Роберт Святополк-Мирский - Четвертый хранитель
Иван Юрьевич Патрикеев бесшумно открыл дверь, бесшумно затворил ее за собой и бесшумно подошел к Ивану Васильевичу, улыбаясь во весь рот.
— Ну, где ты шлялся весь день? — капризно скривив губу, спросил Иван Васильевич.
— Сейчас доложу, государь. Позволь присесть, у ног твоих, а то мои совсем уж не держат.
Великий князь кивнул, и тучный Патрикеев, кряхтя, примостился на ступеньках у подножия трона.
— А был я, государь, на Замоскворецкой заставе, где мастер Аристотель испытывал новые пушки.
— И как? — Живо заинтересовался Иван Васильевич.
— Отменно, государь! Думаю ни у кого в Европе таких нет. Так что, ежели, например, пожелаешь ты двинуть войско на какое княжество, то против таких пушек никто не устоит.
— Ну, ты же хорошо знаешь, братец, — с притворным смирением сказал Иван Васильевич и перекрестился. — Господь не велит проливать кровь ближних наших, и потому, я всегда стараюсь сделать все миром…
— Да-да-да! — закивал головой Патрикеев. — Вот и в Новгород мы тоже, помню, как сейчас, миром ходили.
— А собственно, какое княжество ты имел в виду?
— Никакого конкретно, государь. Ну вот — Верейское тут у нас как-то повисло — ни то, ни се… Да и с Тверью надо что-то думать. Кстати, государь, сын твой и наследник — Великий князь Иван Иванович — он же по матери Тверской…
— Ну и что? — настороженно спросил Великий князь.
— Нет, нет, ничего! Так, к слову пришлось. Как хороша, однако, супружница его, Елена-то Волошская, после родов еще боле похорошела.
Великий князь невольно улыбнулся, и его глаза потеплели.
— Да уж, невестка у меня на славу вышла… Это правда.
— На славу-то, на славу, да отчего-то мало ты ее жалуешь, государь. Ты уж прости меня, не как боярин и не как советник твой, а как брат брату скажу. Позволишь?
— Ну-ну, — насторожился Великий князь.
— Свадьба была — ничем знатным не пожаловал. Ну что там ей какие-то горностаи, хоть бы камешек один подарил… Или вот — наследника престола родила — опять ничего не пожаловал.
Иван Васильевич смутился.
— Гм… Ну что ж, братец боюсь тут ты прав. Но что поделаешь — все дела, дела, да дела державные, — пожаловался он. — За ними не упомнишь… А и, правда… Надо подумать, чем бы ее пожаловать-то?
— О! — Воскликнул Патрикеев с такой искренностью, будто именно сию минуту пришла ему в голову эта мысль. — Вот заговорили мы о Твери, я и вспомнил! У тебя же саженье-то, — приданное Марьино есть! Я помню, целый сундук камней всяких был у нее. После смерти великой княгини я тебе сам в руки дал ларец-то этот. Ты еще сказал: «Давай укрою, чтоб не пропал».
— Действительно, молодец брат! — хлопнул Патрикеева по спине Иван Васильевич. — И точно в самый раз ей подойдет. Как-никак она теперь тоже Тверская, по Ивану.
— Рад служить, государь, — слащаво улыбнулся Патрикеев, и, кряхтя, поднялся на ноги. — Ой, пойду, лягу, старость — не радость. А и Аристотель наш тоже постарел совсем: сегодня, как из пушки стрелял, смеху было — в сугроб упал, оступившись. Ну что поделаешь — ему уж за шестой десяток перевалило.
— Это плохо, — насторожился Иван Васильевич. — Надо к нему лекаря приставить. Не дай Бог помрет, — кто ж нам пушки лить станет? — И вдруг какая-то мысль пришла ему в голову. — Слушай Патрикеев, а не сбежит ли он от нас тайно в свою Болонью, уставши от Московской службы.
— И-и-и, государь, ни за что! Во-первых, никто ему десять рублей в месяц как ты платить не будет, а во-вторых, в Болонье-то темница его ждет, там до сих пор нашего мастера ищут, за подделку ихних монеток-то.
— Ах да! — Успокоено рассмеялся Великий князь. — Я и забыл. Ну что ж. Дай Бог ему здоровья, да и тебе тоже. Ступай.
— Благодарю, государь, — кланяясь и пятясь к двери, почти прошептал Патрикеев и добавил — так ты не забудь про…
— Помню, помню, прямо сейчас возьму, завтра и пожалую.
Дождавшись, когда Патрикеев выйдет и, для верности заглянув за дверь, Иван Васильевич направился в дальний угол, где стоял его рабочий стол, весь заваленный свитками грамот и документов, открыл маленький ящичек, вынул оттуда золотой ключ, подошел к стене и открыл потайной шкаф.
Некоторое время он стоял неподвижно, не веря своим глазам.
Шкаф был пуст.
Иван Васильевич запер его, медленно положил ключик в ящик, и задумался.
Кто знал? Патрикеев не знал. Да никто не знал. Никто кроме Патрикеева сюда не входит!!! Стоп! Софья! Софья спрашивала… Да, да, да… Когда ж это было… А-а-а, после рождения Василия… Пришла… О чем-то говорили… Я обнял ее, поблагодарил за сына… Она села на мои колени и зацепилась поясом… Ящик открылся… «Ой, какой ключик! А от чего это?»… Я пытался отговориться… Она пристала, как банный лист… «Памятки от полюбовниц прячешь!» И в слезы… «Я тебе сына родила, а ты…» Вот тогда и проявил я слабость: открыл ключом шкаф вынул, да показал ей Марьино приданое. Вроде, стыдно Софье тогда стало. Руку поцеловала, прощения попросила. Думал, забыла уж давно… Ан, видно нет. Точно она!!! Больше некому!
Он резко задвинул ящик стола, вышел и решительным широким шагом направился в покои Великой княгини.
…Дежурные бояре и придворные испуганно кланялись, а некоторые даже падали ниц, сразу почуяв, что государь в гневе, но Иван Васильевич не обращал на них никакого внимания.
— Государыня уже изволила почивать, — испуганно попыталась остановить его Береника.
— Поди прочь, старуха, — оттолкнул он ее, и с треском, сломав задвижку, распахнул дверь в спальню супруги.
Великая княгиня Софья Фоминична улыбнулась и, подвинулась на огромном ложе, каких в Московском княжестве больше ни у кого не было, и кое было привезено по ее специальному заказу из Венеции. Ложе представляло собой почти маленькую комнату, полом которой служила огромная необычайно мягкая постель, а стены — прозрачные занавески из тончайшей индийской ткани. Софья Фоминична указала место рядом с собой и маняще поглядела на супруга.
— Я давно не видела тебя здесь, мой дорогой. Ложись и согрей меня своим теплом.
Иван Васильевич, не двинувшись с места, упер кулаки в бедра, растопырив локти, и грозно спросил:
— Где ларец, Софья?!
— Какой ларец? — С непритворным изумлением спросила великая княгиня, широко открыв красивые карие глаза.
— Ты прекрасно знаешь, какой, — с Тверским приданым Марьи.
— Ах, этот! Мой дорогой, я никогда не думала, что это может тебя так взволновать. Подойди ближе и присядь сюда. Я сейчас все тебе объясню.
Иван Васильевич подошел ближе, но присаживаться не стал.
