Андрей Михалков-Кончаловский - Андрей Рублев
Катька разгребает у застрехи солому и заглядывает внутрь. Внизу на холстине лежит дурочка. Рядом хлопочет Дарья. Роженица открывает глаза и сталкивается взглядом с Катькой. Несколько мгновений они смотрят друг на друга.
— Катька-а! Ты куда делась? — слышится со двора голос Лехи.
Катька соскальзывает по лестнице вниз и бросается к колодцу.
В избе под крышей гуляет дым. Над огнем в котле греется вода. Андрей, выпрямившись, сидит у стола и смотрит в пол. Входит Леха, приносит завернутую в тряпку краюху хлеба, разворачивает и кладет на стол. Дарья достает нож. Приподнявшись на цыпочки, Машка тянется к хлебу, но мать бьет ее по рукам. Девчонка плачет, размазывая по лицу грязные слезы.
— Сопли утри! — сердится Тимофей.
Из хлева вдруг раздаются вопли затихшей было дурочки. Дарья кидает краюху на стол и торопливо уходит.
— Ох, не могу… Ну и орет же! Прямо душу вынает! — морщится Леха и выходит во двор. Крики усиливаются.
— Тимофей! — зовет Дарья. — Иди помоги! Перенесть ее надо!
— О господи! Поесть не даст спокойно, — бормочет Тимофей и встает из-за стола.
Напряженно прислушиваясь и не думая о том, что он делает, Андрей отламывает от ковриги кусок и машинально жует, глядя в одну точку расширенными от волнения глазами. Проходит несколько минут тягостной тишины. Андрей поднимает голову и видит устремленные на него голодные взгляды Тимофеева семейства. Девчонки и их мать смотрят с недоумением, Тимофей же и Леха с мрачной неприязнью.
Все собираются вокруг Дарьи, которая, взяв нож, снова принимается делить хлеб. Андрей тоже получает кусок, который баба кладет перед ним на засаленные доски стола, но не берет его, а сидит, низко опустив голову, и ни на кого не смотрит. Ему почти до слез стыдно.
…Вся семья сидит вокруг стола и в благоговейном молчании жует хлеб.
Вдруг с улицы раздается шум, крики, дверь в избу распахивается, и на пороге появляется здоровенный мужик с кнутом в руках.
— Ага! Вот вы где!
— Ага, вот мы где! — в тон ему отвечает Леха.
В избу входят еще несколько мужиков в запыленной одежде, ребятишек и баб.
— Ну! Я Семена убью! Здесь же еще хуже! — шумит мужик с кнутом.
— Убьешь, говоришь? — усмехается Тимофей.
— А что ты думал?! За такие шутки, знаешь, что бывает?!
— Ну это ты, брат, что-то заврался! «Убью»… Ты что, Михаил, Семена не знаешь? — дразнит Тимофей мужика с кнутом.
— Знаешь, боярин шумел! Что ты! — рассказывает Михаил. — Всех, говорит, верну и штраф заставлю платить!
— И вернет, помяните мое слово, — ввертывает низкорослый мужичонка.
— Вот ему! — орет в ответ Михаил.
— Тихо вы! — прикрикивает на мужиков Дарья, высовываясь из хлева. — Чего раззевались?!
— Да ладно тебе! — огрызается Михаил и обращается к Тимофею. — Оставаться здесь, что ли, собираетесь? А? Золото, что ли, нашли?
— Бабу нашли рожалую! — отвечает Тимофей. — «Золото»…
— Какую еще бабу?
— Баба здешняя во дворе рожает. А при ней вон чернец. Что-то уж больно сокрушается…
— А что за чернец? — вполголоса спрашивает низкорослый мужик.
— Да глухонемой. Пришлый, должно.
Под ногами у Михаила вертятся дети — гоняются друг за другом, шумят.
— А ну цыц! Пошли отсюда! — кричит Михаил и выпроваживает их во двор.
— Попали мы, как кура в ощип, — вздыхает низкорослый и выходит на улицу.
— А у меня баба совсем плохая… — оглянувшись в дверях, тихо говорит Михаил. — Не знаю, что и делать…
— Да-а-а… — неопределенно произносит Тимофей, встает из-за стола и вместе с Михаилом выходит на улицу.
В избе остаются Андрей и Машка. Машка сидит на лавке и, не спуская глаз с инока, жует хлеб. В это время в избу вбегает малый лет пяти и замирает, уставившись на девчонку. Корка, которую жует Машка, производит на него ошеломляющее впечатление. Некоторое время малый стоит, разинув рот и не в силах двинуться с места. Наконец он приходит в себя, подсаживается к Машке и говорит:
— А мне дай?
— Нет, — холодно отвечает девчонка и продолжает жевать, изображая на лице крайнюю степень удовольствия.
— Что ли, давай играть, — подумав, предлагает малый.
— Давай, — соглашается Машка. — А как?
— Ну, кусай, — командует мальчишка. — Кусай хлеб.
Она откусывает кусок корки и с удивлением спрашивает:
— Ну и что?
— А теперь я…
Машка протягивает малому зажатый в кулаке ломоть… Тот откусывает и жует, глядя на нее жадными блестящими глазами.
— А теперь опять ты…
Она кусает от горбушки и говорит, пренебрежительно отвернувшись:
— Я больше не хочу.
Малый озадачен. Некоторое время он сидит на скамейке, болтая ногами, потом вдруг срывается с места и исчезает за дверью. Машка поворачивается к Андрею, который, прислонившись к степе, тихо сидит в красном углу.
— А тебя как зовут? — спрашивает она.
Рублев поднимает на нее глаза. Машка с минуту изучает его и повторяет:
— А тебя как зовут?
Андрей отводит взгляд. Машка весело смеется, наслаждаясь его замешательством.
В избу влетает давешний мальчишка в сопровождении троих приятелей. В руках одного из них — белобрысого и сопливого — огромный желтый огурец.
— Давай меняться! — предлагает малый. — Мы тебе огурец, а ты нам горбушку. Смотри — во! — Он отбирает у белобрысого огурец и протягивает его Машке. Та некоторое время колеблется, но в конце концов берет огурец и отдает хлеб. Малый хватает корку, и ребята с радостными воплями убегают.
Машка с подозрением смотрит им вслед, затем откусывает от огурца и жует. Огурец оказывается старым и горьким, как полынь. Машкины губы начинают дрожать, и, поняв, что ее обманули, она тихо плачет, всхлипывая и утираясь грязной рубахой. Вдруг взгляд ее падает на кусок хлеба, лежащий перед Андреем. Слезы на ее глазах высыхают. В голове Машки созревает план.
Она садится на скамейку против Андрея и говорит:
— Давай меняться. Я тебе огурец, а ты мне хлеб.
Андрей молча смотрит на нее. Тогда Машка, глядя ему прямо в глаза, кладет перед ним огурец и некоторое время выжидает. Затем, не спуская с чернеца глаз, берет хлеб, осторожно слезает с лавки, пятится к двери и скрывается на улице.
Из сарая раздается ужасный крик роженицы. Андрей вздрагивает и закрывает глаза.
Катька, стоя на перекладине лестницы, подглядывает через дыру в соломенной крыше. Она видит мать, которая хлопочет около дурочки, успокаивает, подкладывает ей под спину тряпье. Дарье помогают две старушки. Одна стращает воду в котле, другая, положив себе на колени голову роженицы, гладит ее по волосам, вытирает ладонью пот, заливающий глаза блаженной.
Вечереет. Деревенская улица заполнена подводами, усталыми крестьянами, лежащими около заборов, чумазыми детьми, ползающими по пыльной дороге. Ржание, шум стоят над деревней. У одной из телег столпились озабоченные мужики.
— Ну, чего делать-то будем? — ни к кому в частности не обращаясь, вздыхает низкорослый мужичок.
— Кормить нечем, — отзывается Тимофей. — Мой мерин больше двух ден не выдюжит.
— «Двух ден»… — раздражается мужичок. — Ты на мою посмотри, — показывает он на измученную костлявую кобылу, которая неподвижно стоит, прислонившись к забору и закрыв глаза.
— Ничего, пешком пойдем, — говорит кто-то.
— А в Андрониковом небось и овса и сена навалом, всего… — негромко замечает Леха. — Может, попросить?
— Ага… — хрипит кто-то в ответ. — Так они тебе и дали.
— А если как следует попросить? — настаивает Леха, вкладывая в свои слова особый смысл. — Они еще и лошадей дадут, если как следует попросить.
Мужики молчат, обдумывая Лехины слова.
— Ну, Семен! — снова не выдерживает Тимофей. — Всех под монастырь подвел!
Кто-то вяло смеется. Все смотрят на гору, где чернеют высокие монастырские стены.
У подводы, на которой пластом лежит изможденная женщина с ребенком под боком, стоит Михаил.
Он с тревогой смотрит на жену и тихо спрашивает:
— Ну что ты? Чего ты хочешь? Может, попить?
Женщина отрицательно качает головой.
— Может, ты чего хочешь? — с отчаянием допытывается мужик.
— Ничего не хочу, — еле слышно шепчет она.
— Открой глаза, ты что?
Жена не отвечает.
— Открой глаза! Слышишь?! — с ожесточением кричит Михаил.
Женщина с трудом приподнимает веки, которые через мгновение смыкаются снова. Он отворачивается и идет к мужикам.
— Ну что делать-то будем? — взволнованно спрашивает он у Тимофея.
— Столбы валять и к стенке приставлять… — отвечает Леха и садится на землю, прислонившись к тележному колесу. И тут же вскакивает. — Семен!
В деревню въезжает еще несколько подвод с беглыми. Впереди, на телеге, запряженной белой холеной кобылой, намотав вожжи на левую руку, стоит невысокий мужик с выгоревшими на солнце рыжими волосами.
