Юрий Нагибин - Директор
А у нашего грузовика со смехом собираются водители, чтобы пополнить недостаток воды в охладительной системе за счет «внутренних» запасов. Слышится чей-то веселый голос:
— Директора без очереди!
Зворыкин пробирается к радиатору и влезает на бампер…
И снова пески, пески, пески…
Тянется караван машин, но одна машина уже идет на буксире.
Колонна достигла привала — затерявшегося в песках селения. Техники занимаются осмотром и ремонтом машин, шоферы моются, бреются, пьют воду и мутное пиво. Перебрасываются шутками с местными жителями.
С каменистого холма всадники в косматых шапках недобро следят за участниками пробега.
В одной группе, где находятся несколько наших, а также итальянских и французских водителей, техник Сухарик с помощью переводчика рассказывает об ужасах пустыни:
— Это еще вопрос: кто хуже — фаланга или скорпион! У обоих укус смертелен!
Толмач тут же переводит эти полезные сведения иностранным водителям. На лице маленького итальянца неподдельный ужас.
— Я лично больше уважаю скорпиона, — продолжает Сухарик, — он хоть не прыгает. А фаланга, сволочь, на метр сигает. Присядешь на койку, а она тебе в морду вцепится…
— А много здесь этой нечисти? — через переводчика спрашивает итальянец.
— Хоть завались, — мрачно отвечает Сухарик. — Тут спать надо вполглаза. А то еще змеи или эти… сколопендры…
— Санта Мария! — осеняет себя крестным знамением итальянец…
В другой группе два американских водителя в компании с русским коллегой Вараксиным угощаются из плоской фляги чем-то явно покрепче пива.
— Совьет машин — вери гуд!.. — говорит американец, отпивая из фляги, и передает ее Вараксину.
Тот подтверждает это энергичным глотком, и фляга следует дальше.
— Форд — вери гуд!.. — говорит Вараксин, и церемония с флягой повторяется…
У входа в палатку Зворыкин с наслаждением намыливает голову. Подходит Рубинчик.
— Сообщаю счет, — говорит он веселым голосом, — три-два, правда, все еще не в нашу пользу.
— А что случилось? — спросил Кныш.
— Выбыла итальянская команда. Наши хлопцы немножко рассказали о пустыне, о ее фауне, так сказать, о змейках, скорпиончиках и прочих зверушках… Ну, Бенито сообразил, что все это не оговорено в его контракте с «Фиатом» и он может без ущерба вернуться к цивилизации.
Кныш презрительно усмехнулся и щелчком отбросил папиросу.
— Ты ребят подначил? — спросил Зворыкин.
— Брось!.. Я так мелко не плаваю. Но скажу тебе прямо: плакать не стану…
— Странный ты, Кныш…
— Это ты странный! Для тебя пробег — все, а со стороны — ты вроде мечтаешь, чтобы тебе воткнули перо. Воду — иностранцам, запчасти — все в первую очередь иностранцам. На кой черт тебе это надо?
— Я хочу честной игры, не из пижонства. Но мы должны знать, чего стоит наш грузовик по сравнению с лучшими иномарками, имеем ли мы право ставить его на конвейер или он требует доработки.
— Тогда надо было организовать пробег на испытание, а ты сам превратил его в гонки. Тут уже не техника, а политика… Вся страна, естественно, ждет, чтобы победили мы. Сам понимаешь — престиж родины.
— Не пугай меня громкими словами, Кныш. Мы верим в нашу машину.
— Тем не менее пустыня едва началась, а мы лишились трех машин против двух их. У тебя большие цели, Алексей, и нечего исходить розовыми соплями.
— Большие цели должны достигаться чистыми средствами, на том стояли и будем стоять, Кныш!..
Машины идут по самой глубинной части пустыни. Только изредка пройдет караван верблюдов, и снова мертвые пески…
Машины вязнут в песках, набирают скорость на солончаках.
Зной, какая-то стонущая пустота вокруг; обесцвеченное небо; лишь изредка напоминая о том, что в мире есть жизнь, мелькнет пыльный куст саксаула, проскользнет песчаный удав или черной дырой в небе возникнет ворон пустынный. Иногда попадается путникам полузасыпанный след верблюжьего каравана. Упрямо ползут машины — маленькие металлические жуки — по бескрайним пескам. Их ведут усталые люди с воспаленными красными глазами, стертыми до крови ладонями, обожженными лицами, запекшимися от жажды ртами.
Ведут с тем деловым, не играющим в героизм упорством, с каким человечество вершит свои лучшие дела на земле, в небесах и на море…
Горизонт подернуло темной наволочью. Зашевелился песок, будто очнулось от забытья огромное тело пустыни, задышало, задрожало, напряглось. Темнеет вокруг, темнеет небо. Солнце становится серебристым пятаком, на который можно глядеть без защитных очков: его лучи ампутированы мутной пеленой, овладевшей простором.
Первая волна песчаной бури хлестнула по лобовым стеклам грузовиков. Стемнело, как при полном затмении солнца. Водители включили фары, но свет бессилен пронизать плотную толщу песчаного мрака.
И вот сквозь эту непроглядь призрачно и вместе с тем убийственно реально видно, как один из грузовиков с заглохшим мотором стремительно превращается в песчаный холм. А вслед за тем и другой застрявший грузовик заносит песком. Эти погребенные под песком машины кажутся барханами.
Колонна стала. Забегали люди. За воем бури не слышно голосов, и лишь промелькивают в желтом мраке беспомощные фигурки.
— Стоять нельзя! Стоять плохо. Засыпет песком, — говорит проводник.
А затем из тонущей тьмы доносится сорванный голос Зворыкина:
— Вперед!.. Вперед!.. Не останавливаться!.. Это гибель… Вперед!..
Двинулись дальше тусклые огоньки фар, неспособные пронизать злобный кавардак, воцарившийся в природе.
Но вот солнечный диск очистился от песчаной мути, буря улеглась, и только два холма с очертаниями грузовых машин напоминали о недавнем. Еще две машины вышли из пробега.
Колонна грузовиков добралась до горного плато Усть-Урт. Машины «отдыхают», укрывшись под гигантской высоты отвесной стеной. Из радиаторов вырывается пар. В моторах выкипела вода.
Около одной из машин — Рузаев. Он изменился к лучшему: поздоровел, подсушился, глаза живые, ясные. Он лежит на спине, глядя в синеву неба.
Подошел Зворыкин. Он обменивается рукопожатием со старым другом.
— Не скучаешь? — спросил Зворыкин.
— Нет… С мыслями не скучно.
— Это о чем же твои мысли?
— О многом. О нас с тобой, например. — Рузаев добро улыбается. — Все-таки дружба — сила!.. Как хорошо, что ты меня сюда взял. Все дерьмо с меня, как потоком, смыло… Знаешь, Алеха, я учиться пойду!
— Да брось ты?! — Зворыкин растроган признанием Рузаева, но скрывает это.
— Точно! Небось не всю память пропил, да и котелок малость варит, я еще тебя обгоню.
— Валяй! — Зворыкин толкает Рузаева в плечо, тот отвечает ему толчком, оба радостно хохочут, как в прошлые боевые годы.
Зворыкин достает карту.
— Нужна вода! — говорит Рузаеву. — Проводники покажут ближайший колодец.
В один из грузовиков загружают бочки и канистры, водитель тщательно закрывает борта, и Рузаев с шофером отправляются за водой.
Участники пробега находятся на пределе усталости. Они выливают из фляжек последние капли воды, ловя их потрескавшимися, пересохшими губами. Лица черны, кожа вокруг глаз высохла, истончилась. Но американский водитель Джой не хочет сдаваться. С осоловелым видом он бренчит на банджо что-то напоминающее популярную «Кукарачу».
Зворыкин услышал хорошо знакомую со времен учебы на фордовском заводе мелодию. Он подошел, стал прихлопывать в ладоши, подыгрывал Джою. Американец заиграл веселее, крепче. На «Кукарачу» сходятся шоферы: русские, американцы, французы. Каланча стал притопывать. Сухарик защелкал пальцами словно кастаньетами.
Грузовик Рузаева подкатил к колодцу. Рузаев выпрыгнул из кузова, хотел откинуть задний борт, и тут раздался выстрел.
Из-за бархана выглядывают узкие, дьявольские глаза, прячущиеся под мохнатой бараньей шапкой.
— Басмачи! — гаркнул водитель грузовика и рванул с места.
Рузаев перевалился в кузов, выхватил револьвер. Грузовик помчался прочь, а наперерез ему выскакивают на маленьких лошадках всадники и ведут огонь по кабине и кузову.
Звучно ухают, перекатываясь, пустые бочки. Рузаев стреляет из револьвера по басмачам. Один из них вылетел из седла, но запутался ногой в стремени, и лошадь потащила его по песку…
Шоферы поют и пляшут под бешеную мелодию «Кукарачи». Зворыкин топчет твердую лепешку такыра сапогами.
Одни пляшут умело, с вывертом, другие импровизируют что-то странное, диковатое. Но все словно состязаются в мрачной лихости, в какой-то гордой отчаянности…
Мчится грузовик Рузаева. Все большее число всадников участвуют в погоне. Рузаев отстреливается до последнего патрона. Он сумел свалить еще одного преследователя, но кончились пули в барабане.
