Семен Цвигун - Возмездие
— Млынский?! — рассвирепел фон Хорн. — Снова Млынский?!..
Генерала прервал глуховатый, прерывистый телефонный звонок. Фон Хорн поднял трубку.
— Господин фельдмаршал, я позволю себе еще раз напомнить о моем открытом правом фланге. Чем ближе мы к Москве, тем ожесточеннее сопротивление русских войск… — сменив резкий тон, тихо проговорил он.
Его прервал голос в трубке:
— Дорогой Хорн, 33-я мотодивизия уже на пути к вам. Это все, что я могу вам подбросить.
— Господин фельдмаршал, при такой растянутости фронта одной дивизии мало.
Голос в трубке:
— В случае необходимости сманеврируйте частями вашей армии и не волнуйтесь, генерал! У русских будут другие заботы кроме вашего правого фланга… Желаю успеха! — И голос в трубке умолк.
Во время этого разговора офицер связи, бесшумно вошедший в кабинет, передал полковнику Кемпе телеграмму. Тот торопливо пробежал ее глазами и, выждав, когда генерал закончит разговор по телефону, поднялся. Он был бледен.
— Господин командующий… — чуть заикаясь, начал Кемпе. — Только что сообщили: совершена диверсия на железной дороге в районе Плавска. 33-я мотодивизия понесла большие потери.
Фон Хорн медленно опустил трубку на рычаг и посмотрел на Вольфа.
— Вы докладывали, что все партизаны уничтожены или блокированы.
— Это не партизаны. Это регулярные войска, и, чтобы их уничтожить, нужны войсковые части…
— Нет, Вольф! — перебил его генерал. — Вы уже получили полк, и он понес большие потери. Повторяю: больше ни одного солдата. Ни одного! Запомните это, штандартенфюрер, хорошенько! Обходитесь своими силами.
Землянка радиста. Наклонившись над рацией, Наташа принимает радиограмму из штаба армии и тут же вслух читает Млынскому:
— «Оборудуйте новую базу отряда ближе к городу и к основной линии коммуникаций фон Хорна. Точка. В районе города действует разведгруппа фронта. Точка. Командир — капитан Афанасьев. Точка. Пароль для связи: «В Москве безоблачное небо». Точка. Отзыв: «В Берлине скоро будет пасмурно». Точка. В контакт вступит по необходимости только с вами. Точка. Ермолаев».
Внимательно выслушав указание командующего армией, Млынский произнес:
— Хорошо. Записывай, Наташа: «Отряд переходит на новую базу в квадрате 37–43. Ждем боеприпасы, медикаменты, зимнее обмундирование в районе деревни Шуи».
Небольшая деревенька. Никакого движения. Ни единого дымка. Тишина…
Отряд остановился вблизи деревни. На разведку направлен Вакуленчук с матросами. Возвращаясь, он докладывает Млынскому:
— Пустая деревня, товарищ майор. Ни души.
Млынский. Ты хорошо смотрел? Мин нет?
Вакуленчук. Ну полный порядок.
Подошедший Серегин предлагает:
— Товарищ майор, может, привал устроим? Люди устали, обогреться бы надо.
— Хорошо, — соглашается Млынский и отдает Серегину распоряжение: — Выстави охранение подальше от деревни, чтобы не было никаких неожиданностей.
— Есть! — ответил Серегин.
Изба Клавдии Герасимовны в заброшенной деревне. Млынский, Алиев и Серегин — в избе, топится печка. Тепло. Здесь же — Наташа.
Млынский. Наташа, выйдешь на связь во второе запасное время, а то немцы запеленгуют нас раньше, чем отдохнуть успеем.
— Передачу отсюда вести?
— Нет, из леса, отойдя километров на пять… — Посмотрел на карту. — Бондаренко проводит тебя. — Обращается к Серегину: — А сейчас отдыхать!
Входит солдат.
— Товарищ майор! Тут до вас добиваются…
— Кто?
— Женщина! Вышла на охранение… Горковенко приказал отвести ее к вам! Я говорю — нельзя, командир отдыхает, а она прямо на штык прет…
— Что же это, я в свой дом должна по докладу входить? Здравствуйте, — прерывает солдата входящая в избу высокая, худая, обвязанная платком по самые глаза женщина.
Млынский быстро ответил:
— Здравствуйте! — и обратился к солдату: — Можете быть свободны.
Солдат уходит.
Женщина по-хозяйски окинула взглядом всех присутствующих; не торопясь, сняла полушубок, с головы — платок, встряхнула его. Села на лавку, сняла сапоги, надела чувяки и подошла к Млынскому.
— Ну, будем знакомиться, — с улыбкой сказала она. — Клавдия! Колхозный бригадир, а теперь — председатель.
Млынский переглянулся с Алиевым.
— Клавдия… а по батюшке как?
— Клавдия Герасимовна.
— Вы извините, мы тут без вас…
— Да это уж вы меня извините, хозяйка такая плохая. Я сейчас, мигом. Ой, у вас и… и картошка-то уже готовая.
— Где же ваш колхоз, Клавдия Герасимовна? — спрашивает Алиев.
— Да как — где? — удивилась она. — Здесь! Колхоз имени Ленина. Правда, сейчас мы в лесу.
— А что же вы в лесу делаете?
— Ничего… живем, работаем…
— И много в лесу колхозников?
— Баб-то у нас… семьдесят три, мужиков — двое. Ну, детишки… Коровы, овцы, свиньи, куры даже есть. — Она внимательно посмотрела на Млынского и с надеждой спросила: — А вы к нам насовсем? Или временно? — И, не дожидаясь ответа, продолжала: — А то ить мне распорядиться надоть!..
— Здесь — временно, — ответил Млынский, — а вообще— насовсем! Недалеко от вас будем! Соседи…
Клавдия Герасимовна молча посмотрела на него, на Алиева и, вдруг засуетившись, начала накрывать на стол, поставила чугунок с картошкой, миску с соленой капустой. Откуда-то из-за двери достала завернутую в тряпку бутылку водки, осторожно поставила на стол.
Млынский попробовал капусту, кивнул Алиеву, показывая на вилок.
— Вот, Гасан, вкусно, очень вкусно.
Клавдия Герасимовна придвигает к майору водку.
— Командуйте!
Млынский взял бутылку.
— Да, никак, довоенная, смотри! Ну пожалуйста, давайте разливайте.
Хозяйка разливает водку, берет стопку.
— Со знакомством!
— За победу!
Все выпивают, начинают закусывать. Млынский хвалит капусту.
— Кушайте на здоровье, кушайте, — угощает Клавдия Герасимовна.
Командир отряда, сочувственно глядя на Клавдию Герасимовну, интересуется:
— Тяжело без мужчин хозяйство вести?
— Без мужика всегда тяжело, но справляемся. Вот ведь что бывало: мужики наши и выпивали, да чо греха таить, и кулаком иногда баловались, всяко было. А вот ушли на войну — и осиротели мы… Кушайте… Бабы у нас хорошие, справные, работящие. Вот собрались на сходку и порешили не распускать колхоз, так всем миром и снялись. Вот меня тогда председателем-то заместо Алексеича и избрали. Он на фронте воюет.
В беседу, оторвавшись от еды, вступает Серегин:
— А зачем в лес-то ушли? Немцы-то шли стороной, могли бы в деревне жить.
— А чо же нам, его дожидаться, что ли? Мы в деревне деда Егора оставили. Он хучь и хворый, а службу свою славно несет.
— Ну а откуда узнали, что мы в деревню пришли? — спросил Серегин.
— Так вот дед Егор-то и сообщил. Он же разведку вашу увидел. Ну, потом уже все войско. Пришел на заставу и племяшу моему Фролке шепнул…
— Так у вас и заставы есть? — удивился Алиев.
— А как же! По всем правилам, — улыбается Клавдия Герасимовна. — Чтоб от немца хозяйство сберечь, надоть и разведку иметь. — Оглядев всех ласковым взглядом, она продолжала: — Располагайтесь тут, кушайте, а я побегу в лес. Радость такую бабам своим рассказать надо… Помощь, может, какая требуется?.. Говори, командир, не стесняйся. Мы всем колхозом поможем!
Млынский переглянулся с Алиевым, встал, подошел к Клавдии Герасимовне и, глядя ей прямо в глаза, сказал:
— Дорогой ты наш человек, Клавдия Герасимовна! Большое тебе спасибо от всех нас… от всей Красной Армии!..
Клавдия Герасимовна. Сталин-то жив-здоров? Москва стоит?
— Жив-здоров. И Москва, и Ленинград стоят.
— А мы и не сумлевались. Ну, я побегу.
В той же самой комнате, где когда-то допрашивали Петренко, за большим столом сидит гестаповец Шмидт. Напротив него, ссутулившись, — женщина с приятным, но очень усталым лицом. В глубине комнаты на диване — штандартенфюрер Вольф.
— Госпожа Млынская, вы можете, вы обязаны спасти мужа своего. Да-да, спасти. Это очень просто. Напишите ему записку, несколько слов. Разве это предательство?
— Что я должна написать?
— Опишите общее положение вещей таким, каково оно есть в действительности. Ваш муж несколько месяцев находится в лесу, отрезан от мира и не знает, что наши солдаты уже разглядывают в бинокли Москву. Напишите еще, что очень скучаете, что дети ваши больны. Ведь это все правда, не так ли? Мы гарантируем жизнь ему и его солдатам.
— Я ничего не буду писать, — после небольшой паузы ответила Млынская.
— Фанатичка! — взорвался Шмидт. — С вами бессмысленно разговаривать! Из вас нужно выбивать фанатизм! И мы сделаем это!
Вольф поморщился и направился к двери. У порога он обернулся.
