Джордж Фрейзер - Флэшмен на острие удара
— Это ведь корабельные сухари — с какой стати они нам?
— Для страховки, приятель, — отвечаю я. — Возьми их с собой, и тебе даже не придется о них вспоминать. Оставишь здесь — слово даю, закончится тем, что станешь глодать кровавый снег да дохлых мулов. Святая правда, поверь.
— Вот весело будет! — радостно вопит Вилли. — Мне так хочется отправиться поскорее!
— Будем питать надежду, что тебе не придется так же страстно желать вернуться назад, — говорю я и киваю на гору деликатесов, которые мы заказали. — Это все, что по-настоящему будет волновать нас там.
При этих словах он спал с лица, и мне пришлось подбодрить его несколькими историями о моих отчаянных подвигах в Афганистане и других местах, исключительно с целью напомнить, что предусмотрительный солдат вовсе не обязательно окажется тряпкой. Затем я провел его по раутам, клубам, через Конную гвардию и Гайд-Парк, представляя принца каждому, к кому имел расчет подлизаться — и клянусь Георгом, стоило пролететь слуху, кто таков мой спутник — отбоя в друзьях и подхалимах у нас не было. Такого количества лизоблюдов я не встречал со времени своего возвращения из Афганистана.
Можете себе представить, как восприняла новости Элспет, когда я намекнул ей, что принц Альберт выбрал именно меня в качестве наставника одного из высочеств. Она завизжала от радости и тут же затараторила о приемах и суаре, которые мы устроим в честь принца, и новых коврах и шторах, которые нужно заказать у Холландов, и о необходимости нанять дополнительных слуг, и о списке приглашенных, и о том, как она будет одета:
— Ведь мы будем теперь у всех на устах, и я стану объектом всеобщего внимания, и все захотят нанести нам визит. Ах, как это здорово! У нас все время гости, гости, и…
— Умерь пыл, дорогая, — говорю я. — Не мы будем принимать — это нас будут посещать. Прикупи себе еще каких-нибудь шмоток, если их есть куда вешать, а потом дожидайся визиток на подносе.
И последние не замедлили появиться. От желающих припасть к прелестным ножкам миссис Флэшмен не было отбоя, и та вовсю упивалась славой. Должен отметить, однако, что в характере Элспет ни на гран не было чванства, и внезапно вознесшись, моя жена ухитрилась никого не оскорбить. Возможно, она, подобно мне, осознавала, что все это не может длиться вечно. Я был весьма доволен собой в те дни и старался не замечать оброненных там или тут реплик: как-де странно, что Ее Величество выбрало вожатым для своего юного кузена не кого-то из алой бригады, и даже не из гвардейцев, а простого офицера — и вообще, кто такой этот Флэшмен?
Зато пресса воспринимала все на ура. «Таймс» одобряла, что «почетная задача в деле военного воспитания юного принца была доверена не придворному, а простому солдату. Если разразится война, а это наверняка случится, если русский деспотизм и высокомерие продолжат испытывать наше терпение, можно ли мечтать о лучшем телохранителе и менторе для его высочества, нежели Афганский Гектор? Можем с уверенностью заявить — нет, и еще раз нет!». (Готов с уверенностью принять любое количество заверения, и да поможет им Бог.)
Даже «Панч», избегающий, как правило, писать о дворце, и клявший орду иностранных родственников королевы последними словами, поместил на своих страницах карикатуру, изображавшую меня, указывающего юному Вилли на дорожный указатель, на одной из стрелок которого значилось «Гайд-Парк», на другой — «Честь и доблесть». Я говорю: «Итак, мой мальчик, ты хочешь быть светским шаркуном или лихим воякой? Нельзя быть тем и другим одновременно, если маршируешь в ногу со мной». Картинка изрядно меня порадовала, хотя Элспет решила, что я на ней недостаточно хорошо выгляжу.
А тем временем малютка Вилли наслаждался всей этой шумихой, как шотландец выпивкой. Вопреки врожденной застенчивости, паренек оказался живым, жадным до удовольствий и легким по характеру; он мог лихо осадить какого-нибудь не в меру фамильярного типа, но при желании был сама любезность — как, например, с Элспет, когда я пригласил его к нам на чай. Вот что я вам скажу: мужчина, не пытавшийся произвести впечатления на Элспет, — либо дурак, либо евнух. А маленький Вилли не был ни тем ни другим, это я выяснил на следующий день нашего совместного пребывания. Мы щеголяли по Хаймаркету — выбирали пару штанов а-ля «гром и молния»,[13] фасона, который парень просто обожал. День клонился к вечеру, и проститутки начали выстраиваться на парад. Юный Вилли некоторое время таращился на пару размалеванных до жути принцессок томным взором, потом сообщает мне доверительным шепотом:
— Гарри, э… Гарри, а эти женщины… Это…
— Шлюхи, — говорю я. — Выкинь из головы. Вот завтра, Вилли, мы пойдем в Артиллерийское общество, там нам покажут, как брать орудие на передок…
— Гарри, — говорит он. — Я хочу шлюху.
— Что? Об этом и речи быть не может, приятель, — я не верил своим ушам.
— А я хочу, — твердит парень и, черт побери, пялится на девок, словно какой-нибудь сатир, а не блестяще образованный юный христианский государь. — У меня никогда не было шлюхи.
— Даже думать не смей! — говорю я, выходя из себя. — Молодой человек, да это ни в какие ворота не лезет! Ты не должен сейчас забивать себе голову такими вещами. Я не потерплю такого… э-э… распутства. Однако, ты меня удивляешь! Что бы подумал… да, что подумал бы принц Альберт, услышав такое? Или доктор Винтер?
— Хочу шлюху! — повторяет Вилли, почти гневно. — Мне известно… известно, что это нехорошо, но плевать! Ах, ты даже представить не можешь, каково это! С самого нежного возраста мне запрещалось разговаривать с девочками — во дворце мне не разрешали даже играть с моими маленькими кузинами в «бутылочку» или что-нибудь подобное! Меня не водили в танцевальные классы: вдруг возбужусь! Доктор Винтер постоянно читал мне нотации, что это грех, и расписывал, как мучаются распутники в аду после смерти, и предостерегал меня не попускать плотских мыслей! Старый дурак! Я, конечно, только об этом и думал! О, Гарри, я знаю, что это грех, но мне все равно! Я хочу вон ту, — повторяет Вилли, и на его юном неиспорченном лице проявляется похотливое выражение, — с длинными золотистыми волосами и большой, округлой…
— Прекрати сейчас же! — говорю я. — Чтобы я ничего подобного больше не слышал!
— А еще на ней черные атласные башмачки и шнуровка до самых бедер, — добавляет он, плотоядно облизываясь.
Меня не так-то легко поставить в тупик, но это было слишком. Мне ли не знать, что юноши — народ пылкий, но этот просто извергал огонь. Я попытался прикрикнуть на него, потом принялся убеждать, так как при мысли о том, как после тура по столичным борделям мы можем вернуться в Букингемский дворец с новоприобретенным триппером или попадемся на крючок к шантажистам, у меня кровь стыла в жилах. Но все без толку.
