Поль Феваль - Странствия Лагардера
Донья Крус, некогда искренне привязанная к нему, смерила его вызывающе-дерзким взглядом, в котором не было жалости.
– Только что времени было достаточно, принц, – усмехнулась она. – Но как бы быстро вы ни мчались, вам не обмануть свою судьбу! Она начертана на диске восходящего солнца, и я вижу на нем знак смерти! Скорая гибель ожидает вас, и не помогут вам ни гордыня, ни богатство.
Гонзага скрипнул зубами, стараясь сдержать нарастающий гнев против цыганки, а его сообщники, услыхавшие слова доньи Крус, почувствовали, как холодная рука сжимает им сердце.
Девушки сели в карету, и кортеж въехал за крепостные стены города.
Анри де Лагардер обладал острым зрением и даже на таком расстоянии сумел различить знакомые очертания фигуры в белом подвенечном платье.
Сердце его гулко забилось. Он едва не ринулся вперед, нагнув голову и желая схватиться врукопашную со всеми этими людьми, этими стенами, целым миром, если понадобится, чтобы вырвать у них Аврору, которую он увидел и которая, возможно, увидела его.
Но он подумал, что будет безумием ему, еще не снявшему с себя облачения смертника, открыто напасть на принца, что слывет другом самого регента. Город этот был слишком удален от Парижа, чтобы сюда уже долетела весть о позорном падении и опале, постигших Гонзага, который, разумеется, не преминет воспользоваться обстоятельствами.
К тому же здесь у принца могли быть сообщники. Безрассудство грозило гибелью; предпочтительнее было немного выждать и не подвергать опасности ни себя самого, ни Аврору.
Пока же можно было удовлетвориться тем, что он нагнал похитителей: мадемуазель де Невер была совсем рядом, и ее спасение зависело лишь от него.
Оставалась также надежда, что Филипп Мантуанский, не подозревая о том, как близка погоня, задержится в городе хотя бы на несколько часов. Его спутники после такой скачки наверняка захотят побаловать себя хорошим обедом перед тем, как снова вскочить в седло.
Лагардеру же нужно будет только раздобыть трех хороших лошадей и последовать за похитителями.
Он уселся на траву, обхватил голову руками и погрузился в глубокое раздумье.
Прошлая жизнь встала перед его глазами, начиная с той ночи, когда он спас во рву замка Кейлюс девочку, ставшую теперь женщиной, – женщиной, которую он любил всем сердцем, всей душой.
Ему показалось, что он вновь слышит свой собственный голос и клятву, данную над телом убитого герцога Неверского: «Все убийцы умрут от моей руки, сначала подручные, а затем и их господин?»
Сколько времени прошло с тех пор!
Он не изменил клятве. Один за другим пали наемные убийцы, свершившие черное дело во рву замка Кейлюс: Пинто нашел свою смерть в Турине, Пепе-Убийца – в Глазго, Штаупиц – в Нюрнберге, капитан Лорен – в Неаполе, Жоэль де Жюган – в Морле, наконец, Джузеппе Фаэнца и Салданья – в саду возле дворца принца Гонзага в Париже.
Кокардас с Паспуалем не входили в этот счет, ибо доказали свою невиновность; оставались, следовательно, Филипп Мантуанский, поднявший руку на своего друга, и его фактотум Пейроль. И этих двоих, казалось, защищал сам дьявол. Четверо посторонних людей погибли от ударов шпаги, предназначенных им.
Но Невер будет отомщен! Лагардер никогда не отступится от своего слова!
И на смену воспоминаниям пришли мысли о будущем… Он понимал, что предстоит еще много крови, прежде чем можно будет в назначенный час сказать Авроре де Невер:
– Дорогое дитя, отныне навсегда покончено со слезами и тревогами… Будьте счастливы со мной и для меня!
Когда же придет этот час? Сегодня? Завтра? Через месяц? Одно можно сказать наверняка: он станет последним часом для виновника прошлых и нынешних бедствий… Прежде чем солнце успеет скрыться за горизонтом, этот человек увидит острие его шпаги!
Несомненно, Гонзага должен умереть! Но не падет ли и сам Лагардер под ударами его сообщников? Неужели таков будет конец всех лишений и страданий? Неужели рассыплются в прах, уйдут в небытие все их мечты?
– Нет, – сказал он твердо, – любовь спасет нас… нет ничего сильнее любви, когда она чиста!
Он размышлял таким образом больше часа. Кокардас с Паспуалем не мешали его грезам; на это, впрочем, существовала уважительная причина: мастера клинка мирно заснули бок о бок, прижимаясь друг к другу.
Оба храбреца легко смирились с тем, что их поджарым телам дала приют не мягкая постель, а голая земля. И в это мгновение на устах у них блуждала улыбка, из чего становилось ясно, что они также очутились в стране грез. Гасконец любовно приник к засаленной шляпе Паспуаля, и снилось ему, что он поднес ко рту полный стакан; нормандец же сладко причмокивал, прижимая к сердцу руку своего благородного друга.
Измученные лошади паслись рядом, не помышляя о бегстве.
При других обстоятельствах Лагардер посмеялся бы, увидев, как обнялись во сне его бывшие учителя, – однако сейчас он был не в настроении шутить и ограничился тем, что разбудил их.
– Дьявол меня разрази! – вскричал Кокардас, отпихивая Паспуаля. – Плутишка тискает меня, как женщину!
А брат Паспуаль, ничего не сказав, лишь обтер слюну с полей своей шляпы. Он всегда отличался робостью.
– Друзья мои, – произнес шевалье, – отдохнем, когда освободим мадемуазель де Невер.
– Чего уж там, малыш… еще до вечера все будет кончено!
Лагардер ничего не ответил, но шпага его со свистом рассекла воздух, и на землю упало несколько цветков, отсеченных с такой яростью, будто это была голова Филиппа Мантуанского,
Паспуаль, отдав Анри свою лошадь, взгромоздился на круп коня позади Кокардаса. Нельзя сказать, что он много выиграл от перемены позиции: никогда еще бедняге не приходилось так туго, ибо ему поминутно грозило падение.
– Эй, не лапай меня, – ворчал гасконец. – Я, сам знаешь, не первой молодости, да и камзола мне жалко, порвешь еще чего доброго… Когда тебе вздумается свалиться, крикни, и я тебя поймаю за ухо на лету…
Анри вскочил в седло и направился к Шартру в сопровождении обоих друзей.
Вскоре маленький отряд оказался примерно в ста метрах от ворот. Лагардер увидел, как оттуда выехали тридцать всадников в голубых драгунских мундирах; они двинулись ему навстречу, и по всему было видно, что встали солдаты в такую рань только ради него.
Он, однако, продолжал свой путь, нимало не смутившись: из-за подобной малости не стоило беспокоиться.
Драгуны же и в самом деле выехали с вполне определенными намерениями. Молоденький корнет, командовавший ими, поднял свою рапиру и приказал троим друзьям остановиться. Лагардер подчинился с улыбкой, опустив в знак любезности шпагу.
