вам не догнать, ибо варвары.
Ну-ну. К слову сказать, я по причине неугомонности к тому времени успел побывать во многих московских слободах, и белых, и черных[68], так что имел возможность сравнить. Правда, в дома жильцов Болвановки не заглядывал, потому о внутренней чистоте промолчу, но касаемо улиц могу заявить со всей ответственностью, что нигде не сыщешь такой грязищи, как в этой слободе для иноземцев. Осенью и весной телеги там уходили в грязь по самую ступицу, так что и осей не разглядеть.
Может, отсюда и пошло прозвище слободы, как знать. Во-первых, сами проживающие как болваны – по-русски с пятое на десятое, и то далеко не каждый, а во-вторых, надо быть настоящим болваном, чтобы поздней осенью или ранней весной ехать через эту слободу, особенно с грузом, – обязательно застрянешь. И кому больше подходит прозвище «варвар»? Впрочем, я отвлекся…
Поначалу я был равнодушен к взглядам Фаренсбаха. Подумаешь, хмыкает себе немчура в усы, ну и пускай. Но если бы он был один, а то ж, как правило, со свитой человек в десять, и та, в отличие от Фаренсбаха, усмешками не ограничивалась. Лопотали они, правда, по-своему, так что хлопчики мои не больно-то злились, хотя иронию чувствовали. Слова «русиш швайн», которые до меня доносились, я им не переводил во избежание конфликта, а остальных и сам не знал. Впрочем, что знать. Все они из одной серии.
Но потом, во время пятого по счету такого вот свидания, когда уже был уверен, что мои орлы не подведут, я направил коня к Фаренсбаху и после вежливых приветствий предложил эти состязания, невинно заметив, что на них точно выяснится, кто именно швайн – русиш или дойч, и кому придет капут.
