Александр Дюма - Паж герцога Савойского
Мы уже заметили, что дело, за которое взялся Прокоп и которым он занимался с одиннадцати часов утра до трех часов пополудни знаменательного дня 5 мая 1555 года, было отнюдь не простым, потому что результат должен был удовлетворять всех.
Поэтому, как выражаются, когда обсуждают проект закона в палате современного парламента, каждый внес в документ поправки и поправки к поправкам согласно своим интересам и познаниям.
Упомянутые поправки и поправки к поправкам были приняты большинством голосов, и, к чести наших героев, нужно сказать, что голосовали они справедливо, спокойно и беспристрастно.
Есть некоторые извращенные умы, нагло клевещущие на законодателей, судей и правосудие и утверждающие, будто бы свод законов, составленный ворами, был бы более полон и, главное, более справедлив, чем кодекс, составленный честными людьми.
Мы сожалеем об ослеплении, в каком пребывают эти несчастные, как сожалеем о заблуждениях кальвинистов и лютеран, и молим Господа простить их — как одних, так и других.
Наконец, когда часы Ивонне показывали четверть четвертого — как ни редки были подобные драгоценные вещицы в то время, отметим, что молодой щеголь добыл себе часы, — словом, в четверть четвертого Прокоп поднял голову, положил перо, взял в руки бумагу и, с удовлетворенным видом поглядев на нее, радостно воскликнул:
— О, думаю, я окончил, и неплохо!.. Exegi monumentum note 16. Услышав эти слова, Генрих Шарфенштайн, который уже три часа двадцать минут держал факел, разогнул руку, начавшую уставать. Ивонне перестал напевать, но продолжал подкручивать усы; Мальмор кончил перевязывать левую руку и закрепил повязку булавкой; Лактанс дочитал последнее «Ave»; Мальдан, опиравшийся обеими руками на стол, выпрямился; Пильтрус вложил в ножны наточенный как следует кинжал, а Фракассо вышел из поэтической задумчивости, довольный тем, что закончил сонет, который он сочинял уже больше месяца.
Все подошли к столу, кроме Франца, полностью полагавшегося на дядю в части соблюдения их общих интересов и продолжавшего стоять, а точнее, как мы уже говорили, лежать на посту в двадцати шагах от входа в пещеру с твердым намерением не только хорошо охранять своих товарищей, но и не попадаться никому в руки, особенно беспощадному судье Эммануилу Филиберту Савойскому.
— Господа, — сказал Прокоп, с удовлетворением озирая товарищей, которые стояли вокруг него еще более правильным кругом, чем солдаты вокруг офицера, приказывающего им построиться, — господа, все в сборе?
— Да! — ответили наемники хором.
— Все ли вы, — продолжал Прокоп, — готовы выслушать чтение восемнадцати статей совместно составленного нами документа, который можно назвать уставом сообщества? Ведь это действительно некое сообщество, которое мы основываем, учреждаем и узакониваем!
Все ответили положительно, а Генрих Шарфенштайн, разумеется, ответил за себя и за племянника.
— Итак, слушайте, — провозгласил Прокоп. Прокашлявшись и сплюнув, он начал:
«Между нижеподписавшимися…»
— Простите, — прервал его Лактанс, — но я не умею подписываться.
— Черт возьми, — ответил Прокоп, — большое дело! Поставишь крестик.
— О, — прошептал Лактанс, — мои обязательства от этого станут только еще более священными… Продолжайте, брат мой.
Прокоп возобновил чтение:
«Между нижеподписавшимися: Жаном Кризостомом Прокопом…
— Ты не очень-то стесняешься, — прервал его Ивонне, — себя ставишь первым!
— С кого-то надо же начинать! — невинно возразил Прокоп.
— Хорошо, хорошо, — сказал Мальдан, — продолжай. Прокоп вновь стал читать:
«… Жаном Кризостомом Прокопом, бывшим прокурором при адвокатской коллегии в Кане и внештатным прокурором при адвокатской коллегии в Руане, Шербуре, Валоне…»
— Черт побери! — воскликнул Пильтрус. — Меня не удивляет, что ты составлял эту бумагу три с половиной часа, если ты перечислил титулы и звания каждого из нас, как свои… меня, наоборот, удивляет, что ты уже кончил!
— Нет, — ответил Прокоп, — вас я всех объединил под одним названием и каждому из вас придал всего одно определение; но я счел, что в отношении меня, составителя этого документа, перечисление моих титулов и званий не только уместно, но и совершенно необходимо.
— В час добрый! — заключил Пильтрус.
— Давай читай! — прорычал Мальмор. — Мы так никогда не кончим, если его будут прерывать на каждом слове… Мне лично не терпится сражаться.
— Дьявольщина, — сказал Прокоп, — не я же сам себя прерываю, кажется! И он принялся читать заново:
«Между нижеподписавшимися: Жаном Кризостомом Прокопом и т.д., Оноре Жозефом Мальданом, Виктором Феликсом Ивонне, Сириллом Непомюсеном Лактансом, Сезаром Аннибалем Мальмором, Мартеном Пильтрусом, Витторио Алъбани Фракассо и Генрихом и Францем Шарфенштайнами — капитанами на службе короля Генриха II…»
Тут чтение Прокопа было прервано восхищенным шепотом, и уже никто не думал спорить о титулах и званиях, которые он сам себе присвоил, потому что каждый прилаживал себе какой-нибудь символ — будь-то шарф, салфетку, платок или просто лоскут, — свидетельствующий о высоком звании капитана на французской службе, которым был только что осчастливлен.
Прокоп дал утихнуть одобрительному шуму и продолжал:
«… было установлено следующее…»
— Прости, — сказал Мальдан, — но документ недействителен.
— Как недействителен? — переспросил Прокоп.
— Ты забыл в своем документе одну вещь.
— Какую?
— Дату.
— Она в конце.
— А, — сказал Мальдан, — тогда другое дело… Но все же лучше, чтобы она была в начале.
— В начале ли, в конце ли, какая разница? — возразил Прокоп. — «Институции» Юстиниана ясно говорят: «Omne actum quo tempore scriptum sit, indicate; seu initio, seu fine, ut paciscentibus libuerit». Это означает: «В каждом соглашении должна обязательно быть указана его дата; но стороны вольны обозначить дату в конце или в начале вышеназванного соглашения».
— До чего же отвратителен этот язык прокуроров! — воскликнул Фракассо. — И сколь далеко этой латыни до латыни Вергилия и Горация!
И он с восторгом продекламировал строки третьей эклоги Вергилия:
Malo me Galatea petit, lasciva puella:
Ef fugit ad salices, et se cupit ante videri… note 17
— Помолчи, Фракассо! — сказал Прокоп.
— Помолчу, помолчу сколько хочешь, — ответил Фракассо, — но от этого я не перестану предпочитать Юстиниану Первому, сколь бы велик он ни был, Гомера Второго и хотел бы лучше сочинить «Буколики», «Эклоги» и даже «Энеиду», чем «Дигесты», «Пандекты», «Институции» и весь «Corpus juris civilis»! note 18
