Наталья Старосельская - Кирилл Лавров
Это было для Валентины неким естественным продолжением того, прежнего, навсегда ушедшего деревенского бытия…
Но вернемся в Киев 1950-х годов, где молодая семья мучительно переживает изменившуюся почти до неузнаваемости жизнь в Театре им. Леси Украинки и должна решиться на непростой выбор. «У меня в Киеве все мосты были сожжены», — скажет Кирилл Юрьевич, вспоминая о конфликте с директором театра. И сожжены они были не только потому, что его «опрометчивый» поступок мог вызвать со стороны директора месть в виде отсутствия новых ролей, «зажима» дальнейшей карьеры молодых артистов (Николаева как жена, разумеется, тоже должна была отвечать за горячность своего мужа!). Дело было в другом — чисто психологически Кирилл Лавров ощутил невозможность творчески расти и работать здесь. Да, рядом был Юрий Сергеевич, блистательный артист, у которого можно было еще многому научиться, были другие признанные мастера сцены, но ушла теплота отношений с значительной частью коллег, а это очень усложняло существование в театре.
Надо было уходить из театра, но куда? Ощущение творческой исчерпанности в этих стенах, отсутствие интересных режиссеров, обострившиеся отношения в труппе — все это вызывало горестные мысли о том, что понятие Театра-Дома ушло, растаяло, подобно снежному сугробу по весне. Но у Лаврова была ответственность за семью — он не мог повернуться и уйти «в никуда», что, несомненно, сделал бы, будь он один.
И в это самое время пришло приглашение из Ленинграда — Константин Павлович Хохлов предлагал Лаврову и Николаевой вступить в труппу БДТ. Вряд ли это было случайным совпадением. Постоянно поддерживая связь с Киевом, Хохлов наверняка прознал, как непросто складывается судьба молодого человека, которого он взял во время ленинградских гастролей во вспомогательный состав театра и сумел вырастить из него перспективного актера. Высоко ценил он и талант Валентины Николаевой и для нее у него уже была заготовлена роль…
Уйти из театра да не куда-нибудь, а к Хохлову, в которого он верил, как в Господа Бога, продолжать учиться у него жадно и неустанно, играть на сцене, на которой выступал когда-то отец, даже если снова придется начинать с массовых сцен и эпизодов, вернуться в родной Ленинград, где мама и дом, где память о детстве оживает в скрещении прямых, словно стрелы, улиц, в водах рек и каналов, в широком разливе Невы — что могло быть в тот момент для Кирилла Лаврова прекраснее?! И летом 1955 года молодая семья отправилась в Ленинград.
Отныне их домом стал Большой драматический театр им. М. Горького, причем в самом что ни на есть прямом смысле этого слова, потому что поселились поначалу Лавровы в одном из флигелей театра, где размещались актерские квартиры. Величественное зеленое здание с белыми колоннами, буквально в нескольких шагах струит свои воды Фонтанка… Теперь это — их пристанище, до самого конца.
Глава вторая ЛЕНИНГРАД
Первой ролью Кирилла Лаврова на подмостках Большого драматического театра стал Викентьев в гончаровском «Обрыве». Спектакль, поставленный Натальей Рашевской в 1955 году, был оценен критиками и зрителями. Вполне вероятно, что режиссеру рекомендовал Лаврова на эту роль К. П. Хохлов — не мог же он вызвать артиста из Киева просто так, не имея в виду какую-то конкретную работу. Роль была незамысловатой: обаятельный, веселый, изобретательный на шутки и розыгрыши юноша, влюбленный в Марфиньку и переживающий в имении Малиновка, под крылом бабушки Татьяны Марковны, свои счастливые, ничем не омраченные часы. Пожалуй, единственная радость от этой работы могла заключаться в том, что это была русская классика — превосходный язык, живой образ, никакой ходульности и идеологических «подкладок». Кроме того, Викентьев был задуман серьезным и интересным режиссером Натальей Сергеевной Рашевской и воплощен молодым и недостаточно еще опытным артистом как герой мужающий, переходящий от светлой и беззаботной юности к взрослости, к которой вела его любовь к девочке-подростку Марфиньке…
Но и немалая радость была от встречи с замечательными, уже опытными и известными в городе партнерами, с некоторыми из которых Лавров проведет в Большом драматическом всю жизнь: Людмилой Макаровой, Владиславом Стржельчиком, Ефимом Копеляном, Ниной Ольхиной…
Наталья Александровна Латышева рассказывала мне, что на Невском в витрине книжного магазина были выставлены фотографии артистов и среди них была фотография Кирилла Юрьевича в роли Викентьева. Эта фотография была предметом гордости бабушки, которая несколько раз в сопровождении Натальи Александровны ездила смотреть на нее…
А вскоре случилась беда — 1 января 1956 года умер Константин Павлович Хохлов, и до февраля театр пребывал в растерянности и смуте. Честно говоря, это давно уже не был процветающий театр — режиссеры сменяли друг друга с поражающей скоростью. К этому калейдоскопу актеры давно привыкли, тем более что среди них был признанный фактический лидер — очень талантливый, но и чрезмерно властный премьер Виталий Полицеймако. Это о нем писал в цитированном письме Константин Павлович Хохлов — зрители обожали артиста, его влияние в театральном мире и, в частности, в Большом драматическом театре, трудно было переоценить, а потому Полицеймако ощущал себя хозяином этого пространства: если режиссер не приходился ко двору и его надо было «выкурить» из театра, Полицеймако подавал некий незаметный знак и несчастного «съедали». Не зря ведь в своей тронной речи Георгий Александрович Товстоногов произнес фразу, которую по сей день вспоминают во многих российских театрах: «Я несъедобен!»
Он произнес ее именно в феврале 1956 года, когда переступил порог БДТ, до того долго отказываясь принять новое назначение, потому что не верил, что можно возродить этот театр, где, по его словам, «средний возраст труппы пятьдесят один — пятьдесят два года, где шестьдесят процентов актерского состава, находясь все время в простое, разучились владеть профессией и попросту разложились как актеры, где в зале пятнадцать-двадцать зрителей…». Это было правдой — горькой, трудной, но правдой: некогда прославленный коллектив совершенно «размагнитился», на сцену выходили несколько известных артистов, остальные находились в постоянном ожидании работы, а потому характеры их отнюдь не становились мягче и лучше, а зрители все убывали и убывали…
Весной 1956 года в журнале «Театр» (самом авторитетном и серьезном в ту пору) вышла статья, в которой говорилось: «Большой драматический театр катастрофически теряет зрителя… За последние пять-шесть лет театр не поставил ни одного спектакля, который стал бы событием в театральной жизни города. Из года в год репертуарные планы Большого драматического становились все более серыми и неинтересными, да и они не выполнялись». Администрация театра обращалась даже «в автобусное управление исполкома с просьбой внести некоторые изменения в маршруты и остановки машин, дабы улучшить достигаемость театра зрителем».
Дина Морисовна Шварц, легендарный завлит Г. А. Товстоногова, вспоминала, что в каком-то городском капустнике показывали солдат, посаженных на гауптвахту. Их обещали освободить и отправить на спектакль в БДТ — перспектива посещения спектакля этого театра приводила бедных солдат в такой ужас, что они снова просились «на губу»…
Приход Товстоногова в театр должен был бы вызвать невероятный подъем настроения в труппе — ведь пришел режиссер, очень хорошо известный Ленинграду своими постановками в Театре им. Ленинского комсомола, постановкой «Оптимистической трагедии» Вс. Вишневского в Академическом театре драмы им. А. С. Пушкина; режиссер, полный энергии, творческих сил, замыслов, лауреат двух премий; режиссер, которого с полным основанием считали одним из ведущих мастеров страны. Может быть, какая-то часть труппы и восприняла приход Товстоногова с хорошо скрытым энтузиазмом, но в основном актеры были настроены настороженно, а некоторые почти враждебно.
И, как оказалось, предчувствие не обмануло — первым шагом нового главного режиссера стало сокращение труппы. Было уволено 38 человек! Случай беспрецедентный… В книге «О профессии режиссера» Георгий Александрович Товстоногов писал: «Поскольку положение было доведено до крайности, нам удалось провести реформу, подобную которой давно не знал советский театр. В течение одного сезона было освобождено 38 человек, то есть почти половина труппы. Пришло пополнение. Из прежнего состава театра осталось 20 процентов, остальные влились в труппу заново».
Разумеется, это было жестоко. Но — необходимо. Иначе невозможно было строить новый театр на месте руин, оставшихся к тому времени от Большого драматического. А Товстоногов собирался строить именно новый театр — с четко выверенной программой, с интереснейшей афишей, с ансамблем, состоящим из крупных индивидуальностей.
