Кира Куликова - Алексей Яковлев
За этим занятием и приметил его один из директоров Ассигнационного банка, Николай Иванович Перепечин. Получивший университетское образование, преуспевающий чиновник был одержим неустанным стремлением находить одаренных людей. Открытие одного из талантов и сохранило фамилию его для потомков. Прожив пятьдесят лет и дослужившись до чина тайного советника, Николай Иванович, как утверждает краткая справка «Русского биографического словаря», «заслужил память о себе тем, что обнаружил талант известного впоследствии трагика А. С. Яковлева, которому оказывал покровительство и содействовал определению его на сцену».
Каким образом состоялось их знакомство? На этот вопрос дает ответ Жебелев:
«Часто гуляя по Гостиному двору, Перепечин дивился на молодого купца, который вечно сидит, потупя нос; книги не было видно, она помещалась за прилавком; любопытство заставило его заглянуть: видит раскрытую книгу; „А, вот что…“ И заключил из сего, что молодой человек, верно, сам хозяин… Начал почаще поглядывать и видел Яковлева уже не читающего, а пишущего стихи, — а тот и не замечал этого. Но Перепечин, заинтересованный этим явлением, вступил с ним в разговор, познакомился, принимал ласково. Яковлев, вероятно, у него, перед ним, может быть, и гостями читал монологи или всю трагедию…»
Больше о их взаимоотношениях, уверяет Жебелев, он не слыхал от Яковлева «ни слова, ни полслова». Не упоминает Жебелев и о том, какую именно трагедию мог читать в доме Перепечина молодой Яковлев. Но тот сам пролил свет на это. В 1793 году, через два года после отъезда Жебелева в Москву, была издана пьеса «Отчаянный любовник» (трагическое происшествие) сочинения санкт-петербургского купца А… Я… Пьесе было предпослано посвящение:
«Милостивому государю Николаю Ивановичу Перепечину, Государственного Ассигнационного банка господину директору и ордена святого Владимира кавалеру.
Милостивый государь!
Употребив несколько свободных часов на изображение противоборства двух сильных пружин человеческого сердца, любви и честолюбия, посвящаю Вам первый плод сего своего упражнения, не яко жертву достойную Вашего ко мне благорасположения, но во свидетельство токмо истинного моего к Вам высокопочитания и преданности, с коею навсегда пребуду, милостивый государь, Вашим покорнейшим слугою.
Алексей Яковлев».Уже то, что сюжет для своей пьесы Алексей Яковлев взял прямо из жизни, а не воспользовался набором надуманных схем, в изобилии бытующих в то время на русской сцене, делало ее в какой-то мере оригинальной. История, которую пытался драматургически воплотить молодой купец, была нашумевшей. О ней много говорили тогда в Петербурге. Гвардейский офицер горячо полюбил бедную девушку, но, не получив согласия своего отца на женитьбу, застрелился. Обо всем этом и рассказывало «трагическое происшествие», облеченное автором в взволнованные стихи:
Призраки мнимых благ: честь, слава и богатство!
Доколе удручать нас будет ваше рабство?
Доколе будем чтить обманчивую лесть
И не познаем, в чем есть истинная честь?
И что достоинство прямое составляет,
Которо собственным величием блистает?..
Рассудок здравый нам так мыслить возбраняет,
Не титло пышное, душа нас возвышает.
Состоявшая всего из нескольких явлений, пьеса казалась незавершенной. Она оставляла ощущение одаренности автора. В ней было много чувствительности и пыла. Но характеры едва намечены, сюжет не завершен. Что же касается стихов… то прав один из современников Яковлева, заметивший: «Конечно, эти стихи нехороши. Но они… по-тогдашнему могли возбудить всеобщее внимание и удивление. Особливо от поэта-самоучки». Поставлена пьеса на сцене не была. А в кружке Перепечина похвалы заслужила.
Интерес у Яковлева к торговле пропал начисто. По крутой купеческой лестнице он спускался все ниже и ниже. И Шапошников мог не без злорадства поглядывать на шурина, идущего к пропасти полного разорения. Расставшись с «окошком» в солидном Гостином дворе, Яковлев приобрел легковесную «овечку» — небольшой столик со шкафчиком, в который укладывал незатейливые товары: галантерейную мелочь и лубочные картинки. «Паслась» его «овечка» на торговой бирже всего несколько часов в день (что очень устраивало молодого поэта). Но концы с концами ему едва-едва удавалось сводить. От наследства уже почти ничего не осталось. Вот-вот должен был наступить крах.
Положение было бы безвыходным, если бы Перепечин не познакомил Яковлева со старейшим актером русской сцены Иваном Афанасьевичем Дмитревским. Тот сразу почувствовал в молодом купце истинный актерский талант.
Алексей Яковлев обладал великолепными физическими данными. Был высок ростом, строен, превосходно сложен. Отличался повышенной возбудимостью, неистовым темпераментом, обостренным чувством ритма, природной пластичностью. То был необработанный, по выражению современных Яковлеву рецензентов, «алмаз огромной величины». Дмитревский без раздумья принялся за его огранку.
Как ни курьезно казалось это окружающим, но маститому Дмитревскому пришлось уговаривать бывшего гостинодворца заниматься с ним. Вкусив в кругу Перепечина немалую дозу яда первого поэтического признания, молодой купец не испытывал уже того страстного желания лицедействовать, которое обуревало его ранее. Человек решительный, настойчивый, даже упрямый, Алексей Яковлев сдался не сразу. И все же соблазн был слишком велик. Он начал брать уроки у Дмитревского.
«Дмитревский, — рассказывал Григорий Жебелев, — проходил с каждым роль и отдельные места. Больше контрастов требовал он. Он иногда слово за словом разбирал реплики с ним игравших. Показывал положения, переходы и даже отдельные позы и движения. Эффекты он придумывал самые интересные, неожиданные, но все не нарушало общего хода пьесы, а каждое лицо не проигрывало в своей характеристике. О декламации и говорить нечего. Здесь он плавал как рыба в воде и показывал такие пассажи, о которых годами не додумаешься… Он заставлял любить театр, интересоваться делом своим и работать над каждым пустяком… Все искали его советов, указаний, и он расточал их для драматургов и актеров, как расточает золото богач, не знающий предела своего богатства».
Опираясь на опыт французского и английского театров, актеров которых ему довелось повидать во время заграничных поездок в шестидесятых годах, Дмитревский тяготел к классицистскому театру времен Вольтера — с его изысканным рационализмом и регламентированным изяществом.
Какие требования предъявлялись актеру? Ответ на это дает опубликованный в 1790 году без подписи (очень близкий взглядам Дмитревского) трактат «Разные мнения о качествах комедианта и о первых предметах, которые вступающий в сие звание особенно наблюдать должен». Он был единственным в России того времени печатным пособием, освоить который могли будущие актеры. Основные положения его сводились к следующему:
«Из всех причин, побуждающих принять состояние комедианта, главнейшею и достохвальнейшею почесться может любовь к славе; та непреодолимая над человеком власть, которая… подает твердость, нужную для преодоления всех трудностей, с сим состоянием соединенных… К толь благородному расположению потребно пылкое воображение, живость и нежность души; сердце, способное к принятию разных страстей: нельзя того заставить чувствовать других, чего кто сам не чувствует… Первая наука начинающего должна состоять в познании просодии (ударения слов). Не принимаясь еще ни за какую роль, он должен научиться правильно говорить. Для сего ему нужно читать творения лучших трагических и комических писателей… Научившись просодии, непременно должно с рачением обработать изменение голоса и выговора… Всякому актеру, а особливо вновь вступающему в сию должность, нужно как можно лучше обдумать о действии драматического творения; необходимо, чтобы он заранее изыскал объяснения, потребные к доставлению себе средств, дабы выполнить в точности порученную ему роль; и потому нужно для актера не только постоянное учение, но и величайшая понятность.
Расположение корпуса и телодвижение суть два предмета, довольно важные для театра… Множество телодвижений всегда может почесться пороком… Телодвижения можно назвать быстрым действием душевного чувствия; если они заранее вытвержены, сложены, настроены и приготовлены, то ослабляют силу действия. Редко случается на театре, чтоб должно было прикасаться к актрисе, брать у ней руку, сжимать ее в своих объятиях; когда же сие по необходимости бывает, то да соблюдается при том возможная осторожность и благопристойность, особенно в трагедии… Поющая либо надутая декламация несовместна с истинным искусством; однако в трагедии природная простота должна соответствовать важности содержания, всегда остерегаться должно, дабы не уронить оную низким разговором… Хотя и должно, сколько можно, ближе подходить к естественной простоте, но при том не надо забывать и того, чтоб не представить природу в неприятном и отвратительном виде… Вопль, происходящий от чрезмерной горести во всей своей силе, на театре отвратителен, подлинные терзания, отчаянием произведенные, видеть ужасно… Ни от чего пьесы не могут исправнее выходить, как от репетиций… Хотя сие скучно бывает для старых актеров, но вступающие в сие звание ничем не могут столько поправить себя и усовершенствовать. Искусство комедианта весьма трудно: в оном иначе прославиться не можно как непрерывным учением, долговременным старанием и величайшими усилиями».
