Наталья Старосельская - Виктор Авилов
Время жестоко, но справедливо расставило свои акценты. Не стало Виктора Авилова, а в Театр на Юго-Западе по-прежнему не попасть, по-прежнему зрители идут и идут сюда. К Беляковичу? В каком-то смысле — да. Но в первую очередь — к этому театру, к его эстетике, к его умению заворожить, захватить полностью. Конечно, не хватает, страшно не хватает протагониста — Виктора Авилова. И не только зрителям — актерам и режиссеру тоже…
Виктор Авилов в это время, судя по всему, переживал разного рода сомнения. Нет, он уже не сомневался в правильности, единственности избранного пути. Но тем мучительнее, отчаяннее искал себя, свою тему, необходимое ему всегда сочетание личностного и актерского. Как, наверное, каждый человек, наделенный большим талантом, умом, наблюдательностью, но не получивший образования и оттого не сумевший систематизировать свои нахватанные со всех сторон знания и ощущения, он неустанно искал в себе самом некую необходимую опору — и видел ее в ролях драматических, острых, что называется, «с судьбой», все больше охладевая к комедийным ролям, которые тем не менее продолжал играть в театре.
«Когда я сыграл Мольера, — рассказывал Виктор, — я начал действительно серьезно о многом думать. Взял Достоевского „Идиота“ и прочитал. Но потом опять что-то произошло… тогда экстрасенсы появились, это меня чуть-чуть подняло. Стал думать о смысле жизни, о мироздании, о мирах, о Боге. Тогда я залез в философию. Буддизм, йога, философия веданты… И я бросил читать художественную литературу, я читал только вот это. Но тогда же мне попалась гениальнейшая вещь… Знаешь, какое у меня любимое произведение? Конечно, из тех, что я читал… может быть, я еще многого не знаю. „Чайка по имени Джонатан Ливингстон“ Ричарда Баха. Притча. Повесть-притча о Чайке. Там такой эпиграф: невыдуманному Чайке Джонатану Ливингстону, живущему в каждом из нас, посвящается. (Мечтательно.) Какая это вещь!.. Здесь все уложено: и смысл жизни, и Бог, и жизнь человеческая для чего дана — все…»
Романом Ричарда Баха тогда были захвачены буквально все — трудно найти человека нашего поколения, не прочитавшего «Чайку по имени Джонатан Ливингстон» и не поддавшегося удивительному обаянию этого произведения с его самобытной философией, с его порывом к свободе духа. Виктор Авилов исключением не был — на него роман произвел такое же сильное, незабываемое впечатление.
Пройдет два года, и режиссер Резо Чхеидзе пригласит Авилова на роль Дон Кихота в многосерийный советско-испанский телевизионный фильм «Житие Дон Кихота и Санчо». Однако Авилов вынужден будет отказаться от этой работы. Валерий Белякович боялся растерять своих артистов, пустив их в «большое плавание» по телевизионному и киноэкрану. Он был по-своему прав, мы не можем судить режиссера за это. Но несыгранный Виктором Авиловым Дон Кихот представляется теперь невосполнимой потерей для телевизионного искусства и для всех нас.
Может быть (кое-кто так и считает), несыгранный Дон Кихот, Рыцарь Печального Образа, как бы набросил тень на последующую кинокарьеру Виктора Авилова, но в своих театральных работах он эту утрату частично компенсировал — например, ролью рыцаря Ланцелота в спектакле «Дракон».
Пожалуй, со стороны Валерия Беляковича было уже не просто смелостью, а в каком-то смысле большой дерзостью в 1981 году поставить эту пьесу Евгения Шварца. Театр могли просто закрыть за подобную «вольность» — нельзя, не положено было в то время затевать разговор о мрачных крыльях, распростертых над неким городом, и о том, что каждый должен убить дракона внутри себя, только тогда и наступит если не совсем светлое, то, по крайней мере, справедливое будущее.
Из буклета Театра на Юго-Западе: «Юго-Запад в те годы в силу своего окраинного положения являлся своего рода идеологической прорехой в системе московских театров. Его спектакли никто не разрешал к постановке, но никто и не запрещал. Ставили и играли что хотели, не объявляя ничего заранее и не подавая в общую афишу Москвы свой репертуар. Так, нелегалом, появился на Юго-Западе и „Дракон“. Как всегда — две недели на репетиции, и — премьера. Кстати, вот эта особенность Юго-Запада — выпуск спектаклей за 10–15 дней — многих удивляла и настораживала: что можно успеть сделать за столь короткий срок? В нормальных театрах только пьесу распечатать… В чем тут секрет?
На самом-то деле все очень просто: на Юго-Западе репетиции нового спектакля проходят весь этот срок ежедневно, с раннего утра до поздней ночи, а то и ночь. Для актеров — никаких других мероприятий на этот период: друзья и семьи забыты, для режиссера — абсолютное знание материала и колоссальная концентрация воли, заряжающая единомышленников на реализацию проекта методом коллективного творчества…
Премьера „Дракона“ совпала день в день с разгромом польской „Солидарности“. Успех спектакля был невероятным. Казалось, зрители углядели в нем то, о чем и сами создатели не догадывались.
„Мы думали, нас прикроют за этот спектакль. Но мы ошиблись ровно на два года“, — вспоминает А. Лопухов (звукорежиссер театра. — Н. С.)».
Петербургский режиссер Семен Спивак говорил мне, что до сих пор не в состоянии забыть впечатление, которое произвел на него этот спектакль Валерия Беляковича — своей незашифрованностью высказывания, своим призывом к свободе, самой своей непривычной эстетикой, своей чистой и светлой верой в Добро. И конечно, незабываемое ощущение осталось от рыцаря Ланцелота, сыгранного Виктором Авиловым.
Но поначалу Авилов получил в спектакле совсем другую роль — Генриха. Он играл ее примерно полгода, пока в театре работал Павел Куликов, игравший Ланцелота. Потом Белякович планировал отдать роль главного героя только что пришедшему на Юго-Запад Алексею Ванину, с которым он работал еще у Геннадия Юденича, но в конце концов Ванин сыграл Генриха, слабохарактерного, недоброго, циничного сына Бургомистра, а Виктору Авилову был предложен рыцарь Ланцелот.
Я не видела Авилова в роли Генриха, но нетрудно представить себе, какого отвратительного злодея играл он со своей инфернальной внешностью и хриплым голосом. Наверное, авиловский Генрих вызывал омерзение не только у Эльзы, но и у зрительного зала — омерзение и… жалость, потому что порой возникает в душе сочувствие к тем, кто обокрал сам себя, оставаясь безмолвным исполнителем чужой воли, кто из трусости и слабости не может жить собственной жизнью, а постоянно оглядывается по сторонам. Омерзение — потому что низость человеческая не может вызывать других чувств, а Генрих вовсе не глуп, потому его низость обдуманная, расчетливая…
Не так давно, разговаривая с Валерием Беляковичем об этом спектакле, возобновленном на Юго-Западе, я позволила себе заметить, что Генрих — совершенно не авиловская роль. И услышала в ответ: «Не существовало в природе не его ролей. Они все принадлежали ему по праву». Конечно же так оно и было. Во всяком случае, сторонний взгляд фиксировал то, о чем говорил Белякович. А вот внутреннее ощущение — это совсем другое дело.
Как бы замечательно ни сыграл Виктор Авилов эту роль, в ней не было для артиста возможности личного высказывания, о чем он поведал в неопубликованном интервью: «Бог так поставил меня говорить, нести его мысли людям. Значит, Богу так было угодно, чтобы я этим занимался. В общем, я исполняю волю Всевышнего».
Это сказано о Ланцелоте, который стал для Авилова первой (и едва ли не единственной!) ролью подобного плана. Абсолютно положительный герой, рыцарь без страха и упрека, готовый не задумываясь положить свою жизнь на алтарь свободы и счастья неведомых ему жителей города, находящегося под властью страшного трехглавого Дракона. В Ланцелоте Виктора Авилова едва ли не в первую очередь привлекала спокойная уверенность в себе — он нес добро и свет и был убежден, что для этого человек и является в мир Божий: чтобы помогать, освобождать, дарить счастье и свободу. Но в тот момент, когда Ланцелот понимал, что освободить от Дракона невозможно, потому что в каждом из жителей осталась часть страха, угодливости, готовности к предательству, на его лицо набегала тень глубокого страдания, потухали глаза и хрипловатым тихим голосом он пытался объяснить, что убить в себе дракона — это «работа мелкая, хуже вышивания», но необходимая, необходимая, потому что без нее нет никакого будущего… И с этой работой придется повозиться. Недаром Садовник предупреждает Ланцелота: «Будьте терпеливы… Умоляю вас — будьте терпеливы. Прививайте. Разводите костры — тепло помогает росту. Сорную траву удаляйте осторожно, чтобы не повредить здоровые корни. Ведь если вдуматься, то люди, в сущности, тоже, может быть, пожалуй, со всеми оговорками, заслуживают тщательного ухода».
И когда Ланцелот надевал на голову Мальчика свою широкополую шляпу, это воспринималось как передача эстафеты Добра — действенного, отчетливого, а не расплывчатого. И была в этом жесте, как писала Наталья Кайдалова, «какая-то всеохватность нашей великой, грустной и, как думалось тогда, непобедимой культуры… Было впечатление, что героя окружает светлый, радужный ореол. Ведь это еще был только 1981 год, а в его устах монолог о любви и сострадании к людям звучал как евангельская проповедь…».
