Сергей Марков - Михаил Ульянов
— А он вельможа? Интересно, каким он всё-таки виделся представителям дворянского рода Михалковых-Кончаловских?
— За Никиту и отца говорить не могу, но для меня он всегда был где-то там, наверху. В поколении артистов, которое сейчас, к сожалению, уходит, и вместе с ними, этими артистами, из которых Ульянов, наверное, один из первых артистов, уходит не просто эпоха, как говорят, а уходит понимание того масштаба личности и личностей, которые могли быть… И этот процесс, на мой взгляд, очевиден. Даже если брать, скажем, нашу семью и судить по застольям, которые были у Сурикова, потом у Петра Кончаловского, потом у Натальи Петровны Кончаловской, потом у Андрона Кончаловского и Никиты Михалкова и теперь у нас. Масштаб личностей от поколения к поколению — и с какой-то невероятной скоростью — уменьшается.
— Как в грузинском фильме „Пловец“?
— Да, там об этом, я помню, конечно. И с поколением Михаила Александровича может уйти представление о том масштабе личности, который вообще может быть.
— Что ж тогда ждёт наших детей, Егор? Уж не говоря о внуках…
— Процесс этот, к сожалению, неизбежный. Как и тот факт, что белая раса постепенно вымирает… Ландау сказал, что чем больше ты приобретаешь знаний и умений, он говорил, естественно, о физике, каких-то алгоритмов решений задач, чем больше, иными словами, у тебя замусорен мозг, тем меньше способен он на гениальные открытия, озарения. Я обвиняю в этом поток информации, усредняющий людей. И в первую очередь отражается это на людях творческих, потому что сегодня творчество вынуждено подчиняться реалиям рынка, индустрии… Но я очень рад, что мне удалось поработать с Михаилом Александровичем! Наверное, самый значительный человек — не с точки зрения званий, регалий, а с точки зрения соотношения с эпохой, с историей страны, с моей биографией, с тем кино, на котором я вырос, воспитывался. Потому что, конечно, много я знаю замечательных артистов. Но Михаил Александрович был человеком самого, быть может, почтенного возраста из тех, с кем мне довелось работать, и самым значительным. Я испытывал робость, страх, смущение — и необычайное удовольствие от работы. Мне очень нравится тот герой, которого с моим небольшим участием сделал Ульянов.
— Удивительно это слышать от режиссёра.
— Это правда. Он сделал образ не картонным, как в современных детективах, а настоящим характером. Ведь нынешняя эта литература на самом деле — мыло, я считаю. Есть смотрилово, а это чтило-во. А Ульянов усложнил, разобрал, раскрасил образ. Я повторяю, что он не очень хорошо себя чувствовал, мы должны были останавливаться и так далее… Но я счастлив. Я, кстати, шепнул ему на ухо, что мы снимаем комедию, — он понял. Я всем разное говорил, кто понимал, кто нет, но он понял даже более точно и глубоко, чем я подразумевал.
— Но это была пародия?
— Там и пародия на собирательный образ, на киногероев, прежде всего Марлона Брандо в „Крёстном отце“. Но всё равно получился совершенно отдельный, странный, подлый, но при этом нежный человек. К сожалению, в кино не вошло несколько прекрасных комедийных сцен с Ульяновым. В частности, когда другой вор обиделся на героя Ульянова за то, что тот отказался есть испечённый им хлеб, и ульяновский „отец“ неповторимо спрашивает: „А ты знаешь, Гангрена, как по-латински будет ‘в натуре’? ‘Априори’!..“ Импровизационные были сцены, их не было в сценарии, но они толкали сюжет вперёд. А это имеет значение — для того кино, которым я занимаюсь. Жаль.
— А какое-то человеческое общение, беседы вне съёмок помнятся?
— Он с большой теплотой вспоминал как один из интереснейших проектов его жизни то время, когда они работали с Никитой Михалковым над фильмом „Без свидетелей“ — спорили, убеждали друг друга… Я, кстати, забыл упомянуть замечательный фильм „Тема“ Панфилова. Замечательный!..
— История не знает сослагательного наклонения, но всё же: какую роль мог бы сыграть и не сыграл Михаил Ульянов?
— Короля Лира.
— Взялся бы за это режиссёр Егор Кончаловский?
— Не уверен, что замахнулся бы на Шекспира. Потому что Шекспира знаю, изучал в своё время почти профессионально. Это слишком большая ответственность — прежде всего перед самим собой. Он мог бы сыграть Сталина, мне кажется… Меня сейчас интересует скифская история — Ульянов мог бы сыграть великого скифа, под руководством которого началось объединение Великой Степи… Но это я говорю со своей точки зрения.
— Глупый, может быть, вопрос, но в мировом масштабе к какому ряду принадлежит артист Ульянов? С кем он, кто с ним сопоставим?
— Мне трудно сказать… Если брать как бы абсолютный артистический эталон, то Ульянов, безусловно, принадлежит к высшей категории, высшему разряду, ну, уровня Джека Николсона, например. Но масштаб мировой… он как-то иначе высчитывается. К какому, например, разряду отнести Сильвестра Сталлоне, с которым, кстати, отец собирался ставить „Ричарда Третьего“ на Бродвее? Ни к какому — мускулы… И вообще время диктует свои законы. Я тут как-то открыл сайт в Интернете и увидел самого популярного нашего артиста, о котором ничего прежде не слышал. Стал спрашивать: а кто это? И мне ответили, что из сериала „Бедная Настя“ — согласно социологическим опросам… Но для меня лично Ульянов — это высший актёрский пилотаж. Мне эта шкала знакома хорошо, потому что в Кембридже, где я учился, есть несколько оценок, общий балл за всё: „зачёт“, „хорошо“, „отлично“ — и „отлично-отлично“, балл наивысший. Заканчивая университет, я получил „хорошо“. Это такой же диплом, ничем не отличается внешне. Но те, кто получает „отлично-отлично“, а их единицы, удостаиваются от Кембриджского университета предложения за их счёт продолжить образование. Я старался, я изо всех сил пытался получить лучшую оценку, работал по-настоящему, не филонил, не прогуливал… Но получил то, что я заслуживаю как искусствовед. Мне вручили диплом, поздравили — но продолжить не предложили. Так вот я думаю, что Михаил Ульянов принадлежит к актёрской категории „А-А“, то есть „отлично-отлично“. Кстати, у того же Ландау была своя классификация учёных, и к первому уровню он причислил только двоих: Эйнштейна и Бора. На втором уровне стояли Курчатов, Королёв, многие нобелевские лауреаты, он сам… Вообще, в любой области таких очень и очень немного.
— Кто ещё в этой высшей категории, если говорить об артистах, наших соотечественниках, современниках?
— Не знаю… Может быть, Табаков. Калягин. Леонов. Смоктуновский, конечно… Но одно дело — обсуждать университетскую оценку, совсем другое — говорить о людях, которые прожили больше меня, сделали гораздо больше, чем я на сегодняшний момент, да и вообще в жизни сделаю… Их единицы — избранных. И Ульянов — один из первых именно в этом ряду первоклассных, гениальных актёров».
Когда Ульянова не станет, Вячеслав Зайцев вспомнит:
«И я из тех, кто простился с ним, может быть, даже раньше, ещё когда он был жив… В том смысле, что имел неосторожность оказаться в доме, уже наполненном каким-то беспокойством, унынием, где уже было ощущение близкого ухода хозяина… Летом 2006 года позвонила Аллочка Петровна, сказала, что они собираются отдыхать, а Михаилу Александровичу ехать не в чем. Мы подобрали по стилю костюм, я привёз, сделал подарок, подарил и свою книгу „Тайны гармонии“… Дом весь был какой-то растерянный, вещи разбросаны, а Алла всегда была человеком очень собранным и аккуратным… Михаил Александрович тогда с горечью говорил, что люди, актёры, режиссёры, с которыми он когда-то работал, теперь будто вовсе его не замечают или хамят, открывают ногой дверь в кабинет. „Просто так, чтобы поговорить, уже никто ко мне не заходит. Смотрят как на пустое место…“ Жаловался на ноги. Говорил, что силы в себе ещё чувствует, мог бы играть, но скован тисками, бессилен что-либо сделать… Чувствовалось, что ему стыдно в этом признаваться. И ещё чувствовалось, как безумно он одинок! Мне он мог пожаловаться, потому что я вне профессии, мы с ним друзья, я всегда относился к нему с огромным уважением и пиететом! И мне никогда ничего не было нужно от него, я всегда старался ему помочь… Я ему благодарен за то, что он подарил мне радость приобщения к театру, к большому театру. Мы работали с ним на двух спектаклях — „Ричард Третий“ и „Мартовские иды“. Я делал костюмы. Во время работы над „Ричардом“ Ульянов мне и ещё один огромный подарок сделал — отправил в Армению, о чём я давно мечтал. Спектакль ставил армянский режиссёр Рачия Капланян, он и пригласил меня по просьбе Ульянова. В Эчмиадзине меня познакомили с католикосом Вазгеном Третьим. Я никогда не забуду! И был знаковый момент: когда я входил в храм в Эчмиадзине — подо мной вдруг поплыли ступени! Оказалось — толчок землетрясения. И у меня тогда начался совершенно новый этап в творчестве. Всё, что связано с Ульяновым, было знаковым! А работа над „Ричардом“ доставила мне огромное удовольствие! Михаил Александрович был необыкновенно щепетилен и требователен в подборе костюмов! Но очень доверял мне и соглашался со всем, что я предлагал, никогда не мешал, наоборот, вдохновлял, помогал. Ведь для меня это была новая эпоха — Ричарда, а он тогда изучил её досконально, до мелочей, прочитав всё, что только можно было! Как, впрочем, и эпоха Римской республики, Цезаря в „Мартовских идах“…
