Александр Чехов - Тайны живописи
Вадим. Положим, что так, но я не пойму, к чему ты клонишь? Хорошо, тебе не нравится сюжет. Предложи что-нибудь дельное!
Сергей. У меня есть план. Мы с Маринкой сделаем тебе такую пьесу, зритель вздрогнет!
Вадим. Мы с Маринкой…
Сергей. Только не мешай мне ради Бога!
Вадим. Тебе помешаешь!.. Ты же как танк.
Сергей улыбается. Вадим встает и уходит. Таня вскакивает.
Таня. Дураки вы!..
Таня выбегает в коридор вслед за Вадимом.
Вадим стоит у окна. За окном серое, вечернее небо, двор, стены домов, окна. Сзади подходит Таня. Вадим поворачивает к ней голову и смотрит ей в глаза. Долго.
Вадим. Может быть оно и к лучшему, как знать. Пусть оно идет, как идет.
Таня подходит и обнимает его сзади.
18
— Я люблю тишину. В тишине мир воспринимается по особенному. Ты вдруг начинаешь слышать то, что раньше не слышал или не обращал внимания. Каждый, даже самый незаметный звук, скрип половицы, звяканье фарфоровой чашки, когда ее ставят на блюдце, шум проехавшего автомобиля или шелест бумаги, когда переворачиваешь страницы книги. Я люблю шелест страниц. С детства еще. Он успокаивает. А когда звуков нет вообще, такое конечно редко бывает, тогда ты лучше воспринимаешь мир зрением. И еще запахи, можно сосредоточиться на запахах или на том, что чувствуешь кожей…
Ее голова лежала у Миши на коленях, и ему это было приятно. Обнаженные изящные ноги, которые она никогда не стеснялась при случае показать, покоились, скрещенные, на подлокотниках дивана, белая майка едва прикрывала черные трусики, зеленые глаза были устремлены куда-то вверх, нет, не в потолок, куда-то выше, дальше, в бесцветную неизвестность, ее тихий задумчивый голос в сочетании с шумом дождя уводил куда-то в ирреальное, сонное, метафизическое пространство, где не было на самом деле ни дождя, ни голоса, а были только мысли и легкие, прозрачные, мимолетные, воздушные образы, которые возникали и исчезали, сменяя друг друга со скоростью кинопленки — мечты, воспоминания. Капли стекали по стеклу окна, размывая внешний мир, дома и деревья в бессмысленную, динамичную, все время меняющуюся абстракцию.
Они все больше и больше проводили времени вместе. Практически окончательно перебравшись к нему жить, девушка встречала его вечерами, они ужинали, потом смотрели телевизор или просто болтали о всякой всячине, читали книги, ходили в гости. Сценарий свой Миша почти забросил, машинка была задвинута в угол стола и обиженно молчала, эта бездеятельная, вялая, дождливая праздность, продолжающаяся уже не первую неделю немного смущала и беспокоила его, впрочем, он надеялся вернуться к работе позже, когда позволят обстоятельства, а сейчас эта пауза, пожалуй, была даже на пользу — многое из первоначальных замыслов надо было переосмыслить, а может быть даже, в последнее время он все чаще об этом думал, переписать заново — слишком, слишком далеко зашла та странная, как-то само собой образовавшаяся связь между сценарием и его собственной, личной, вполне реальной жизнью, словно то, что было написано на бумаге неким мистическим образом через день или два воплощалось в действительности, и то смутное, тревожное предчувствие чего-то большого и крайне неприятного, которое непроизвольно выходило у него в последних сценах — о, это пугающее ожидание было очень знакомо ему и здесь, в этой комнате, по эту сторону стекла, оглядывая ситуацию со стороны, вспоминая прошедшие разговоры, реплики, взгляды и жесты, он часто ловил себя на мысли, что отношения Олега и Лены далеко не так просты, как кажутся, что здесь, возможно, кроется что-то в прошлом, нечто, о чем он не в силах знать, только догадываться, и это нечто, как виделось ему, могло изменить все в одночасье. Можно было, конечно, спросить Вику, но, с одной стороны, они были не настолько близкими друзьями, с другой — тема была уж больно щекотливая.
Лена неожиданно встала, села ему на колени и обвила руками шею.
— Ты что-то совсем не свой в последние дни, — сказала она, — Что происходит? Я говорю, а ты как будто не слышишь. Мне иногда кажется, что я живу со стенкой.
— Не обращай внимания. Этот сценарий…
— А что сценарий? — короткое движение бровью, — Кстати, когда ты перестанешь его прятать? Он столько места занимает в твоей жизни. Так хочется почитать!
— Когда закончу, — отрезал Миша, — Не могу показывать недоделанную вещь.
— Даже мне?
— Понимаешь… — он задумался на секунду, — Он — странный. Очень странный. Этот сценарий. Я иногда сам не понимаю, почему он выходит так, как получается. Это что-то из подсознания, что-то, что выше меня, или глубже. Как внутренний голос. Он словно говорит мне, что делать, как писать… И то, что получается… Это странно. Это как зеркало меня, моей жизни, всего, что со мной происходит. Кривое зеркало. Я не могу его тебе показать. Сейчас. Извини!
Она смотрела на него пристально, внимательно, не мигая, словно гипнотизируя и заглядывая таким образом в самые глубины его души.
— Ты меня боишься?
— Нет, что ты! — отступал Миша, — Дело не в этом. Может быть, я себя боюсь.
— Если ты не доверяешь даже себе, как ты можешь любить кого-то другого?
— Я люблю тебя! Ты мне веришь? Но это выше меня. Я еще не совсем в этом разобрался. Иногда я просто перестаю что бы то ни было понимать. Может быть, я его никогда не закончу.
— Зачем же ты его пишешь? — искренне удивилась она.
Он пожал плечами.
— Не знаю. Чтобы разобраться.
— В себе?
— Да.
— Ты — странный тип! — Лена покачала головой, задумалась и добавила, глядя уже куда-то в сторону: «Очень странный!» Она перебралась в кресло, устроилась, поджав под себя ноги, и включила телевизор — сосредоточенная, внимательная, отстраненная.
19
Гримерная. Неяркий свет. Входит Вадим в белом балахоне, на лице — белый грим Пьеро. Он садится перед зеркалом и начинает медленно, очень медленно снимать его салфеткой.
Вадим. С какой старательностью мы изображаем страсти на сцене! Мы играем в любовь, мы выдавливаем слезы или разыгрываем радость. Мы лицедействуем. Мы копируем окружающую нас реальность и создаем реальность новую, гиперреальность на грани фарса и трагедии, реальность, которая шокирует, удивляет, учит и выворачивает наизнанку. Мы строим гримасы, мы танцуем на фразах, мы складываем стихотворные строки в карточные домики, только достаточно ли мы мудры для этого? Знаем ли мы о жизни больше, чем другие люди, чтобы смешить других и смеяться самим? Достаточно ли мы ответственны для того, чтобы говорить, чтобы создавать образы, чтобы учить?
Сергей (из темноты). Хороший монолог. Сам придумал?
Вадим (немного опешив, но быстро придя в себя). А какая разница?
Сергей. Ноль или единица?
Вадим. Одна вторая. А в сущности, это одно и тоже. Или я не прав, Гамлет?
Сергей. Ты прав, Ромео, ты как всегда прав. Только…
Вадим подходит к Сергею и хватает его правой рукой за шею.
Вадим. Тебя что-то беспокоит?
Сергей. Ты меня беспокоишь.
Вадим. В чем же?
Сергей. Как далеко ты способен зайти?
Вадим. В чем?
Сергей. В игре или в жизни, какая разница?
Вадим. Разницы никакой. Ты знаешь.
Сергей. Знаю. Но мне кажется, ты слишком близко к сердцу принимаешь некоторые вещи.
Вадим. Но я же Ромео…
Сергей. Который так и не покончил с собой. Он вырос, постарел, растолстел и женился на какой-нибудь знатной веронке.
Вадим. Верно. Но он все равно остался Ромео. Может быть немного изменившимся, но…
Сергей. Суть игры…
Вадим. В чем суть игры?
Сергей. В том, чтобы пройти ее до конца. Или я не прав?
Вадим. Прав. Но конец игры каждый определяет сам.
Сергей. И какой конец нужен тебе?
Вадим (улыбаясь). Я же говорил. У этой пьесы нет финала. Финал — это отсутствие.
Сергей. Отсутствие чего?
Вадим. Идей, образов, концепций, чего-нибудь. Просто отсутствие. Тебе нравится такой конец игры?
Сергей. Это… игра?
Вадим. Какая разница?
Сергей. А ты упрям. Ладно, посмотрим, там будет видно.
Сергей выходит. Вадим закрывает за ним дверь, задумчиво прохаживается вдоль гримерной от стены до стены несколько раз.
20
Она исчезла. Она не пришла в пятницу и в субботу не пришла, и в воскресенье. Любовь Валерьевна по телефону сказала, помявшись пару секунд, что Леночка уехала домой, к родителям, и будет через неделю-другую, и он почему-то не очень этому поверил, хотя объяснение выглядело вполне правдоподобно — что-то было не так, где-то была ложь, что-то наверняка произошло, он это чувствовал, быть может потому, что также чувствовал ранее, что что-то должно было произойти, и сейчас вот, словно следуя планам актеров — началось.
