Григорий Кружков - Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2
Впрочем, как мы узнаем из рассказа Киплинга, Стену защищал разноплеменный сброд – солдаты всех рас и народов, какие жили тогда в Римской империи. Да и командиры были им под стать – «ни одного, кто бы не попал сюда за какую-нибудь провинность или глупость. Один совершил убийство, другой – кражу, третий оскорбил магистрата или богохульствовал и был сослан на границу подальше, как говорится, от греха…» Оден написал своего рода зонг римского солдата, соединив вместе Киплинга и Брехта.
«Композитор» (The Composer) – один из примерно тридцати написанных в 1938 году сонетов Одена. Примечательна высказанная в нем мысль – хотя она, разумеется, не нова, – что любой вид искусства можно рассматривать как перевод (исключение делается для музыки, что тоже можно оспорить). Тем самым Оден, косвенно, снимает с поэтического перевода подозрение в неполноценности. Сравним с высказыванием Б. Пастернака: «Художнику безразлично, писать ли десятиверстную панораму на воздухе или копировать десятиверстную перспективу Тинторетто или Веронезе в музее».
Стихотворение «Испытание» (The Proof), вошедшее в сборник «Щит Ахилла» (1955), как и ряд других, подверглось циклизации в «Полном собрании стихотворений» 1966 года. Оден снял название стихотворения и включил его в цикл «Пять песен». «Испытание» написано по мотивам оперы «Волшебная флейта». Принц Тамино и Памина, дочь Царицы ночи, – ее главные персонажи: чтобы соединиться в финале, они должны пройти испытание огнем и водой. В этом усматривали отражение обрядов посвящения масонских лож и даже называли оперу Моцарта «масонской».
«Озера» (Lakes) входят в цикл «Буколики» (наряду с «Ветрами», «Лесами», «Горами», «Островами», «Долинами» и «Потоками»). «Буколики» Одена – жанр пасторальный, хотя и по-оденовски модернизированный. В них нет романтического образа Природы, безмолвно говорящей о присутствии божественного начала в мире. Наоборот, природа у Одена ежеминутно напоминает нам о человеке: о его расчетах и заботах, надеждах и иллюзиях. Даже масштаб озер определяется человеческой мерой: «чтобы могла мамаша докричаться /До заигравшихся с той стороны детей». Разумеется, озерная вода охлаждает страсти, но сама по себе, без высшего вмешательства: «Озерный люд спокоен и приветлив; / Пусть буйные романтики бранятся / И сгоряча зовут к барьеру друга; / Прожив у этих вод хотя бы месяц, / Былые дуэлянты позабудут / Браниться в рифму, теша Вельзевула». Этот антиромантической укол, похоже, направлен прямиком в «Евгения Онегина» (популярного в Европе благодаря опере Чайковского).
Наконец, последнее стихотворение, «Ода Термину» (Ode to Terminus), характерный пример поздней, «горацианской», манеры Одена. Этот гимн древнеримскому богу межей и границ, в честь которого справляли праздник терминалий (22 февраля). Стихотворение Одена, написанное полвека назад, и сегодня звучит вполне современно. Автор видит беду нашей цивилизации в разрушении всяческих границ и рамок (без которых культура на может существовать), в утрате чувства меры и самоограничения и, осуждая Венеру и Марса, богов любострастия и вражды, за потворство человеческой блажи и жадности, он взывает к помощи Термина, славя дарованные им людям «игры, лады и размеры».
Стихотворение написано без рифм, «алкеевой строфой». Античными размерами, в подражание одам Горация, написаны большинство стихотворений Одена этого периода. В переводе алкееву строфу, разумеется, необходимо воспроизвести, ведь смысл оды – в утверждении данных человеку священных правил. Оден обращается к Термину, «богу границ, оград и смирения», прося его поставить пределы людским прихотям и жажде новизны. Неверно будет сказать, что Оден ополчается здесь на науку – нет, он, как всегда, относится к ней с живым интересом и замечательным для гуманитария пониманием, – он просто предлагает ей быть поскромней, осознать свое подчиненное место в человеческой доме. Он выступает за сохранение порядка в экосфере, лада в искусстве, чувства меры во всех помыслах и делах человеческих. Здесь он действительно ученик Горация, певца «золотой середины».
У Термина, бога межей, если посмотреть на него не вчуже, как на поставленный человеку предел, а изнутри, как на некое пограничное состояние, пограничное стояние между двумя полями, обнаружится еще смысл: посредничество, сочетание и примирение разделенного. У Шеймаса Хини, выросшего на границе двух миров, католического и протестантского, воспитанного двумя культурами, ирландской и английской, есть стихотворение «Terminus», в котором римский бог выступает учителем равновесия:
А все-таки, если иначе взглянуть,
Два ведра легче нести, чем одно.
Я вырос, привыкнув изгибом спины
Уравновешивать ношу свою.
Термин может считаться и богом-покровителем переводчиков. Я заметил это много лет назад, написав «Песню межевого камня»:
На меже лежит камень, на неудобье,
Между двух полей лежит, наподобье
Переводчика – или его надгробья.
Оден в своей оде утверждает, что величайшей милостью жизни является чудо взаимопонимания, то самое «чудо Пятидесятницы», когда на человека как будто сходит Святой Дух, и «каждый вдруг понимает язык другого». Тем же заканчивается и моя переводческая ода:
…Тихо в поле. В глазницах кремнёвых сухо.
Зачинается песнь от Святого духа.
Это камень поет – приложите ухо.
Это совпадение, замеченное мной не сразу, – значит, не случайно я выбрал у Одена это стихотворение! – лишний раз доказывает, что связь между подлинником и переводом – корневая, что настоящая работа начинается задолго до того, как произойдет реальная встреча текста и глаз; только поэтому перевод и оказывается возможным.
Что касается стихотворений «Я вышел в город погулять» и «Колыбельная», то они стали предметом отдельного интертекстуального разбора, предлагаемого ниже.
У. Х. Оден (1907–1973)
Похоронный блюз
Замолкните, часы; разбейся, телефон;
Швырните мопсу кость – пускай уймется он.
Сурдиною трубе заткните глотку, чтоб
Нежней играл Шопен; теперь несите гроб.
Пускай аэроплан кружится в небесах,
Вычерчивая там слова: Увы и Ах.
Пусть шейки голубей украсит черный креп,
Пусть им на площадях рассыплют черный хлеб.
Он был моей рекой, и морем, и скалой,
Шаландою моей, и ночью, и луной,
Был солнцем из-за туч, рассветом из-за штор;
Я думала, любовь бессмертна. Это – вздор.
Тушите все огни – не нужно больше звёзд,
Снимайте солнца шар, срывайте неба холст,
И океан в лохань сливайте, господа; –
Ведь больше ничего не будет никогда.
Блюз римской стены
Над вереском ветер студеный гудит,
Заеден я вшами, соплями умыт.
С небес прохудившихся льет и течет,
Я воин Стены, ее страж и оплот.
Крадется туман между серых камней,
Один я кукую без милки моей.
Чего я тут за морем жду-стерегу?
Девчонка моя на другом берегу.
Вокруг нее вьется носатый Фабулл,
Схватил бы урода и в лужу макнул.
Пизон – христианин, при нем не сбрехни,
Он молится рыбе, а девкам – ни-ни.
Колечко подружки я в кости спустил,
Без девок и денег служить нету сил.
Скорей дослужить бы да лямку долой,
Хотя бы без глаза – вернуться домой.
Композитор
Все прочие лишь переводят: художник
Прелестный вид умыкнуть норовит,
Поэт смекает, как в десятисложник
Впихнуть свой опыт бед и обид.
Кусочки жизни они переносят
В искусство и прячут ревниво в футляр;
Лишь звуки твои подсказки не просят,
Лишь музыка – сверхъестественный дар.
Излей же на нас безоглядное чудо
Своих водопадов, пускай с высоты
Свергается песнь, прорывая запруды
Унынья, сомнения и немоты.
Хлещи же по спинам, плечам и коленям;
Как сладким вином, напои нас прощеньем.
Испытание
«Когда ломают времена
Обычаи и ритмы,
И лезет воровской жаргон
Из публики элитной,
И носят с шиком дураки
Чужих пороков пятна,
Кто будет веровать в Любовь,
Ее слова и клятвы?» –
Так, вспыхнув, проревел Огонь;
Но Тамино и Памина
С закрытыми глазами,
Бесстрашно руку в руку вдев,
В блаженстве сладком замерев,
(Невинные? О да! Наивные? О нет!)
Прошли сквозь дым и пламя.
«Когда с петель сорвется мир,
Ад вырвется из плена
И обернется чиж совой
И ведьмою – Елена,
Когда фиалка зарычит
И мак возжаждет крови,
Какое вылупится зло
Из треснувшей Любови?» –
Так прошипела им Вода;
Но Тамино и Памина,
Наперекор совету,
В ладони храбро сжав ладонь,
Сквозь Воду, как и сквозь Огонь,
(Испуганные? Нет! Счастливые? О да!)
Прошли и вышли к свету.
Озера
