Денис Лешков - Партер и карцер. Воспоминания офицера и театрала
Как бы там ни было, но история все-таки была не из приятных и даже на нас, посторонних, подействовала. С бедной Лукашевич чуть не сделалась истерика, а горничная выла, как сука на луну. Я пошел в будуар к Л., чтобы успокоить ее, вхожу, открываю дверь и вижу ее весело хохочущей. Она не может удержать хохота, протягивает мне письмо К.: «Прочти, что этот дурак написал… он думает, что заставит меня такими идиотскими поступками разлюбить тебя… нет, никогда», — при этом она довольно выразительно доказала «свою любовь». Подобная сцена в присутствии подруги ее, для меня посторонней, порядочно меня ошеломила. Это был, кажется, единственный случай, когда она пренебрегла присущей ей осторожностью. Спустя ½ часа мы все сидели уже в гостиной, пили чай и мирно болтали о происшедшем, причем Л. весь вечер была в каком-то особенно веселом настроении. Так как везти К. в училище было невозможно, то он остался здесь. Его уложили в комнате мамаши, уехавший в Крым, а я оставался при нем в течение 3-х суток. Когда я заявил Л., что считаю необходимым для исчерпания инцидента объясниться с К., она умоляла меня чуть не на коленях не говорить с ним ни одного слова о ней. Очевидно, она поняла всю опасность своего положения в случае подобного объяснения, ибо тогда выяснилось бы слишком многое…
Надо отдать справедливость, что для женщины нужно много ума, искусства и изворотливости, чтобы ухитриться пятерых любовников ввести в заблуждение относительно роли каждого. Тут мало способности, нужен талант. Что я давно уже не нахожусь в заблуждении, а, наоборот, состою в курсе всех ее дел, это она знала уже давно (вероятно, потому она и дорожила так мною), но в этот вечер она поняла, что мне ничего не стоит погубить все ее планы и в виде должной кары предать ее на суд всех ее «друзей». Ничего в мире она так не боялась, как быть разгаданной всеми, а единственным человеком, который мог в любую минуту доставить ей это удовольствие, был я. Я хотел было одним ударом прикончить всю эту недостойную комедию, но она так искренно умоляла меня не делать этого, что мне ее жалко стало и я предоставил ей продолжать околпачивать наивных дураков до тех пор, пока сама не попадется.
На другой день в «Петербургском листке»[78] появилась вздорная статья о состоявшейся якобы между мною и К. дуэли на почве ревности с его стороны. По этой статье выходило, что мы дрались из-за Л. на шашках и я нанес 3 удара К., перерезав вены и артерии левой руки. К сожалению, этот вздор попал на следующий день в виде перепечаток еще в 3 газеты, и пошел благовест…
Вот как нетрудно иногда попасть в герои дня!!!
В Кронштадте в сентябре 1906 года вакантное место командира нашей артиллерии заместил некто полковник А. А. Маниковский[79]. Будучи еще очень молодым и на пути большой карьеры, этот полковник оказался из типа так наз<ываемых> «подтягивателей». Приехав к нам из Либавы и найдя столь распущенную часть, он ничтоже сумняшеся пустил с места в карьер такие репрессии, что все офицерство пришло в ужас. Само собой, что подтянуть и привести в надлежащий вид 6000 солдат и 120 офицеров таким способом оказалось не так-то легко. Такая тактика вызвала только всеобщее озлобление и целую сеть обходов новых правил. Так, когда прикрыта была «макашка», офицеры стали собираться друг у друга на квартирах для игры, что давало еще более худшие результаты. Запрещение частых отпусков в Петербург вызвало целую кучу рапортов о болезни и т. д. Командир сей стал ежедневно обходить казармы в 8 часов утра и отсутствующих офицеров записывать в книжечку, потом учредил лекции о практических стрельбах, которые сам читал по 2 раза в неделю в собрании и на которых половина присутствующих буквально засыпала. Словом, день ото дня требования увеличивались и служба становилась прямо невозможной. Потом он начал переводить офицеров безо всякой видимой причины «для пользы службы» из одной роты в другую и рассортировал почти всех в новые роты. Так и я, пробыв более двух лет в 1-й роте, вдруг был переведен в 19-ю. Моим новым командиром оказался капитан В. В. Лукьянов, который сам постоянно то «болел», то удирал в Петербург, благодаря чему мне приходилось торчать безвыездно в Кронштадте, ибо я был единственным младшим офицером в роте и оставался за командира. Обыкновенно в субботу он спрашивал меня, что я думаю насчет воскресенья. Я отвечаю, что думаю быть при роте, и спрашиваю в свою очередь, как он — «я тоже буду при роте». В воскресенье же вечером мы сталкиваемся в фойе Мариинского театра (он тоже хаживал в балет) и, смущенные, делали вид, что не видели друг друга. Впрочем, бывали случаи и почище.
У нас существует масса всяких совершенно не нужных караулов и дежурств, причем на некоторых отдаленных батареях дежурства недельные. Само собой, что высидеть неделю где-нибудь на Ижорской батарее или на Финской — это форменная каторга, ибо хуже всякого одиночного заключения. Контроля караулов на этих батареях ввиду их отдаленности также никакого не производится, а потому офицеры искони веков удирали в Питер. Финская батарея находится в полуверсте от Сестрорецкого курорта и является особенно удобной в смысле «дежурств на ней». Наивное начальство поражалось, с каким рвением офицерство едет дежурить на эти батареи, меняется, стараясь попасть в это недельное заточение, и часто даже само просится. Новый адъютант ш<табс>-к<апитан> Самусьев прекурьезно рассказывал, как он был удивлен однажды, идя по Пассажу в Петербурге: «Иду я по Пассажу, вдруг вижу, идет впереди под руку с девицей дежурный по Финской батарее, я долго думал, как бы себе это объяснить, и хотел уже подойти спросить его, как вдруг вижу, стоит около театральной кассы и покупает себе билет дежурный по Ижорским батареям… Спустя 5 минут захожу в магазин, а там сидит и слушает граммофон дежурный по караулам!..»
Однажды во время «дежурства» моего на Финской батарее тоже вышел курьез. Мой командир, кап<итан> Лукьянов, обедал у танцовщицы Л. П. Бараш и между прочим рассказывал ей про свою роту и про меня. «Как же, как же, я знаю Дениса Иваныча, он такой милый, вчера он был у меня…» Лукьянов остолбенел: «Вот как, вы говорите, он у Вас был?» Тогда сообразив, что, может быть, подвела меня, она хотела загладить свой промах: «Да вы не думайте, что он все только по танцовщицам разъезжает, он и служит аккуратно, я знаю, что он каждый день ездит туда, на свою батарею…» Хорошо еще, что Лукьянов сам в это время находился «в утеке», а то бы непременно поднял историю!
6 ноября был бал в Морском корпусе. Я раньше еще обещал ехать туда с танцовщицей А. П. Домерщиковой. Вечером я заехал к ней, довольно терпеливо ждал, пока парикмахер строил у нее на голове Хеопсову пирамиду, и, наконец, мы поехали. Бал оказался весьма многолюдным. С трудом прошли мы бесконечную анфиладу разукрашенных и декорированных зал. Около двух часов ночи мы начали искать всех «своих» и, наконец, образовали в одной из зал свой кружок. Здесь были исключительно танцовщицы и балетоманы. В 5-м часу утра, порядочно утомленные, мы двинулись домой и простояли, как сейчас помню, битый час в ожидании наводки Николаевского моста.
На следующий день 7 ноября я и Савицкий, завтракая в собрании, надумали блестящую мысль: привезти на предстоящий наш артиллерийский бал 8 ноября нескольких танцовщиц. После долгих размышлений решено было пригласить А. П. Павлову, Л. Ц. Пуни, Л. П. Бараш и А. П. Домерщикову. На следующий день мы отправились в Петербург приглашать, но, как оказалось, А. П. Павлова была вечером занята в каком-то благотворительном спектакле, а Л. Ц. Пуни была не совсем здорова и не могла ехать. Что же касается Бараш и Домерщиковой, то они согласились, если, впрочем, Бараш успеет оттанцевать в «Руслане» лезгинку. Так как Савицкий должен был вечером ехать на дежурство, то я и Стрекачев взялись доставить до Кронштадта наших дам. Вечером Стрекачев отправился на Чернышев переулок за А. П. Домерщиковой, а я поехал в Мариинский театр за Л. П. Бараш. «Руслана», как назло, тянули бесконечно долго, и я весьма основательно опасался, что мы опоздаем на поезд. 3 раза посылал я курьера на сцену поторопить Л. П. Бараш, которая, наконец, оделась и вышла. К счастью, попался прекрасный извозчик, который летел сломя шею на Балтийский вокзал, где уже ожидали нас Домерщикова и Стрекачев. Мы приобрели отдельное купе I класса и поехали в Ораниенбаум, где пересели на пароход. В каюте пили вино и порядком балагурили.
Кстати, следует заметить, что Кронштадт наш, несмотря на 20-верстное расстояние от столицы, в сущности глухая провинция. Особенно сильно это заметно на так называемом «офицерском обществе». Многие из артиллерийских офицеров женаты на местных купчихах и дочерях попов и морских чиновников, всю жизнь безвыездно проживших на богоспасаемом Котлине и не нюхавших столичной светской жизни. Вследствие войны и беспорядков балов в собрании не было около 4-х лет, и потому этот предстоящий бал был для туземных дам и девиц праздником, к которому они, по-видимому, готовились целый месяц, следствием чего получились отчаянно безвкусные лиловые и зеленые платья с желтой или синей гарнитурой и с напяленными куда попало кружевами и бантами. Что же касается нашего офицерства, то оно на подобных вечерах делилось не на танцующих и нетанцующих, а на пьющих и непьющих, причем пьющие (т. е. вся лучшая часть молодежи) пили, а остальным, т. е. непьющим, ничего не оставалось, как танцевать и занимать «своих дам».
