Геннадий Ананьев - Князь Воротынский
До предела напрягся Михаил Воротынский, чтобы не показать государю, что с трепетом ожидает его слова. Ни в позе, ни во взгляде не терял он своего княжеского достоинства, и силы душевные давало ему поведение отца и сына Горбатых-Шуйских у плахи и под занесенным топором палача.
Долго, очень долго томилась тишина в небольшой хмурой палате, но вот, наконец, царь разверз уста. Грусть и усталость зазвучали в его голосе, а слова лились совершенно не те, каких ожидал с трепетом князь Михаил Воротынский.
– Приемлю я, князь Михаил, твою обиду за себя и за брата. То верно, что не по своему же Уложению я поступил, лишив вас родовой вотчины. Признаю и исправлю. Треть удела Воротынского – твоя, треть – князя Владимира, брата твоего, ну а треть, что покойной вашей матери на жизнь определена Уложением, как и следует – в казну. За Одоев жалую тебе Новосиль, а князю Владимиру – доход со Стародуба. Быть тебе еще и наместником Казани.
– Милость великая, государь! – взволнованно благодарил Воротынский, но и тут не сдержался, чтобы не высказать сомнения: – Надолго ли только милость, вот это смущает.
– От вас зависит, – с заметной сердитостью ответил Иван Васильевич. – За прилежную службу я и награждаю знатно.
– Иль мы прежде не прилежничали? За что опала?
– Кто прошлое помянет, тому – глаз вон, – вновь с грустной примирительностью продолжил Иван Васильевич, не ввязываясь в пререкания. – А позвал я тебя, князь Михаил, не только миловать, позвал службу править. Порубежную.
– Мы, государь, – князья порубежные, нам не внове эта служба.
– Верно. Ладно у вас с братом все на украинах. И сторожи, и станицы, и засеки. Молодцы.
– Не мы, государь, семи пядей во лбу. Вотчина наша испокон веку порубежная, даже когда под Литвой была. Дед от прадеда, отец от деда, мы – от отца. К тому же, стремянные у нас Богом нам данные. Их бы очинить боярами княжескими. По заслуге то стало бы.
– Очиню. Приговором думы тебе бояр определю, ибо тебе не один Новосиль утраивать, а все мои украины южные. Не удельная, а державная служба. Думаю, по плечу она тебе.
– Воля твоя, государь. Позволь только малое время прикинуть, что к чему ладить. Как с Казанью было. Разреши с братом вместе размысливать. Повели еще и дьякам Разрядного приказа пособлять нам, без волокиты исполнять наши просьбы.
– Хорошо. Торопить не стану, вы сами как сможете, поспешайте. Не мне вам указывать, сколь важно поспешание.
– Это само собой. И еще прошу дозволения скликать в Москву на выбор воевод стоялых и станичных, казаков, стрельцов да детей боярских бывалых, чтобы с ними вместе судить-рядить. Со всех твоих украин южных.
– Иль своего ума не достает?
– Свой ум – хорошо, а сообща – вдесятеро лучше.
– Что ж, и на то моя воля. А тебе одно повеление: пиши клятвенную грамоту, что не замыслишь переметнуться ни в Литву, ни в Тавриду, ни к султану турскому, ни к князю Владимиру Андреевичу и не станешь искать с ними никаких тайных сношений. Князей-поручителей подписи на клятвенной грамоте чтобы две или три да еще и святителева непременно. Нарушишь клятву, не ты один в ответе, но и поручители, как и ты сам.
Вот это – оплеушина. Выходит, ни капли не доверяет самовластец, хотя и вручает судьбу южных украин ему, князю, в руки. Так и подмывало бросить резкое в лицо самовластца, но, усилием воли сдавив гордость, ответил почти спокойно:
– Как повелишь, государь. Одно прошу: с верными людьми моими, особенно крымскими, сноситься не запрещай. Твои послы тебе весть дают, мои доброхоты – мне. Худо ли? Под двумя оками держать врага разве ущербно для отечества? Подарки же им от своей казны слать стану.
– Сносись. Но ни с королем, ни с ханом, ни с султаном. Помни это! Доходному приказу повелю, чтоб тоже не сторонился от подарков.
Что и говорить, огорчило князя Воротынского недоверие государево. Очень огорчило. И все же домой он ехал в приподнятом настроении. Спешил успокоить княгиню, которая, он знал это, извелась вся, его ожидаючи. Послал он и за братом, чтобы поспешил тот в гости на пир радостный.
Однако князь Владимир не очень-то обрадовался, послушав брата. В требовании самовластца писать клятвенную грамоту он увидел не только обиду, но и грозное предупреждение.
– Может, довольно потакать дьявольскому самодурству скомороха?! Сплотим бояр и встанем стеной за Владимира Андреевича. Полк царев пойдет со мной. Обидел крепко детей боярских царь, окружив себя дворянчиками скороспелыми.
– Не гож твой совет, брат. Не гож. Мы присягнули государю Ивану Васильевичу…
– Государю, а не скомороху, злобою пышущему, кровь безвинную льющему. Господь благословит нас на дело святое, праведное, отпустит грех клятвоотступничества, ибо сам самовластец нарушил клятву, дважды даваемую князьям, боярам, ратникам и всему народу. А если, брат мой дорогой, голову страшишься потерять, то я так тебе скажу: не теперь, так через год, через два или пять все одно ни тебе головы не сносить, ни мне. Иль не чуешь, все знатные роды под корень злодей рубит?
– Не о голове речь, – возразил Михаил Воротынский брату. – Не о ней. Ты вспомни, что отец наш перед кончиной говорил. Завет его вспомни. То-то. Царь перед Богом в ответе, не нам его судить. Это – раз, – загнул палец князь Михаил. – Второе, – загнул еще один палец, – не просто милость изъявил Иван Васильевич, вернув нам вотчину родовую, одарив еще и новыми – царь порубежье российское мне вручил! Вот и прикинь, могу ли я от такого дела отказаться? Не царю худо сделаю, отказавшись или службу правя через пень, через колоду, а хлебопашцам рязанским, тульским, мещерским, владимирским, московским, одоевским, белевским, боровским – разве перечтешь, где кровавые исколоти ежегодно, почитай, прокладываются. Мы с тобой свои уделы крепко оберегаем, людны села наши, пашни колосом полные, скот тучный, но везде ли такое? Вот что для меня сейчас важно. Не голова важна.
– Ты думаешь, сладится все сразу, стоит тебе воеводствовать разумно и с прилежанием? Крымцы что, спать станут?..
– Не думаю. Пройдут годы, пока по всему Полю города укрепятся навечно, но начало тому положим мы с тобой. Не сомневайся, брат, в нужности дела нашего. Не сомневайся. А головы? На то воля Господа Бога. Воля государева. Давай-ка осушим кубки пенные меда малинового иль вина фряжского и – за дело.
Словно ожидала этих слов княгиня, вошла в трапезную с подносом, на котором стояли кубки с медом малиновым. Стройна, как тополь. Краса-Девица на выданье, а не мать двоих детей. Сарафан розового атласа, отороченный бархатом и шитый Жемчугом, ласкал глаз нарядностью, а улыбка, счастливая, совершенно безмятежная, завораживала.
– Откушай, князь Владимир, что Бог послал, – радушно попотчевала она деверя, подавая ему кубок с медом.
