Теннесси Уильямс - Однорукий
— Зачем?
— Как вам сказать… Жду, пока меня снимут.
— У вас есть какое-нибудь место, место, куда вы можете пойти?
— Да. У меня есть комната.
— Уже три утра, а к семи мне уже надо быть в больнице. Мне надо спать, а не дрожать от холода с проститутом.
— Вы хотите сказать — мне пора убираться?
— Боюсь, что именно это я и хотела сказать.
— Ухожу. Ухожу немедленно…
Вход в меблированные комнаты во Французском Квартале, видимый сквозь туман, едва рассеиваемый светом фонаря в отдалении. Высокие двойные двери, выдержавшие множество сражений. Краска облупилась. На одной из половин криво вырезано «Bitch».
Кровать у лестницы. На ней, под смятым одеялом, лежит владелица этого далеко не самого дорогого заведения, существо, которое мы будем называть Уайр — для удобства печатания на машинке. Она бормочет в своем неспокойном сне. Ее видно, так как над нею подвешена тусклая голая лампочка. Она спит у лестницы, чтобы ни один постоялец не мог уйти или придти, не попав в прицел ее неумолимого взгляда.
Номер в этой меблирашке. За шатким столиком сидит молодой, лет двадцати пяти, писатель — Син. Он работает, но шатающийся столик мешает ему. Он в ярости встает и подсовывает спичечный коробок под ножку, возвращается к работе. Шатание стало еще больше. Когда он встает, горсть мелких монет дождем звенит по стеклу балконной двери.
Син идет к балконной двери и открывает ее. Слышен тихий свист. Это Олли внизу на тротуаре, он улыбается своему другу. Син кивает и быстро возвращается в номер. Босиком он спускается вниз по скрипучей лестнице. Уайр громко бормочет во сне. Син замирает, пока бормотание снова не превращается в храп. Он продолжает спускаться к закрытой на засов двери. Когда он открывает дверь, раздается громкое бормотание Уайр. В рамке готического входа стоит Олли.
— Я пришел попрощаться.
— Заходи, только разуйся.
Олли кивает и разувается. Молодые люди пробираются вверх по лестнице под бормотание Уайр: «Никакой чистоты. Одни черепки и дегенераты». Она храпит.
— Хозяйка, сука, спит прямо у лестницы, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти без ее ведома, — говорит Син, входя в комнату.
— Я бы не пришел так поздно, если бы рано утром не уезжал из города.
— Ты уезжаешь из Нового Орлеана?
— Да. В семь утра. Автобусом. Между двумя молодыми людьми нет ни намека на гомосексуальность, только глубокая и простая дружба.
— Я -
— Что?
— буду скучать по тебе, Олли.
Они тихо и печально улыбаются друг другу.
— Ладно, садись. Жалко, у меня нечего выпить.
— Я не хочу ничего пить, — садится на другой стул. — Писал?
— Пытался писать карандашом. Знаешь, когда я печатаю на машинке, то так много шума, что я не замечаю скрипа стола. По — моему, одна ножка этого проклятого стола короче других, но я никак не пойму, какая. Я как раз пытался подпереть его, когда ты прервал меня.
Олли быстро встает. Он вытаскивает коробок из-под ножки, и подкладывает его под другую ножку.
— Попробуй теперь. Где твоя машинка?
— На каникулах.
— Ага, на Рампет — стрит, в закладе. Сколько ты за нее получил? Десять баксов?
— Пять. Сказали, что она сильно обесценилась. На ней слишком долго и слишком плохо печатали.
— Акулы.
Вытаскивает пачку банкнот из кармана, отсчитывает десять бумажек, кладет их на стол.
— Напишешь историю моей жизни.
— Нельзя писать историю жизни, пока человек еще жив.
— Я мертв уже три года.
— Ты не можешь позволять себе -
— Если бы я не мог позволять себе, я бы не стал. Я заработал сегодня пятьдесят баксов — на одном клиенте. О Господи. Никогда еще не встречал ни одного извращенца с такими закидонами.
— Какими?
— Он попросил меня -
— Он попросил тебя — что?
Олли, не отвечая, выходит на балкон. За ним, через несколько секунд — Син. В баре наискосок через улицу играет пианино.
— Нет предела человеческим извращениям. Никакого предела. Этот сумасшедший, которого я встретил сегодня вечером, выглядел совершенно обычно. Но по дороге в его квартиру он завел такой разговор: «Вы не хотите зайти отлить?» — Я хотел. Я сказал ему: «Подождите меня у следующего бара». «Нет, — ответил он, — потерпите до дома».
— А, он хотел «золотого дождя» — так это называется.
— Мне такое еще ни разу не попадалось. Он встал на колени, обнял меня руками — и я врезал ему по зубам, чтобы освободиться.
— Кто-то кого-то провел наверх! — снизу слышен голос Уайр.
— Он доставлял себе удовольствие способом mea culpa.
— Что это значит?
— На латыни mea значит моя, culpa — вина, преступление.
— Тогда я решил уехать на север. Этот случай заставил меня поторопиться.
— Правила касаются всех, кто не подчиняется — пускай убирается к чертовой матери! — продолжает разноситься голос Уайр.
— Я очень ценил твою дружбу, ты всегда был порядочен.
— Сейчас открою дверь и позову полицию, если это будет продолжаться! — не унимается Уайр.
— Счастливо оставаться, Син. Пиши получше и будь поосторожнее.
Олли вытаскивает еще несколько банкнот из кармана и разбрасывает их по комнате. Затем перепрыгивает через балкон и по перилам соскальзывает вниз в переулок.
— Береги себя!
— Береги себя! Береги себя!
— Береги себя!
Олли исчезает в тумане, который всегда предшествует его появлениям и исчезновениям. Почему? Это делает его более похожим на мифического героя.
Олли выходит как будто из того же тумана, в котором он исчез в последней сцене. Ветер рассеивает туман. Видна скамейка в парке на Манхэттене. Уличные фонари лучатся. Человеческая фигура проходит сзади скамейки. На скамейке сидит Олли.
— Я потратил месяц на поиски работы, законной работы. Никто не хочет брать однорукого. Конечно, у меня были деньги, но — деньги двигаются, и в моем случае они двигаются от меня. Такое у них направление. Обедать теперь мне приходится в Недиксе. «Хот — дог, пожалуйста, и — и стакан молока»… Постепенно я стал замечать, где бывают клиенты в этом — имперском городе… Да, и в конце месяца, когда и Недикс стал слишком дорогим для меня, да, даже Недикс — слишком роскошным, я — я вернулся к старому занятию. Не к боксу, конечно — я встретил одну старую проститутку, которая содержит заведение по вызову мальчиков по телефону. Мы зовем его Черри. Жирная, толстая матрона. Мы приходим часам к восьми, сидим и играем в покер, рассказываем анекдоты и истории из собственной жизни — и телефон звонит каждые несколько минут. Черри объявляет: «Клиент хочет тебя, или тебя». — «Этот клиент подходит тебе. Пожалуйста, постарайся не замечать желтенький паричок на его голове. И надень свой лучший костюм. Скажешь ему, что только что приехал из Айдахо или еще откуда-нибудь. Думаю, ты ему подойдешь, Олли. Вот адрес. Это двухэтажная квартира. Его зовут Лестер Дубинский. Он любит поговорить и предстать этаким интеллектуалом. Все понял, Олли?» — Черт. Вот так все и происходит. — Смотрит на часы. — Думаю, я заставил его ждать достаточно долго.
Встает со скамейки. Туман снова клубится вокруг него. Гитара продолжает играть, пока пожилая женщина роется в мусорной корзине в поисках чего-то.
Роскошная двухэтажная квартира Дубинского. На диване сидит Олли.
— Я в городе всего три дня, Лест.
— Но уже встретился с Черри.
— Да, случайно. Я выходил из библиотеки.
— С книгой?
— Да, с книгой.
— Как она называлась?
— Книга?
— Да, книга. Мне интересны твои вкусы.
— Это была.
— Ты забыл название? — Лестер смеется чересчур громко.
— Я не забыл. Она называлась «Как сохранить мужские волосы».
— Почему этот вопрос интересует человека с такой роскошной шевелюрой?
— Я подумал, что, может быть, недалеко то время, когда волосы начнут покидать меня.
— А — а.
— Да… — Олли пальцем показывает на стоящие в комнате латы.
— Как называется этот костюмчик?
— Ты имеешь в виду мои латы?
— Да. Когда ты их надеваешь? По какому случаю? Для чего?
— Никогда, никогда, конечно. Латы — это боевое снаряжение средневекового рыцаря. — Хочешь еще бренди?
— Моя мать, там, на ферме в Айдахо, провожая меня, напутствовала словами: «Сыночек, главное, осторожнее с выпивкой». Она, наверное, хотела сказать, чтобы я осторожнее с ней обращался и не проливал.
— Еще курвуазье, или — реми мартен?
— Две бутылки хеннесси пять звездочек в этот аквариум, пожалуйста.
