Алексей Балабанов - Брат, Брат-2 и другие фильмы
— Купи на эти деньги полкило дерьма и поешь! — неслось ЕМУ вслед.
Изрядно потрепанный, ОН сидел на табурете в пустой комнате. Над головой в верхней части никогда не мытого окошка прошли ноги.
— Ваши странности меня не смущают, — сказала хозяйка, крепкая татарка лет тридцати пяти. — Я буду прибирать у вас раз в неделю.
— В месяц, — попросил ОН.
Она внимательно оглядела ЕГО и спросила:
— Как вас зовут?
— Я не знаю. — ОН посмотрел на железную кровать в углу.
— Ничего, я буду называть вас Сергей Степанович, — сказала она грустно.
ОН невпопад улыбнулся гнилыми зубами.
— А убирать раз в неделю, — добавила она.
Утреннее солнце с трудом пробивалось сквозь вековую пыль, ОН спал в костюме и шляпе, судорожно вцепившись в спинку старой кровати с начинающими ржаветь набалдашниками.
— Сергей Степанович, завтрак готов, — сказала хозяйка и поставила поднос на стул. Затем сняла с руки чистый ночной горшок с большой ручкой и поставила рядом с кроватью.
ОН открыл глаза и, все еще держась за спинку, спросил:
— А суп?
— Супа нет, — сказала хозяйка, забрала грязный горшок и пошла к двери.
— Значит, скоро конец, — пробормотал ОН.
Она резко обернулась:
— Что вы сказали?
ОН виновато опустил голову. Она вышла. Наверху кто-то запел женским, а может быть, детским голосом. ОН сидел и слушал, глядя на поднос.
ОН стоял у окна и смотрел на ноги, проходившие мимо. На другой стороне улицы стоял дом, похожий на посылочный ящик. Из верхнего окна выходила труба.
У хозяйки был деловой вид.
— Сергей Степанович, — сказала она, — мне нужны деньги. Вы платите мне за полгода вперед, а я на четверть сбавляю плату за этот период.
ОН повернулся. Наверху кто-то запел. ОН достал деньги и принялся мусолить. Она терпеливо ждала, потом взяла и пересчитала.
— Не хватает, — сказала она и посмотрела на НЕГО.
— Я могу показать вам темя, — сказал ОН робко.
— Ну да ладно.
Она положила деньги в сумку и вышла. Песня смолкла. ОН повернулся. За окном проходили ноги.
ОН спал как обычно, вцепившись в спинку кровати, когда ЕГО растолкал мужчина.
— Вы кто? — резким голосом спросил он.
— Сергей Степанович, — ответил ОН, поправляя шляпу.
— Убирайтесь-ка побыстрее, — брезгливо сказал мужчина.
ОН выбрался из-под одеяла, сел, поправил галстук, одернул пиджак и как можно солиднее произнес:
— Я здесь живу.
— Что? Это мой дом. Ясно? Здесь живу я! — тихо сказал мужчина.
— А где татарка? — испугался ОН.
— Она съехала три дня назад.
— Я заплатил ей за полгода вперед! — возмутился ОН.
— Потребуйте деньги обратно, — резонно заметил мужчина.
— Но я о ней ничего не знаю, кроме того, что она татарка, — растерянно сказал ОН.
— Она не татарка, — резко сказал мужчина.
— Я болен, — сконфузился ОН. — И как же так…
— Не так уж вы больны, — нетерпеливо прервал мужчина.
— А не можете ли вы меня оставить тут где-нибудь в углу? — попросил ОН.
— Комната нужна мне для больной мамы.
— Я бы за ней приглядывал…
— Приглядите за собой.
ОН брел по старому перенаселенному кладбищу, пробираясь между запущенными могилами. На одной из ухоженных поверх стакана лежал кусок хлеба. ОН сунул его в карман и вышел на заросшую травой аллею, как ее некогда называли. В конце аллеи стояла уютная скамейка. Хлеб зачерствел, и ЕМУ трудно было кусать больными зубами. ОН лег на скамейку и принялся сосать хлеб, затем достал шкатулку, открыл крышку и уставился на слоника. Тут появилась она. У нее были неправильные черты лица, но «некрасивая» сказать было нельзя. Что-то робко-девическое стояло в глазах. Она подошла и с акцентом сказала:
— Подвиньтесь.
ОН растерялся и подобрал ноги. Она села. Вместе со шкатулкой ОН спрятал и хлеб, но теперь достал и принялся сосать. Она молча смотрела перед собой, потом тихо запела какие-то старые песни, но бессвязно, перескакивая с одной на другую. ОН слушал, грызя обсосанный хлеб. Вдруг она встала и пошла. ОН вытянул ноги и посмотрел ей вслед.
ОН сидел на ящике возле небольшой кладбищенской церквушки. Самые удобные места заняли старушки и безногий с орденами. Старушки протягивали руки, перед безногим лежала кепка, а ОН нашел где-то жестяную тарелку. ОН по-прежнему носил шляпу и пальто, из-под которого виднелась рубашка неопределенного цвета и галстук. На дорожке появился слепой с осликом-поводырем. Слепой остановился, прислушался и робко крикнул:
— Петр!
— Я здесь, — сказал ОН.
Слепой подошел и встал рядом. Ослик принялся щипать траву.
— Холодает, — сказал слепой.
ОН промолчал. Прошел человек, звякнул медяк.
— Скоро зима, — сказал слепой.
ОН промолчал.
— Петр, — позвал слепой.
— Что?
Слепой успокоился и осторожно спросил:
— Ты любишь консервы?
— Какие?
— А разве бывают разные?
— Не знаю.
— У меня есть еще картошка…
Прошел человек. Звякнул медяк.
— Как ты считаешь, могли бы мы жить вместе теперь, когда ты начал узнавать меня? — спросил слепой.
— Не знаю, — сказал ОН, нагнулся и ссыпал медяки в ладонь.
Слепой услышал и улыбнулся:
— Если подойти с умом, нам хватило бы до лета…
Ослик вел их мимо некогда прекрасных, а теперь полуразвалившихся домов.
— Почему ты решил продолжать? — спросил слепой.
— Везло, — ответил ОН.
— Допустим, но почему ты не дошел до конца?
— Я не был до конца несчастен.
— Однако с каждым днем ты должен был становиться чуточку несчастнее, — настаивал слепой.
— Я не до конца несчастен, — тихо сказал ОН.
— Если хочешь знать, мы созданы друг для друга, — торжественно сказал слепой.
— Сукин сын, — сказал ОН, заметив молодого человека на другой стороне улицы.
Молодой человек кивнул и отвернулся.
— Кто? — испугался слепой.
— Мой сын.
— А… — успокоился слепой.
Они вошли во двор ветхого дома, где слепой привязал ослика, и спустились по узкой прогнившей лестнице в подвал.
— Чья это лодка во дворе? — спросил ОН.
— А, это папаша приготовил для себя. Последнее плавание. — Рот слепого скривился в подобии усмешки.
Комнате была сырая, уже без штукатурки. В углу стояли топчан и кресло. По комнате были разбросаны доски. У двери в каморку стоял ящик, на котором лежал керогаз. Из каморки вышел худой старик в рванье на полусогнутых трясущихся ногах и сказал:
— Дай же супу.
— Мой производитель, — сказал слепой.
— Где мой суп? — повторил старик.
— Вот такое теперь старичье пошло! Жрать, жрать, больше ни о чем не думают! — сказал слепой раздраженно и прислушался. — Петр! — испуганно позвал он.
— Что?
— Я думал, ты ушел, — успокоился слепой и сел в кресло.
— Нет еще, — сказал ОН и потрогал стену.
— Где мой суп? — настаивал старик.
— Супа больше нет, — вдруг сказал ОН.
— Слыхал? Супа больше нет! — закричал слепой. — Не видать тебе больше супа.
— Возьми, — сказал ОН и протянул старику каменный пряник, который не мог съесть сам.
Старик взял пряник и исчез в каморке.
— Что ты дал ему? — испуганно спросил слепой.
— Прошлогодний пряник.
— А… — успокоился слепой.
— Здесь всегда так темно? — спросил ОН и лег на доски.
— Всегда, — сказал слепой, — ведь солнца больше нет.
— Уйду я от тебя, — пробормотал ОН, кутаясь в пальто.
ОН лежал на своей скамейке в конце аллеи, когда появилась она. Накрапывал дождь. Как обычно ОН подобрал ноги, и она села. ОН собрался с духом и сказал:
— Вы будете мешать мне каждый день?
— Я вам мешаю? — спросила она и посмотрела на НЕГО. — А мне казалось, нам с вами хорошо. — Сильный акцент сделал ее слова беспомощными.
— Я из-за вас не могу ноги протянуть, — пробурчал ОН в воротник.
— Вам так уж хочется протянуть ноги? — спросила она.
ОН промолчал.
— А вы кладите ноги ко мне на колени, — предложила она и приподняла руки.
ОН положил. Она опустила руки ЕМУ на щиколотки. ОН поправил пальто и натянул шляпу.
— Вы не хотите, чтобы я приходила? — спросила она.
— Приходите, — смутился ОН и поправился: — Иногда.
— А что, по-вашему, «иногда»? Раз в неделю, в десять дней, в месяц? — спросила она.
— Реже, гораздо реже. Если удастся — никогда!
Из темноты доносится ЕГО голос: «Снова темно. И это было вчера. Ты раскачиваешься, стоя на ногах. Качели уходят вниз. Удар по спине, потом по голове, но уже не больно. Только не можешь вдохнуть и очень страшно. Кто-то хрипит. Это хрипишь ты и смотришь, как лежишь и хрипишь. Ты думаешь — это конец. Мама тянет за руку, и ты идешь. Она бьет по заду, по голове. Ты закрываешься, но совсем не больно. „Ты плохо кончишь, — повторяет она. — Плохо кончишь“. — „Я плохо кончу?“ — спрашиваешь ты. „Ты кончишь таким, как ты есть“, — смеется тетя Катя».
