Иоганн Гете - Собрание сочинений в десяти томах. Том второй. Фауст

              Головы наши хоть и кудрявы,
              Много мы горя видели в жизни:
              Ужасы боя, мрак беспросветный
              В ночь, когда пал
              Илион.

              В облаке пыли, поднятой боем,
              Боги взывали голосом страшным.
              Рознь громыхала медью, и с поля
              Гул приближался
              К крепости валу.

              Стены в то время
              Целы стояли.
              Пламя ж гудело
              И пожирало
              Зданье за зданьем.
              Бурей пожара
              Был город охвачен.

              Бегством спасаясь,
              В зарева блеске
              Видели мы:
              Гневные боги
              Шли нам навстречу.
              Ростом до неба,
              Страшно шагали
              В облаке дыма.

              Было ли это
              Вправду, иль только
              Нам средь смятенья
              Вообразилось, —
              Нам неизвестно. Но эта вот, эта
              Тварь перед нами.
              Это не снится.
              Мы бы могли ее
              Пощупать руками,
              Если б не страх
              И не отвращенье.

              Форкия дочь —
              Ты, но которая?
              Ибо их трое,
              Вместе владеющих
              Глазом одним
              И единственным зубом.

              Как же ты, пугало,
              Смелость имеешь
              Рядом с прекрасною
              Вещему взору
              Феба являться?
              Стой себе, впрочем.
              Он к безобразью
              Невосприимчив,
              Как солнце не видит
              Отброшенной тени.

              Нас же, несчастных,
              Судьба заставляет
              Сносить терпеливо
              Близость уродства.
              Так слушай, бесстыдница,
              Наше проклятье!
              За дерзость явленья
              Будь с бранью отвержена
              Устами счастливиц,
              Которых боги
              Создали краше.

Стара и все же не стареет истина,
Что красота несовместима с совестью
И что у них дороги в жизни разные.
С давнишних пор их разделяет ненависть.
Когда случайно встретятся противницы,
Друг другу спину повернуть торопятся
И врозь идут: стыдливость опечаленно,
А красота с победоносной дерзостью,
Пока ее не скроет сумрак Оркуса
Иль зрелый возраст не научит разуму.
Приплыв с чужбины, чужестранки грубые,
Вы подняли тут крик по-журавлиному,
Когда, крича нестройно и пронзительно,
Они летят над головою путника.
Он вверх посмотрит на станицу шумную,
Потом, забыв про них, опустит голову,
И журавли своим путем потянутся,
А он своим. Вот так и с вами станется.

Кто вы такие, что в жилище царское
Ворваться смели, как менады пьяные?
Кто вы такие, чтоб орать на ключницу,
Как воют псы на месяц ночью лунною?
Вы думаете, я не распознала вас,
Военных лет отродье, тварь походная,
Заразы плод, заразы передатчицы
И воинов и мирных граждан пагуба?
Вы ненасытной саранчой мне кажетесь,
Обрушившейся на поля и пажити,
Чужих трудов губительницы жадные,
Дешевая статья торговли лагерной.

При госпоже прислуге делать выговор
Есть покушенье на права хозяйские:
Ей надлежит одной хвалить похвальное
И за грехи и промахи наказывать.
Своих прислужниц я довольна службою,
Я многократно верность их проверила,
Когда крепился Илион обложенный,
Когда он пал и лег, осадой сломленный.
Не менее того я в них уверилась
В превратностях бродячей жизни, в плаванье,
Где каждый дорог сам себе, а к ближнему
Бывает равнодушен средь опасностей.
Я жду и здесь от них того же самого,
Поэтому ты замолчи и более
На них не огрызайся незаслуженно.
Хвалю тебя за то, что дом в исправности.
Ты сберегла его в мое отсутствие.
Но я вернулась, отойди же в сторону,
Чтоб похвала не обратилась в выговор.

Корить домашних — это право высшее
Супруги повелителя счастливого,
Которое достойно ею добыто
Домохозяйства долголетним опытом.
И так как ты пришла на место старое
Царицей и хозяйкой снова признанной,
Возьми бразды правленья и владычествуй,
Богатством завладей и всею челядью.
Но защити, как старшую надсмотрщицу,
Вперед меня от стада этих выскочек,
Которые мне кажутся гусынями
Перед твоей красою лебединою.

С красой уродство рядом как уродливо!

А глупость как глупа в соседстве с разумом!

Жив твой отец Эреб? Жива ль Ночь-матушка?

А как твоя сестрица Сцилла здравствует?

У вас в семье все сплошь такие чудища?

Свою родню меж мертвыми разыскивай.

В сравнении с тобой они так молоды.

С Тирезием седым в аду заигрывай.

Тебе ведь внучкой мамка Орионова?

Тебя отбросами вскормили гарпии.

Чем ты поддерживаешь худобу свою?

Не кровью, до которой ты так лакома.

Ты стала падалью, питаясь трупами.

Вампир зубастый, рот заткни немедленно!

Я твой заткну, назвав тебя по имени.

Скажи, кто ты, и будет все разгадано.

Я перестать велю вам, но не гневаюсь,
А огорчаюсь вашей перебранкою.
Глухой разлад меж преданными слугами
В домохозяйстве самое опасное.
Тогда никто не слушает хозяина,
Все тонет во взаимных пререканиях,
Все ссорятся и ничего не делают.
Но суть не в том. Взаимными упреками,
Напоминаньями и обвиненьями
Вы вызвали такие вещи в памяти,
Такие образы, такие ужасы,
Что, хоть, по счастью, снова я на родине,
Самой мне захотелось в сумрак Оркуса.
Да полно, было ль это все действительно,
Иль только ночью мне во сне привиделось?
Взаправду ль я была той страшной женщиной,
Мечтой и мукой безрассудных воинов,
Из-за которой города разрушены?
Трепещут девушки, все это вспомнивши.
Скажи мне что-нибудь хоть ты, спокойная.

Кто счастьем пользовался годы долгие,
Тому былое сновиденьем кажется.
Богов дарами ты была осыпана
Без меры и числа. Всю жизнь ты видела
Одних самозабвенных обожателей,
Готовых на безумства и на подвиги.
Тобой пленился первым в годы ранние
Тезей, красою с Геркулесом споривший.

Он взял меня, как лань, десятилетнею,
За ним — Афидн, меня скрывавший в Аттике.

Кастор с Поллуксом от него спасли тебя.
Кто за тобой в те годы не ухаживал?

Но из героев больше всех мне нравился
Патрокл, Пелида повторенье верное.

Но ты отцом за Менелая выдана,
Он — семьянин и храбрый мореплаватель.

Муж царский сан за мною взял в приданое.
Мы Гермиону родили в супружестве.

Когда же Крит супруг твой завоевывал,
Красавец гость твою разлуку скрашивал.

Ты мне полувдовство тех дней напомнила
И зло, которое отсюда выросло.

Его поход принес мне, вольной критянке,
Плен и порабощенья годы долгие.

Но царь тебя назначил управляющей
И дом тебе доверил с укрепленьями.

Которому ты предпочла, однако же,
Дни радости в другой, троянской, крепости.

Не говори о радостях! Страданьями
Неисчислимыми они оплачены.

Передают, что ты жила в двух обликах,
И в Трое и в Египте одновременно.

И без того в минувшем все запутано,
Так с толку не сбивай меня нелепостью.

А правда, что из царства мертвых будто бы
К тебе Ахилл являлся на свидание,
Тебя давно любивший и пожизненно?

Как призрак с призраком с ним сочеталась я,
Как с духом дух, как с видимостью видимость.
Но я сама упасть готова в обморок.

              Замолчи, клеветница,
              Отродье зловещее!

              Что хорошего
              Может высказать
              Эта пасть однозубая
              И язык ядовитый?

              Напускное сочувствие
              Волка в шкуре овечьей
              Страшней и опаснее
              Пса трехголового.

              Боязливо мы ждем:
              Где, когда, каким образом
              Сквозь личину участья
              Коварство проявится?

              Вместо слов утешительных,
              Дарящих забвение,
              Ты ей в жизни напомнила
              Самое худшее.

              Омрачив настоящее,
              Ты порочишь грядущее,
              Отнимая надежду
              На судьбы улучшение.

              Замолчи, клеветница,
              Чтоб душа государыни,
              Нас покинуть хотевшая,
              Удержалась, помедлила
              В этом лучшем из образов,
              Когда-либо виданных.