Элла Вашкевич - Фаина Раневская. Психоанализ эпатажной домомучительницы
Бес же мечтал как-нибудь под шумок украсть картину, украшавшую стену кабинета. Тоскливая сине-рыжая аллея, уходящая к нежным закатным краскам солнца, багровые отблески на скамейках, кружащиеся золотистые листья — все это завораживало Беса, и при взгляде на картину ему хотелось то плакать, то смеяться. Он неоднократно пробовал создать дубликат картины, но даже самые искусные бесы не в состоянии повторить уникальное изделие, их потолок — типовой ширпотреб. И у Беса получались лишь не слишком качественные копии.
Однажды он даже набрался нахальства и попросил свою мечту у Психолога. Но приятель, несмотря на то, что не особенно ценил картину, — сказывалось то, что он так и не простил художнице уничтоженную свору далматинцев, отказал, считая, что подарки отдавать нельзя. Правда, он не представлял, насколько картина нравится Бесу, иначе отдал бы не задумываясь.
— Давай сегодня без разбиваний обойдемся, — нахмурился Психолог. — Если хочешь, можешь разорвать пару плакатиков, мне тут рекламу прислали, — и он положил перед Бесом несколько глянцевых картинок, с которых смотрели длинноногие блондинки, предлагающие то ли купальники, то ли кухонные принадлежности — Бес так и не понял. Но картинки все же разорвал. От бумажного хруста ему стало полегче, и он подумал, что в следующий раз обязательно сможет добраться до любимой картины. За пазухой у него давно лежали ярко раскрашенные куски холста, которые он думал подсунуть Психологу.
— Ты не в настроении, что ли? — Бес дернул за краешки еще один плакатик, с наслаждением вслушался в негромкий, но дивно резкий «чпок».
— Да нет, все в порядке, — отмахнулся Психолог. — Все настолько гладко идет, что даже страшновато. Так и жду какой-нибудь засады. Вот как выскочит из-за угла…
— И как заорет: «Кошелек или жизнь?!» — расхохотался Бес. — Да нечему там выскакивать, нечему.
— У меня предчувствие, — мрачно сказал Психолог. — Пока все ясно. Идем по схеме недолюбленного ребенка. Более того, совершенно ясно, что она очень ценила мнение отца, и самым главным огорчением было то, что отец ее не понимал и не любил — по крайней мере, она так думала. Обрати внимание, о чем бы она ни говорила, всегда возвращается к мысли об отце. Мысли о матери — это фон, а главной является фигура отца. И это при том, что, по ее словам, она вовсе не хочет быть на него похожей, а напротив — жаждет быть похожей на мать. У матери — все достоинства. Она красива, романтична, нравится мужчинам. У отца — сплошные недостатки. Он слишком прагматичен, слишком коммерсант, слишком строг и так далее. И внешность подкачала: именно его нос так ее огорчает. Но при всем этом она в своих поступках ориентируется на его мнение, хотя и со знаком минус. То есть делает все наоборот. Как и любой ребенок, отчаявшийся привлечь внимание родителей хорошими поступками. Не хотят хвалить за хорошее? И не надо! Добьемся, чтобы ругали за плохое! Пусть отрицательное, но все же внимание. Все лучше, чем вообще ничего.
— Женская логика, — фыркнул Бес. — Надо было делать так, как требовал отец, тогда бы он ее любил.
— При чем тут женская логика? — Психолог даже удивился. — Ты пойми, она не могла быть такой, как отец. Он — коммерсант, погруженный в расчеты, думающий о прибылях, занимающийся покупкой и продажей. Она — не в ладах с математикой, а задачи коммерческой тематики доводят ее до слез. В результате она выбирает единственный, как ей кажется, доступный путь: нужно стать такой, как мать. Романтичной до экзальтации, беспомощной в быту и так далее. Но из этого ничего не получается. Когда мать плачет над книгой или газетной статьей — ее утешают, за ней ухаживают. Когда то же самое делает Фаня — ее наказывают. Возникает достаточно неприятная ситуация: быть такой, как отец, она не может — не тот склад ума, но невозможно и быть такой, как мать — это не приносит никакой пользы. На фоне комплекса недолюбленного ребенка мы получаем противоречивый характер: нежность и беззащитность с одной стороны, резкость, доходящая до хамства, ядовитая насмешливость и даже некоторая склонность к карьеризму — с другой стороны. Я думаю, что заикание оказалось не только на физическом, но и на психологическом уровне. Можно сказать, что оно было душевным…
— Как и у каждого недолюбленного ребенка, — Бес с наслаждением хрустнул очередным плакатиком.
— Не совсем так, — поправил Психолог. — Но ты прав, психологическое «заикание» не противоречит диагнозу, а подтверждает его. С учетом остальных особенностей. И все же нужно смотреть дальше. Какие-то симптомы проявляются уже в детстве, а другие появляются позже. И с чем мы имеем дело, можно будет с уверенностью сказать, узнав все до конца.
— Узнавай, никто ведь не против, — пожал плечами Бес. Он собрал все бумажные обрывки, рассовал их вокруг себя в кресле, устраивая шуршащие подушечки, затем расслабил галстучный узел и задремал.
— Вот так всегда, — вздохнул Психолог. — Кто-то спит, а кто-то работает. А потом ведь еще скажет, что проголодался. Куда ж я бутерброды-то засунул?..
Свидания
— Честное слово, молодой человек, у вас терпение осла! — заявила Раневская, удобно подталкивая подушечку под локоть. — Изо дня в день вы тащите тяжелую тележку, даже толком не понимая, зачем это делаете. Просто знаете, что так надо. Что вы родились, чтобы таскать эту тележку. И в глазах у вас печаль раввинов. Это от мудрости или безнадежности?
— Скорее от терпения, — засмеялся Психолог. — И это не печаль, Фаина Георгиевна, а сосредоточенность. Может, и у раввинов тоже она?
— Может быть, я не очень разбираюсь в раввинах. Понимаете, мне ни разу не пришлось сыграть раввина, — Раневская чуть прищурилась и резко сменила тему: — Вы опять хотите слушать про мое детство? Папа, мама, наши отношения и прочая ерунда?
— Я хочу слушать обо всем, о чем вы захотите рассказывать, — Психолог заметил, как она сцепила пальцы в глухой замок, отгораживаясь им от него и всего мира. — Вы можете рассказывать о том, что считаете интересным. Или о том, что считаете малозначащим. На ваш выбор.
— Все ясно, вы влюблены в мой голос! — Раневская фыркнула, но замок из пальцев так и не расслабился, держался крепко. — А знаете, однажды я упала в обморок, только услышав голос одного человека…
— Это был настоящий обморок? — уточнил Психолог.
— Ну как вам сказать… — Раневская улыбнулась и наконец разжала пальцы. — В молодости мне нравилось падать в обморок. Мне очень хотелось быть утонченной. Моя мама, видите ли, была утонченной. Ну и я хотела соответствовать. А еще хотелось переплюнуть сестру. Она — красавица, а я — утонченная. Как-то вот так. Ну а утонченной девице полагается падать в обморок не только при виде голой жопы, но даже при одной мысли, что она существует. И я падала.
Нет, не подумайте, все было очень изящно. Это не какой-нибудь бух кучей. Это — тщательно отрепетированное действо, элегантное и изысканное. Красиво падать в обморок — это целое искусство, и я его освоила досконально. Пришлось довольно долго тренироваться перед зеркалом, ходить в синяках, но результат того стоил. Мои обмороки были изысканнее и утонченнее, а главное — правдоподобнее, чем даже обмороки мамы.
По большей части обморочное искусство использовалось глупо, но тогда с помощью обморока мне удалось познакомиться с любимым человеком. И этот единственный случай окупил все мои синяки и страдания обучения. Знаете, главным ведь было даже не то, что мне удалось упасть прямо в его объятия, а то, что он меня запомнил. И потом, через годы, вспомнил об этом случае, и мы стали друзьями.
— А в тот раз не стали? — удивился Психолог. — Разве вам так и не удалось с ним познакомиться во время этого обморока?
— Ну что вы! — засмеялась Раневская. — Он был известный артист, столичная знаменитость, его обожали все, и не только женщины. А я — восторженная поклонница, упавшая к его ногам. Знаете, сколько у него было таких поклонниц? Он помог мне и ушел, а я осталась приводить в порядок растрепанные чувства. В конце концов, мне удалось гораздо больше, чем другим его почитательницам: я дотронулась до него, он нес меня на руках… Всю жизнь я буду помнить эти счастливые мгновения.
— Разве это единственные объятия, которые стоило запомнить? — спросил Психолог. — А как насчет первой любви? Первого свидания? Первого поцелуя?
— Свидания… — лицо Раневской мгновенно сжалось, и Психолог увидел обиженного ребенка, сдерживающего слезы. Но тут же все прошло, и на него снова смотрела уверенная в себе актриса, и улыбка ее была насмешливой. — Мне всегда не везло со свиданиями, знаете ли. С самой ранней юности. То ли дело было в заикании, то ли в моей потрясающей красоте. Бывают красавицы признанные и непризнанные. Я — из непризнанных. Меня так и не внесли в Книгу Первых Красавиц Королевства, несмотря на все знаки внимания высочайших особ.
