Валерий Тодоровский - Любовь
— Ты что, не видишь, я отказываюсь от таких дорогих вещей… — в голосе Ирины Евгеньевны появились плаксивые нотки. — Я даже не беру свою вязальную машину, это нужная вещь, неизвестно, может, мы еще пожалеем об этом.
— А кто платить за багаж будет? Ты? Сдурели совсем, за все хватаются…
— Я возьму это с собой, — твердо сказала Маша, прижимая к груди рисунки.
— А я возьму набор кастрюль! — неожиданно взвизгнула Ревекка Самойловна, почувствовав слабину дочери. — И не смей мне приказывать. Рая сказала, что кастрюли там очень дорогие.
Ирина Евгеньевна удивленно посмотрела на мать и дочь. Махнула рукой.
— Берите, что хотите. А говорили: с тремя чемоданами…
Маша поспешила поцеловать Ирину Евгеньевну.
— Теперь такой вопрос, я, собственно, за этим и пришла… — Ирина Евгеньевна пыталась взять деловой тон. — У кого что с зубами? Дырочки есть?
Молчание. Кривая улыбка Михал Михалыча.
— Неужели все в порядке? Я разбираю инструменты. Саша? Я же вас, кажется, не смотрела?
— Нет, я боюсь, — сказал Саша.
— Саша, не надо! — сказал Михал Михалыч.
— Ты не знаешь, какая у меня рука, пошли, пошли… — Ирина Евгеньевна подтолкнула его к комнате.
— Я бы не рисковала, — сказала Маша.
— Все занимаются своими делами! — скомандовала Ирина Евгеньевна и повела Сашу в свой кабинет.
Посередине полупустой комнаты стояли зубоврачебное кресло и столик с инструментами.
— Вообще–то у меня с зубами все в порядке, — сказал Саша, усаживаясь на холодное дерматиновое сидение.
— Это мы посмотрим. Откроем ротик… Что у нас там? — сказала Ирина Евгеньевна профессиональным тоном, трогая Сашины зубы металлическим крючком. Совсем близко он видел ее красивое, рано постаревшее лицо.
— Дырочка есть, — сказала она. — Сейчас мы ее закроем.
— Может, не стоит? — сказал Саша.
— Знаете, возможно, это последняя пломба в моей жизни, — сказала Ирина Евгеньевна. — Сделайте мне это удовольствие.
— Я готов, — сказал Саша.
— Спасибо.
Ирина Евгеньевна засмеялась и взялась за бур.
— Ты еще жив? — в дверь заглянула Маша.
— Жив, жив, закрой дверь… — отмахнулась мать.
Маша подмигнула и исчезла.
— Саша, я хотела сказать вам одну вещь, это, конечно, слабое утешение… — работая буром, говорила Ирина Евгеньевна. — Вы все время такой подавленный… — Она выключила машину. — Поверьте моему опыту, не все в жизни состоит из любви.
Саша с открытым ртом смотрел на нее. Она продолжила сверлить зуб.
— Будут другие женщины. Вы будете вспоминать Машу как первую романтическую любовь, которой не суждено было превратиться в реальность… Вы никогда не узнаете с Машей пеленок, быта, скандалов. Все это будет с другой женщиной. И было бы с Машей, если бы… — Саша вскрикнул от боли. — Не надо так переживать. У вас будет целая жизнь, и у нее будет целая жизнь потом… Подумайте, вы же не будете ее любить вечно?
Ирина Евгеньевна улыбнулась и погладила его по голове.
— Я буду ее любить вечно, — сказал Саша.
Улыбка застыла на лице Ирины Евгеньевны. Несколько мгновений тянулось молчание.
— Но это не значит, что нам не надо закончить зуб? — сказала она…
— Я не хочу.
Вадим слез с ручки кресла и принялся бродить по комнате.
— Ты можешь понять, что бывают моменты, когда не хочется? — зло сказала Марина. — Ты прямо какой–то маньяк. Ты можешь один раз просто со мной поговорить?
— Пожалуйста. — Вадим уселся в антикварное кресло напротив нее. — О чем поговорим?
— А сам ты не можешь придумать, о чем говорить со своей женой?
Вадим задумался.
— Что–то ничего в голову не идет.
— Мне уже неудобно перед бабушкой. Она боится зайти в нашу комнату.
— Ну и что? В конце концов мы муж и жена. Я не имею ничего против, чтобы она не заходила в нашу комнату. У нее есть своя.
— Ты пока что живешь в ее доме, — сказала Марина.
— Ну, я так и знал. — Вадим встал. — Я пойду.
— Нет. Давай уж поговорим.
— Очень интересно. — Вадим уселся обратно, уставившись на нее с преувеличенным вниманием. — Я слушаю.
— Что ты думаешь о своем будущем?
— У меня прекрасное будущее.
— Не уверена. Твой станкостроительный — это, конечно, очень хорошо, но чем ты собираешься кормить семью? Мы, конечно, не бедные, и пока мы в институте, нам помогут, но потом?..
— Что потом? — засмеялся Вадим.
— Ты что думаешь, твои сто двадцать…
— Я ничего не думаю, что ты взъелась?!
— Очень плохо, что не думаешь, — Марина повысила тон. — Иногда надо думать, не только трахаться.
— Я пойду. — Вадим встал. Марина вскочила, преградив ему дорогу.
— Ты что, совсем идиот, так и сгниешь в каком–нибудь КБ. Ты как хочешь, но меня это не устраивает! Вадик, пойми, ну надо же иметь хоть каплю честолюбия!..
— Иди ты!.. — огрызнулся Вадим.
Она вцепилась в его рубашку и перешла на визг.
— Как тебе не стыдно, взрослый мужик на содержании тестя! Твои папа и мама ни копейки, никогда, будто их не существует!..
— Не трогай мою мать! — Вадимом овладело бешенство. Он швырнул ее на диван, склонился над ней и с искаженным злобой лицом повторял: — Не трогай, не трогай мою мать! Сука, не трогай мою мать!..
— Ты сволочь, и родители твои сволочи! — закричала ему в лицо Марина.
Он несколько раз ударил ее по лицу. Марина закрывалась руками, кричала:
— Подонки, мразь, подонки! Семья подонков!
Зазвонил телефон. Вадим дрожащей рукой схватил трубку.
— Да, я… — задыхаясь, проговорил он. — Саша, да, я тебе перезвоню… Я перезвоню… Да, ты позвони!.. Потом…
Он бросил трубку и повернулся к Марине. Она плакала, съежившись на диване. В дверях стояла бабушка.
— Молодой человек, выйдите вон, — сказала старуха и указала на дверь.
Был теплый майский вечер. Они бродили по городу.
— Что сказал Вадим?
— Потом позвонит. Что–то у него там…
Сидели на лавочке в темном сквере. Молча смотрели на проходивших мимо людей. Загорались фонари. Красными пятнами мелькали автомобили.
Саша сказал:
— Пойдем?
— Куда?
— Не знаю. Пойдем ко мне. Чаю попьем. Ты же не была, у меня хорошие родители.
— Я не сомневаюсь, — сказала Маша.
— Только ты им не говори ничего. Не поймут.
Пили наливку. Через трубочку наливку откачивали из тридцатилитровой бутыли, установленной на полу, и уже из кувшина разливали по чашкам. Отец Саши сидел в одной майке, положив руки на кухонный стол, крытый клеенкой. Мать, в ситцевом халатике, смеялась, и вино чуть–чуть выплеснулось из ее чашки.
Отец говорил тост:
— …И я думаю, жить вы будете хорошо. Все женятся, ругаются, а зачем?..
— Зачем женятся? — удивилась мать.
— Тьфу, черт, зачем ругаются, я говорю!.. Да что вы смеетесь, уж и оговориться нельзя… — Но отец и сам смеялся, и вино в его чашке ходило ходуном. — Я же вижу, какая хорошая девочка. Губа не дура, Сашка… Я красивых женщин за километр вижу…
— Ах ты!.. — мать, улыбаясь, показала ему кулак. — Нет, мы не выпьем! Маша, девочка, имейте в виду, он если уж заговорит, то потом…
— Что заговорит? У меня, собственно, все. — Отец оглядел стол. — Будьте счастливы… — Он задумался.
— Вы ведь такие хорошие, молодые… — вставила мать.
— Рожайте детей… — продолжил отец, не слыша ее. — Насчет детей не бойтесь, двоих как минимум. Я, например, до сих пор не могу простить, что у меня только один…
— Отец, — Саша поднял чашку, — мы все поняли. Спасибо. Давайте выпьем наконец…
— Да, давайте!.. — подхватила Маша.
В тишине пили вино. На экране маленького телевизора появился портрет немолодого человека в траурной рамке.
— Кто умер? — поинтересовалась мать. — Сделайте звук.
Включили звук. Говорил диктор: «…На ответственных постах, которые доверяла ему партия и правительство, Иван Николаевич Сидоров проявил себя как…»
— Кто такой Сидоров? — сощурился отец.
— А кто его знает… — сказал Саша.
— Ну и выключи… Давайте выпьем… И вновь откачивали вино из бутыли. Говорил Саша:
— …Летом можно будет пожить на даче, а осенью переберемся к нам. На время…
— Почему же на время?.. — удивился отец.
— На время, отец! — с упорством говорил Саша. — Будем жить отдельно, так лучше. Вначале снимем, а потом как–нибудь с квартирой… или комната… вначале.
— Нет, я не согласен! — Хмельной отец уставился на сына. — Я не хочу с вами расставаться!
— Но нельзя же вечно… — говорил Саша.
— Не согласен!.. — не слушая его, повторял отец.
— Но если дети, вы представляете этот сумасшедший дом? — рассудила Маша. — В двух–то комнатах? Есть еще квартира у моей мамы, я уже думала, если удачно разменять, а она очень приличная, может достаться однокомнатная нам… — Маша загибала пальцы: — Маме с бабушкой двухкомнатная в приличном месте. Только ни в коем случае нельзя самим этим заниматься, тут нужен маклер…
