Гомер - Илиада
Песнь двадцать третья
Игры в честь Патрокла
Так в Илионе они сокрушались священном. Ахейцы ж,
После того как к судам подошли и к волнам Геллеспонта,
По кораблям чернобоким рассеялись все остальные,
Но мирмидонцам своим разойтись Ахиллес не позволил.
С речью он обратился к товарищам войнолюбивым:
«О мирмидонцы мои быстроконные, верные други!
Однокопытных коней от ярма отпрягать мы не станем.
Мы на конях, в колесницах, приблизимся к телу Патрокла,
Чтобы оплакать его. Эта честь подобает умершим.
После того же, как плачем губительным всласть мы упьемся,
Коней своих отпряжем и там же все ужинать сядем».
Подняли все они горестный вопль, Ахиллес его начал.
Трижды Патроклов объехали труп на конях они быстрых,
Плача: Фетида у них возбудила желание плакать.
Слезы песок орошали, доспехи мужей орошали.
Так тосковали они о вожде, возбудителе бегства.
Громкий плач между ними зачал Ахиллес быстроногий,
Милому другу на грудь положив мужегубные руки:
«Радуйся, милый Патрокл, хотя бы в жилищах Аида!
Делаю все для тебя, что раньше тебе обещал я:
Гектора труп притащив, собакам отдам его в пищу,
Возле ж костра твоего зарежу двенадцать я пленных
Трои прекрасных сынов, за убийство твое отомщая».
Тут на Гектора он недостойное дело замыслил:
В пыль его бросил на землю ничком перед ложем Патрокла.
С плеч между тем мирмидонцы доспехи свои поснимали,
Ярко блиставшие медью; коней распрягли громкоржущих;
Пред кораблем Ахиллеса расселись толпою несметной.
Он же устроил для них обильнейший пир похоронный.
Много блестящих быков под железом, хрипя, извивалось,
Резалось много и блеющих коз, и овец густорунных,
Множество также большое гефестовым пламенем жарким
Туш обжигалось свиных, лоснившихся салом блестящим.
Всюду текла вкруг умершего кровь – хоть чашею черпай!
Тут остальные цари повели Ахиллеса владыку
К сыну Атрея, царю Агамемнону, пастырю войска,
Только с трудом убедивши товарища гневное сердце.
Тотчас, как в ставку пришли Агамемнона, сына Атрея,
Вестникам звонкоголосым отдали они приказанье
Медный поставить треног на огонь, – не удастся ль Пелида
Уговорить, чтобы смыл себе с тела кровавые сгустки.
Но Ахиллес наотрез отказался и клятвой поклялся:
«Зевс мне свидетелем будь, высочайший в богах и сильнейший, –
Не подобает купальной воды к голове мне приблизить
Прежде, чем друга огню не предам, не насыплю могилы
И не обрежу волос. Во второй уже раз не придется
Скорбью такою скорбеть мне, пока средь живых нахожусь я.
Нечего делать, сейчас подчинимся еде ненавистной,
Завтра ж вели, повелитель мужей Агамемнон, с зарею
Из лесу дров навозить и все приготовить другое,
Что мертвецу подобает, сходящему в сумрак подземный.
Пусть поскорее его уничтожит и скроет от взоров
Неутомимый огонь, и люди возьмутся за дело».
Слушали все со вниманьем Пелида и с ним согласились.
Ужин поспешно собрали и тут же к нему приступили.
Все пировали, и не было в равном пиру обделенных.
После того как питьем и едой утолили желанье,
Спать остальные вожди по ставкам своим разошлись.
Но Ахиллес на песке неумолчно шумящего моря,
Тяжко вздыхая, лежал, окруженный толпой мирмидонцев,
В месте свободном, где волны плескались о берег песчаный.
Там его сон охватил, разрешающий горести духа,
Сладкий, глубокий: свои утомил он блестящие члены,
Гектора яро гоня к Илиону, открытому ветрам.
Вдруг пред Пелидом душа Патрокла злосчастного встала,
Схожая с ним совершенно глазами прекрасными, ростом,
Голосом; даже в одежду была она ту же одета.
Над головой его стала и с речью к нему обратилась:
«Спишь ты спокойно! Забыл обо мне, Ахиллес, ты и думать!
Не был к живому ты так равнодушен, как к мертвому нынче!
Похорони поскорей, чтоб вошел я в ворота Аида!
Души, тени усталых, меня от ворот отгоняют
И не хотят мне позволить в толпу их войти за рекою.
Тщетно брожу вдоль широковоротного дома Аида.
Грустно мне! Дай-ка мне руку! Раз тело мое вы сожжете,
Уж никогда я сюда не приду из аидова дома.
Больше с тобою, живые, не будем держать мы совета,
Сидя вдали от друзей дорогих. Беспощадная Кера,
Власти которой с рожденья подпал я, меня поглотила.
Но и тебе суждено, Ахиллес, на бессмертных похожий,
Гибель принять под высокой стеною богатых троянцев.
Но я другое скажу и прошу тебя это исполнить:
Невдалеке от своих, Ахиллес, положи мои кости, –
Вместе, как в вашем дому я вместе с тобою и вырос.
Мальчиком малым отец мой Менетий привез меня в дом ваш
Из Опоента; убийство ужасное там совершил я:
Амфидамантова сына в тот день я убил, – не нарочно,
Только по глупости детской, затеяв с ним ссору за бабки.
Там меня в дом к себе принял Пелей, знаменитый наездник,
И воспитал, и назначил мне спутником быть тебе в битвах.
Пусть же и кости обоих одна у нас урна скрывает
С ручкой двойной, золотая, подарок тебе от Фетиды».
Слово Патроклу в ответ сказал Ахиллес быстроногий:
«О, для чего, голова дорогая, сюда ты явился
И для чего так подробно мне все говоришь по порядку?
Точно исполню я все и со всем соглашусь, что прикажешь.
Но подойди же поближе! Обнимемся крепко друг с другом,
Чтобы хотя не надолго упиться нам горестным плачем!»
Так говоря, протянул он к товарищу милому руки,
Но не схватил. Как дым, душа Менетида под землю
С писком ушла. Ахиллес на песке поднялся, пораженный,
Скорбно руками всплеснул и такое сказал себе слово:
«Боги, так значит, какая-то есть и душа человека,
В домах Аида, и призрак; но жизненной силы в них нету.
Целую ночь напролет душа злополучного друга
Передо мною стояла, рыдая и горько печалясь,
Все говорила подробно, с ним схожая видом чудесно».
Так он сказал, и у всех появилось желание плакать.
В горестном плаче застала их всех розоперстая Эос
Около тела. Меж тем повелитель мужей Агамемнон,
Мулов собрав и людей из ставок, отдал приказанье
Лес подвозить. Наблюденье над ними имел благородный
Муж Мерион, товарищ отважного Идоменея.
Двинулись в путь, захватив топоры дроворубные в руки,
Взяли и крепких веревок. А спереди мулы шагали.
Много и кверху, и книзу, и вправо, и влево ходили
И добрались до долин богатой потоками Иды.
Остроширокою медью рубить принялися поспешно
Дубы с высокой листвой. И с треском великим деревья
Падали. После того, разрубивши на части, ахейцы
К мулам их прикрепляли. И, землю копытами роя,
Мулы старались сквозь частый кустарник достигнуть равнины.
Бревна и все дровосеки несли, ибо так приказал им
Вождь Мерион, товарищ отважного Идоменея.
Поочередно все бревна сложили на берег, где место
Выбрал под холм погребальный Пелид для себя и Патрокла.
После того как дрова они всюду кругом набросали,
На землю все в ожиданье уселись толпой. Ахиллес же
Войнолюбивым своим мирмидонцам отдал приказанье
Медью блестящей одеться и коней запрячь в колесницы.
Тотчас же все мирмидонцы вскочили, доспехи надели.
На колесницы свои поднялись и бойцы, и возницы.
Конные шли впереди, за конными – туча пехоты,
А в середине несли товарищи тело Патрокла;
Волосы тут же срезали себе и на тело бросали,
Весь ими был он покрыт. Ахиллес же придерживал грустно
Голову сзади; в Аид провожал он неробкого друга.
Те же, дошедши до места, какое Пелид им назначил,
Труп положили и бревна поспешно укладывать стали.
Тут другое замыслил в уме Ахиллес быстроногий:
Став в стороне от костра, он русые волосы срезал,
С детства растимые им для бога речного Сперхея,
На винночерное море взглянул и промолвил сердито:
«Тщетно, Сперхей, обрекался, моляся тебе, мой родитель,
Если назад ворочусь я в отчизну мою дорогую,
Волосы срезать мои и тебе принести с гекатомбой:
Нехолощеных баранов заклать пятьдесят, чтобы кровь их
Пала в ключи на участке твоем с алтарем благовонным.
Так тебя старец молил. Но не исполнил ты просьбы!
Нынче же, раз не вернусь я уж в милую землю родную,
Волосы дам унести я с собою Патроклу герою».
Так он сказал и вложил товарищу милому в руки
Кудри свои. И у всех появилось желание плакать.
Скорбью объятых покинуло б их заходящее солнце,
Не подойди Ахиллес к Агамемнону с речью такою:
«Сын Атрея! Твои приказанья исполнят скорее
Мужи ахейские. Плачем пора бы уж сердце насытить.
Пусть от костра разойдутся. Скажи, чтоб готовили ужин.
Мы же, которые более всех об умершем горюем,
Сделаем все, что потребно. Вожди пусть останутся с нами».
Только что это услышал владыка мужей Агамемнон,
Тотчас народ отослал обратно к судам равнобоким.
Те лишь остались, кто должен участвовать был в погребенье.
Сруб они вывели в сотню ступней шириной и длиною,
И на вершину его мертвеца положили, печалясь.
Много и жирных овец, и тяжелых быков криворогих,
Перед костром заколов, ободрали. И, срезавши жир с них,
Тело Патрокла кругом обложил Ахиллес этим жиром
От головы до ступней; на костер побросал он и туши.
Там же расставил сосуды двуручные с маслом и медом,
К ложу их прислонив. Четырех лошадей крепкошеих
С силою бросил в костер, стеная глубоко и тяжко.
Девять собак у стола Ахиллеса владыки кормилось;
Двух из них заколол Ахиллес и туда же забросил;
Также двенадцать отважных сынов благородных троянцев
Острою медью зарезал, свершив нехорошее дело.
Силе железной огня пастись на костре предоставил,
И зарыдал, и товарища звать принялся дорогого:
«Радуйся, милый Патрокл, хотя бы в жилищах Аида!
Делаю все для тебя, что раньше тебе обещал я!
Целых двенадцать отважных сынов благородных троянцев
Вместе с тобою, Менетиев сын, огонь пожирает.
Гектора ж я не огню, а собакам отдам на съеденье!»
Так грозил Ахиллес. Но Гектора псы не касались.
Псов отгоняла от тела Зевесова дочь Афродита
Денно и нощно, и труп амвросическим розовым маслом
Мазала, чтоб Ахиллес, волоча, не уродовал тела.
Черное облако Феб-Аполлон распростер над умершим
С неба до самой земли и покрыл им такое пространство,
Сколько мертвец занимал, чтоб от силы палящего солнца
Раньше поры в сухожильях и членах не высохло тело.
Не разгорался однако костер над умершим Патроклом.
Тут придумал другое в уме Ахиллес быстроногий:
Встав в стороне от костра, двум ветрам принес он молитву, –
Ветру Борею и ветру Зефиру. Прекрасные жертвы
Им обещал. И молил, возлиянья творя золотою
Чашей, скорей прилететь, чтобы трупы на срубе сгорели
И чтоб дрова запылали. Молитву Пелида услышав,
Вестницей быстрой помчалась Ирида к божественным ветрам.
Все они, в доме собравшись несущего бурю Зефира,
Весело в нем пировали. На каменном стала пороге,
К ним подбежавши, Ирида. Как только ее увидали,
С места вскочили они, и к себе приглашал ее каждый.
Сесть отказалась, однако, Ирида и так им сказала:
«Не до сидения мне! Я спешу к океанским теченьям
В край эфиопов, где вечно живущим богам гекатомбы
Будут они приносить; и я пировать там хотела б.
Шумного просит Зефира с Бореем Пелид быстроногий
В стан прилететь аргивян, обещая прекрасные жертвы.
Чтобы палящий огонь вы раздули в костре, на который
Мертвый положен Патрокл; о нем все ахейцы горюют».
Так сказав, удалилась Ирида. Они поднялися,
С шумом ужасным помчались, гоня облака пред собою.
Дуя неистово, моря достигли. От бури свистящей
Вздыбились волны. Они прилетели в троянскую землю,
В тлевший ударили сруб, и взвилося шумящее пламя.
Ночь напролет они вместе на пламя костра налетали,
Дуя со свистом. И ночь напролет Ахиллес быстроногий,
Из золотого кратера двуручного черпая чашей,
Землю вином поливал, и земля от вина увлажнялась.
Звал при этом душу он Патрокла друга.
Как горюет над сыном отец, его кости сжигая, –
Тяжкое горе принесшим родителям смертью до брака,
Так над другом Пелид горевал, его кости сжигая.
Медленным шагом, глубоко вздыхая, костер обходил он.
Уже взошел Зареносец,[77] земле возвещая о свете,
Следом в платье шафранном Заря распростерлась над морем.
Начал костер догорать, и огонь наконец прекратился.
Ветры взвились и домой обратно к себе устремились
Морем фракийским; оно застонало, волнами бушуя.
Прочь от костра отошел Ахиллес быстроногий, на землю
Лег, изнуренный, и сладостный сон на него ниспустился.
Все остальные толпою направились к сыну Атрея.
Топот и шум подходящих Пелида от сна пробудили.
Он приподнялся и сел и с такой обратился к ним речью:
«Сын Атрея и все остальные вожди всеахейцев!
Первым делом вином искрометным костер загасите
Всюду, где сила огня сохранилась. Потом же давайте
Кости Патрокла сберем, Менетьева славного сына,
Их от других отобрав: отличить же совсем их нетрудно:
В самой средине костра он лежал, остальные горели
По сторонам далеко, – вперемежку и кони и люди.
Кости, двойным окутавши жиром, в сосуд золотой мы
Сложим, покамест и сам я в печальном Аиде не скроюсь.
Слишком высокой могилы над ним я прошу вас не делать, –
Так, приличный лишь холм! А потом уж его и широким
Сделайте нам, и высоким, ахейцы, какие живыми
После меня при судах многовеслых останетесь в стане».
Так говорил он. И все подчинились Пелееву сыну.
Первым делом костер загасили вином искрометным
Всюду, где пламя ходило. Обрушился пепел глубокий.
Белые кости собрав благодушного друга, сложили
С плачем в сосуд золотой их, окутали жиром в два слоя,
В ставку сосуд отнесли и тканью покрыли льняною.
Круг для холма начертили, фундамент на нем заложили
Окрест костра, и тотчас на фундамент насыпали землю.
Холм насыпав могильный, пошли они прочь. Но на месте
Всех удержал Ахиллес и, в круг усадив их широкий,
Вынес призы с кораблей, – тазов и треножников много,
Мулов доставил, коней быстроногих, быков крепколобых
И с поясами красивыми жен, и седое железо.
Прежде всего предложил он призы для наездников быстрых
Женщину вывел, во всяких искусную женских работах,
Также и в двадцать две меры треножник ушатый поставил, –
Первому приз. Кобыла второму шестигодовая,
Неукрощенная, в чреве своем носящая мула.
Третьему приз – прекрасный котел, на огне не бывавший,
Белый, блестящий еще, в четыре вместимостью меры;
Два золотые таланта четвертому призом назначил.
Пятому – медный двуручный сосуд, на огне не бывавший.
После того поднялся и слово сказал аргивянам:
«Сын Атрея и пышнопоножные мужи-ахейцы!
Вот на арене награды лежат для наездников быстрых.
Если бы в память другого сегодня мы тут состязались,
Первый-то приз, уж, конечно, я б сам получил. Вам известно,
Как мои лошади всех остальных быстротой превосходят,
Ибо бессмертны они. Отцу моему их, Пелею,
В дар Посейдаон привел, а родитель мой мне передал их.
Но в состязанье ни я не вступаю, ни кони лихие.
Громкого славой, какого возницу они потеряли,
Доброго! Сколько он раз на гривы волнистые масло
Нежное им поливал, водою их светлою вымыв!
Свесивши гривы до самой земли, теперь неподвижно
Кони стоят и скорбят, с печалью глубокою в сердце.
Вы же, другие, готовьтесь вступить в состязание каждый,
Кто в своих лошадях и в своей колеснице уверен».
Так сказал Ахиллес, и наездники быстрые встали.
Выступил первый меж всеми Евмел, мужей повелитель,
На свет рожденный Адметом, в ристаниях конных искусный.
Следом за ним поднялся Тидеид Диомед многомощный;
Тросовых коней подвел под ярмо он, в бою у Энея
Отнятых некогда; сам же Эней был спасен Аполлоном.
После того поднялся и Атрид Менелай русокудрый,
Богорожденный. Подвел под ярмо он коней быстроногих,
Агамемнонову Эфу с его, Менелая, Подаргом.
Анхизиад Ехепол подарил Агамемнону Эфу,
Чтоб не идти с ним под Трою, открытую ветрам, остаться
Дома и в радости жизнь проводить: большое богатство
Дал ему Зевс; а жил Ехепол в Сикионе пространном.
Эту кобылу запряг Менелай; рвалась она к бегу.
Следом запряг молодой Антилох лошадей густогривых, –
Сын блестящий Нелида, высокого духом владыки
Нестора старца. В Пилосе рожденные быстрые кони
Были в его колеснице. И Нестор старик, подошедши,
Начал советы давать без того уж разумному сыну:
«Молод еще, Антилох, ты, но боги тебя возлюбили, –
Зевс с Посейдоном, и всяким тебя обучили приемам
В конской езде. Чрезмерно тебя наставлять мне не нужно.
Мастер ты сам вкруг столба заворачивать коней. Но в беге
Медленны лошади наши. Боюсь, чтоб беды не случилось.
Кони противников легче. Но сами они ни на сколько
Лучше тебя самого иль умней поступить не сумеют.
Значит, мой друг, постарайся, вложи себе в сердце сноровку
Всякого рода, чтоб лучших призов у тебя не отняли.
В деле своем лесоруб не силой берет, а сноровкой;
Той же сноровкой ведет по волнам винночерного моря
Кормчий свой легкий корабль, бросаемый в стороны ветром;
Той же сноровкой и в гонках один побеждает другого.
Слишком иной положась на свою колесницу и коней,
Без толку кругом широким мотается влево и вправо,
По полю кони несутся без цели, он ими не правит.
Тот же, кто в деле хитер, даже худшими правя конями,
Глаз со столба не спускает и близко его огибает,
Знает, когда натянуть ременные крепкие вожжи,
Держит уверенно их, следя за передним возницей.
Цель я точно тебе укажу, и ее ты запомнишь:
Вон поднимается высохший ствол там, в сажень маховую,
Дуба либо сосны; не сгнил он еще под дождями.
Справа и слева ствола два высятся белые камня
На повороте дороги; кругом же все поле свободно.
Мужа ли это могила, умершего в давнее время?
Или и прежде когда-то стоял уж там столб поворотный?
Нынче его для бегов Ахиллес быстроногий наметил.
Близко примчавшись к столбу, на бегу заворачивай коней,
Сам же покрепче держись в колеснице красиво сплетенной.
Влево слегка наклонись, а коня, что под правой рукою,
Криком гони и бичом, совершенно ослабивши вожжи.
Левый же конь твой пускай мимо цели проносится близко,
Чтобы казалося, будто по самой поверхности цели
Ось колеса прочертила. А камень задеть опасайся:
Так изувечить нетрудно коней и разбить колесницу;
Этим ты радость доставишь другим, а себе поношенье.
Будь же поэтому, друг, рассудителен, будь осторожен!
Если же в беге своем обогнешь ты уж столб поворотный,
Нет никого, кто тогда бы тебя обогнал иль настиг бы,
Если б хоть сам за тобою божественный мчался Арион,
Конь быстроногий Адраста, от вечных богов происшедший,
Или троянские кони властителя Лаомедонта».
Так сказал и на место уселся рожденный Нелеем
Нестор, подробно во всем наставивши милого сына.
Пятым вождь Мерион снарядил лошадей густогривых.
На колесницы взошли и жребии в шлем побросали.
Сын Пелеев встряхнул. Антилоху выскочил первый
Жребий, Нелееву сыну; а следом – владыке Евмелу;
Третий достался царю Менелаю, Атрееву сыну;
После него Мериону досталося гнать. А последний
Жребий первейшему выпал наезднику, сыну Тидея.
Стали все в ряд. Указал им вдали, на равнине свободной,
Знак поворотный Пелид. Посадил наблюдателем там он
Феникса, равного богу, отцовского старого друга,
Чтобы заезды он помнил и правду потом сообщил бы.
Те одновременно все на коней замахнулись бичами,
Сильно вожжами хлестнули и голосом крикнули грозным.
Быстро ринулись кони вперед по широкой равнине
Прочь от ахейских судов. Под копытами их поднималась
Пыль и стояла под грудью, подобно туману иль вихрю;
Гривы густые коней развевались с дыханием ветра;
То многоплодной земли на бегу колесницы касались,
То высоко подлетали на воздух. Возницы конями
Правили стоя. В груди колотилось безудержно сердце
Жаждой победы. И криком возницы коней ободряли,
Каждый своих. И, пыля, летели они по равнине.
Но лишь когда к окончанию бег приходил и обратно
К морю помчались они, начало проявляться искусство
Каждого. Кони тотчас же наддали. И вынеслись быстро
Перед другими вперед кобылицы лихие Евмела.
Тросовы следом за ними неслись жеребцы Диомеда, –
Очень за этими близко бежали, совсем недалеко,
Так что, казалось, хотели вскочить в колесницу к Евмелу,
Спину и шею ему согревали горячим дыханьем
И, положив на него свои головы, сзади летели.
Тут бы его перегнал он иль спорною сделал победу,
Если бы Феб-Аполлон не гневился на сына Тидея:
Вышиб мгновенно блистающий бич он из рук Диомеда.
Брызнули слезы из глаз у того от досады; он видел,
Как от него уходили все дальше евмеловы кони,
Кони ж его без бича отставали все больше и больше.
Но от Афины не скрылось, какие подстраивал козни
Феб Диомеду. Она устремилась за пастырем войска,
Бич ему подала и коням его силу вдохнула.
В гневе помчалась потом за Адметовым сыном в погоню
И над конями его сломала ярмо; от дороги
В сторону бросились кони, а дышло на землю упало.
Сам же Евмел с колесницы стремглав к колесу покатился,
До крови локти себе исцарапал, и губы, и ноздри,
Лоб над бровями жестоко расшиб. От удара о землю
Слезы из глаз покатились, и голос цветущий пресекся.
Мимо промчался Тидид на конях своих однокопытных
И далеко впереди остальных очутился. Афина
Силу вдохнула коням и славу ему ниспослала.
Вслед за Тидидом Атрид Менелай проскакал русокудрый.
А Несторид Антилох на коней отцовских прикрикнул:
«Эй, шевелитесь и вы! Неситесь как можно быстрее!
Я не прошу, чтобы вы в состязанье вступали вон с теми:
Коням Тидеева сына отважного нынче Афина
Скорость лихую вдохнула, и славу ему посылает.
Нет, догоните лишь коней Атрида, от них не отстаньте!
Быстро вперед! Берегитесь, чтоб вас не покрыла позором
Эфа, кобыла! Зачем, дорогие, вы так отстаете!
Вот что скажу вам обоим, и это исполнено будет:
Больше забот о себе от Нестора, пастыря войска,
Дома не ждите, – тотчас он вас острою медью зарежет,
Если по лености вашей мы худшей добьемся награды.
Ну же, спешите! Летите вдогонку, как можно скорее!
Сам же на хитрость такую пущусь: где дорога поуже,
Там постараюсь я съехаться с ним. От меня не уйдет он!»
Так он сказал, и они, испугавшись хозяйского крика,
Малое время бежали быстрее. Но вскоре суженье
На углубленном пути увидал Антилох боестойкий.
Рытвина это была, где зимние воды, скопившись,
Часть дороги размыли и место кругом углубили.
Тут удержал Менелай колесницу, боясь столкновенья.
Сбоку погнал Антилох лошадей своих однокопытных,
Мимо дороги, и так, своротивши слегка, подгонял их.
Тут Антилоху в испуге сказал Менелай русокудрый:
«Как, Антилох, неразумно ты правишь! Сдержи колесницу!
Видишь, дорога узка! Обгоняй уж потом, на просторе!
Здесь колесницы столкнутся, и будет беда нам обоим!»
Так говорил Менелай. Антилох, притворясь, что не слышит,
Шибче погнал лошадей, коля их бодцом непрерывно.
Сколько с размаху запущенный диск пролетает, который
Юноша бросил, чтоб силу свою испытать молодую,
Столько пространства неслись они рядом. Но вскоре отстали
Кони Атрида. Он гнать перестал их по собственной воле,
В страхе, чтоб лошади вдруг не столкнулись на узкой дороге,
Не опрокинули б их колесниц, красиво сплетенных,
Сами ж они бы не грохнулись в пыль, добиваясь победы.
В негодованье ему закричал Менелай русокудрый:
«Кто-нибудь есть ли зловредней тебя, Антилох, середь смертных?
Что ж, проезжай! А считался и ты меж ахейцев разумным!
Приза без клятвы тебе получить все равно не придется!»
Так произнесши, к коням Менелай обратился и крикнул:
«Не отставать у меня, не печалиться сердцем смущенным!
Много скорее колени и ноги коней тех устанут,
Нежели ваши: давно уже молодость их миновала!»
Так он сказал, и они, испугавшись хозяйского крика,
Шибче рванулись вперед и близко от тех очутились.
Сидя в собранье, за бегом коней аргивяне следили.
По полю, пыль поднимая, стремительно лошади мчались.
Идоменей, предводитель критян, заприметил их первый.
Он на вышке сидел отдельно от прочих в собранье.
Голос того, кто коней понукал, – хоть и был он далеко, –
Сразу узнал он; узнал и коня впереди по особым
Признакам: конь был гнедой, но на лбу у него, в середине,
Белое, круглое, словно луна, пятно выделялось.
На ноги он поднялся и слово сказал аргивянам:
«О дорогие друзья, вожди и советники войска!
Я ль там один различаю коней, или также и все вы?
Кажется мне, впереди уж какие-то кони другие!
Кажется, что и возница не тот! Кобылицы Евмела
Чем-то задержаны в поле. А мчались они перед всеми.
Ясно я видел, что столб они прежде других обогнули,
Но не могу их теперь увидать, и напрасно блуждают
Взоры мои по пространству широкой троянской равнины.
Может быть, вожжи из рук у него убежали, не смог он
Ловко коней удержать у столба, повернув неудачно,
Выпал, наверно, и сам, и свою поломал колесницу,
А кобылицы взбесились и прочь от него ускакали.
Встаньте, однако, и вы, поглядите и сами; не в силах
Я хорошо различить; но кажется мне, перед нами
Муж, этолиец рожденьем, отважный правитель аргосцев,
Сын конеборца Тидея, герой Диомед многомощный.
Грубо быстрый Аякс Оилид возразил Девкалиду:
«Идоменей, не болтай раньше времени! Те ж кобылицы
Резвые скачут вдали по широкой троянской равнине.
Ты не настолько уж молод годами средь прочих ахейцев,
И не настолько уж зорко глаза с головы твоей смотрят!
Вечно болтаешь ты зря! Не годится тебе это делать!
Брось болтать! И получше тебя здесь присутствуют люди!
Кони все те ж впереди, которые были и раньше, –
Кони Евмела, и сам он с вожжами стоит в колеснице».
Вспыхнувши гневом, ответил Аяксу критян предводитель:
«В ссорах ты первый герой, злоречивый Аякс, в остальном же
Много другим уступаешь ахейцам, и нравом ты злобен.
Ну-ка, давай об заклад на котел иль треножник побьемся,
Выберем оба судьей Агамемнона, сына Атрея.
Мне проигравши заклад, узнаешь, какие там кони».
Так сказал он. И быстрый Аякс поднялся Оилеев,
В гневе собравшись ответить ему оскорбительным словом.
Много и дальше пошла б между ними обоими ссора,
Если бы, сам Ахиллес не поднялся и так не сказал бы:
«Идоменей и Аякс! Перестаньте друг друга позорить
Тяжкими, злыми словами! Пристойно ли вам это делать?
Сами бы вы осудили другого, кто так поступал бы.
Сядьте спокойно на место свое, за конями следите.
Скоро примчатся возницы сюда, добиваясь победы,
Сами тогда без большого труда вы узнаете каждый
Коней, – какие идут впереди, и какие – вторыми».
Так он сказал. Диомед в это время уж близко примчался.
Он наотмашь коней бичевал непрерывно. Они же
Быстро мчались к судам, высоко над землей расстилаясь.
Пыль все время хлестала вознице в лицо из-под ног их.
Золотом, оловом ярко сверкая, его колесница
Быстро вослед за конями неслась быстроногими. Сзади
Лишь незначительный след за собой оставляли колеса
В тонкой пыли, – до того они быстро летели дорогой.
Остановил их возница в средине собранья ахейцев.
Пот в изобилии падал на землю с груди их и шеи.
Сам Диомед с колесницы блистающей спрыгнул на землю,
Бич свой к ярму прислонил. А Сфенел много мощный, немедля,
Первую принял награду. Товарищам гордым велел он
Женщину в ставку отвесть Диомеда, треножник ушатый
Также туда отнести. И стал распрягать колесницу.
Вслед за Тидидом пригнал Антилох лошадей густогривых,
Не быстротой обогнав Менелая, а хитрой уловкой.
Но и при этом отстал Менелай лишь совсем не на много,
На расстоянье таком, какое коня отделяет
От колеса, когда он хозяина мчит в колеснице
Полем; концы от волос хвоста его трогают обод;
Близко следом за ним бежит колесо. Промежуток
Самый меж ними ничтожный. А мчится он по полю долго.
На расстоянье таком же скакал Менелай русокудрый
За Антилохом. Вначале на брошенный диск приотстал он.
Вскоре, однако, догнал. Наддала пышногривая Эфа,
Конь Агамемнона быстрый, – скорей побежала, чем прежде.
Если бы дальше еще состязание их продолжалось,
То обогнал бы Атрид и победы не сделал бы спорной.
Вождь Мерион, товарищ блистательный Идоменея,
Сколько копье пролетает, настолько отстал от Атрида.
На ноги медленны были его густогривые кони,
Был он и сам в состязаниях конских намного слабее.
Сын же Адмета явился последним, свою колесницу
Вслед за собою катя и гоня кобылиц пред собою.
Жалость взяла Ахиллеса, как только его он увидел.
Стал он среди аргивян и слова окрыленные молвил:
«Первый наездник последним пригнал лошадей своих быстрых!
Все же давайте по правде присудим вторую награду
Сыну Адмета. А первую пусть Диомед получает».
Так он сказал. И ахейцы одобрили, что предложил он.
Дал бы Евмелу коня Ахиллес с одобренья ахейцев,
Если б отважного Нестора сын, Антилох, оскорбленный,
Встав, не сказал Ахиллесу царю справедливого слова:
«О Ахиллес! Ты жестоко обидишь меня, коль исполнишь
Слово твое! У меня ты награду мою отнимаешь,
Так рассудив, что беда от коней с колесницей случилась,
Сам же он – славный наездник. Однако зачем же бессмертным
Он не молился? Тогда бы он к цели не прибыл последним!
Если его ты жалеешь и мил он тебе, то ведь много
Золота в ставке твоей, и меди, а также не мало
Однокопытных коней у тебя, и овец, и невольниц.
Что-нибудь выбрав, его одари хоть и большей наградой
После, иль даже теперь, чтоб тебя похвалили ахейцы.
Этой же я не отдам! А кто из ахейцев желает,
Пусть попытается, пусть в рукопашную вступит со мною!»
Так он сказал. Улыбнулся в ответ Ахиллес быстроногий,
На Антилоха любуясь: товарищ он был ему милый.
И, отвечая ему, слова окрыленные молвил:
«Раз от меня, Антилох, ты требуешь, чтобы другое
Что-нибудь дал я Евмелу, охотно я это исполню.
Дам ему панцырь, который отнял я у Астеропея,
Медный, по краю кругом обложенный оловом светлым.
Многого будет достоин подарок блистательный этот».
Автомедонту велел он, товарищу милому, тотчас
Панцырь прекрасный из ставки принесть. И пошел, и принес он.
В руки Евмелу вложил. И тот его с радостью принял.
Встал тогда Менелай пред собраньем, печалуясь сердцем:
На Антилоха он очень сердился. Глашатай немедля
Жезл ему в руки вложил[78] и отдал приказанье замолкнуть
Всем аргивянам. И выступил муж богоравный и молвил:
«Раньше разумен ты был, Антилох! И что же ты сделал?
Ты опозорил искусство мое, лошадей задержал мне,
Бросил своих наперед, хоть на много моих они хуже.
К вам обращаюсь, вожди и советники войска ахейцев!
Ни одному не мирволя, вы нас рассудите по правде,
Чтобы никто из ахейцев сказать обо мне не решился:
«Только обманом сумел одолеть Менелай Антилоха!
Вот он уводит коня, между тем его кони на много
Хуже, и только он сам и силой и властью повыше!»
Дайте-ка, впрочем, я сам рассужу. И со мной согласится
Всякий, надеюсь, данаец: мой приговор правилен будет.
Ну-ка, питомец богов, подойди, Антилох! Пред конями
И колесницею стань, как обычай велит нам, и в руки
Бич свой гибкий возьми, которым коней погонял ты,
И, прикоснувшись к коням, поклянись Посейдоном владыкой,
Что не с намереньем хитрым мою задержал колесницу».
И Менелаю в ответ Антилох рассудительный молвил:
«Сердце свое успокой! Тебя я на много моложе,
Ты же, владыка Атрид, и годами и доблестью выше.
Знаешь и сам, как легко молодежь зарываться способна.
Ум молодой опрометчив, его рассуждение слабо.
Гнев укроти свой! Коня же, которого в приз получил я,
Сам я тебе отдаю. И если б чего еще больше
Из дому ты от меня получить захотел, то немедля
Все б я отдать предпочел, чем навек у тебя, сын Атрея,
Выпасть из сердца и стать нечестивцем в глазах у бессмертных».
Так сказал и, подведши коня, передал Менелаю
Нестора храброго сын. И радость взяла Менелая, –
Радость такая, какую роса доставляет колосьям
Нивы, зеленой еще, когда защетинится пашня.
Так же и духом твоим, Менелай, овладело веселье.
Громко Атрид Антилоху слова окрыленные молвил:
«Гнев со своей стороны я теперь, Антилох, прекращаю.
Молодость ум победила сегодня в тебе; но обычно
Ты никогда не бывал легкомысленным иль неразумным.
Остерегайся впредь, дорогой мой, обманывать лучших!
Всякий другой из ахейцев не скоро меня убедил бы.
Ты же не мало трудов перенес и не мало страданий
Из-за меня, – и ты, и отважный отец твой, и брат твой.
Просьбу твою я исполню, а также коня, хоть и мой он,
Я уступаю тебе, Антилох, чтобы знали и эти,
Что никогда не бываю я духом суров и надменен».
Так он сказал и коня вознице его Ноемону
Отдал отвесть. А себе котел сверкающий взял он,
Вождь Мерион, пришедший четвертым, унес два таланта
Золотом. Пятый же приз, – двоеручный сосуд, – оставался
Неприсужденным. Его Ахиллес, чрез собранье прошедши,
Нестору отдал Нелиду, и стал перед ним, и промолвил:
«На! И пускай тебе, старец, останется этот подарок
В память о тризне над телом Патрокла. Его средь ахейцев
Ты не увидишь уже! Даю тебе приз этот просто,
Без состязаний: в кулачный не вступишь ты бой, и бороться
Также не станешь, копья не возьмешься бросать, и ногами
Не побежишь: уж тяжелая старость тебя утесняет».
Так он сказал и вложил ему в руки. И с радостью принял
Нестор подарок и слово ему окрыленное молвил:
«Все, что, мой сын, говоришь, говоришь ты вполне справедливо.
Члены мои ослабели, и ноги мои уж нетверды,
Руки с обеих сторон в плечах уж не ходят свободно.
О, если б силой и юностью цвел я такой же, какою
Цвел я, когда хоронили епейцы в Бупрасии тело
Амаринкея владыки, и дети царя учредили
В память его состязанья! Никто там со мной не сравнялся
Из этолийцев бесстрашных, пилосцев самих иль епейцев.
На кулаках я побил Клитомеда, Енопова сына;
Вышел Анкай из Плеврона бороться – его поборол я;
В беге был славен Ификл – его обогнал я ногами;
Также копьем перебросил двоих – Полидора с Филеем;
Акторионы одни лишь меня на конях обогнали.
Верх они взяли числом, на мои раздражившись победы,
Так как крупнейшие там на арене призы оставались.
Было их двое; один непрерывно лишь правил конями, –
Только правил конями, другой же бичом подгонял их.
Был я когда-то таким. Теперь же пусть этого ищет,
Кто помоложе. А мне многотрудной пора подчиниться
Старости; время прошло, как и сам я блистал средь героев.
Но продолжай, Ахиллес, состязаньями чествовать друга.
Дар же я твой принимаю охотно и радуюсь сердцем,
Что обо мне не забыл и любовь ты мою к тебе помнишь,
Что подобающей честью меня ты почтил средь ахейцев.
Пусть тебе боги за это окажут желанную милость!»
Выслушав всю до конца хвалебную речь Нелеида,
К месту пошел своему Ахиллес через толпы ахейцев.
Тут же призы за кулачный мучительный бой предложил он.
Выведя в круг, привязал шестилетнего крепкого мула;
Не был еще он объезжен и легок для выездки не был.
Для побежденного ж он двоеручную выставил чашу.
После того поднялся и слово сказал аргивянам:
«Сын Атрея и пышнопоножные мужи ахейцы!
Двух приглашаем за это сразиться мужей наилучших,
Тех, кто в кулачном бою наиболе искусен. Кому же
Даст Дальновержец победу, с чем все согласятся ахейцы,
Тот пусть возьмет и к себе уведет крепконогого мула.
Эту ж двуручную чашу с собой унесет побежденный».
Так он сказал. Поднялся человек, и огромный, и сильный,
Сын Панопея Епей, в бою кулачном искусный.
Крепкого мула рукой ухватил он и громко воскликнул:
«Эй, подходи, кто желает с двуручною чашей вернуться!
Мула ж не думаю я, чтоб увел кто другой из ахейцев,
Верх надо мной одержав: кулачный боец я первейший!
Иль не довольно, что в битвах другим уступлю я? Что делать!
Знать превосходно нельзя одинаково всякое дело.
Вот что я вам тут скажу, и это исполнено будет:
Кости его раздроблю и тело в клочки разорву я!
Эй, собирайтесь сюда, похоронщики! Ждите, покуда
Не укрощу я рукою его, чтоб унесть его с поля!»
Так он сказал. В глубочайшем молчанье сидели ахейцы.
Встал лишь один Евриал, с богами бессмертными схожий,
Сын Мекистея, владыки народов Талаионида.
Некогда в Фивы пришел он, где шли погребальные игры
В память о павшем Эдипе, и всех победил там кадмейцев.
Славный копьем Тидеид Диомед снаряжал его к бою,
Дружеским словом бодря и сердечно желая победы.
Прежде всего повязал ему пояс, потом ему в руки
Крепкие подал ремни из кожи быка лугового.
На середину собранья бойцы, подпоясавшись, вышли,
Подняли разом один на другого могучие руки,
Сшиблись, и в быстрых размахах тяжелые руки смешались.
Треск челюстей раздавался ужасный; струился обильный
Пот из их тел. Евриал для удара высматривал место, –
Вдруг Епей налетел, кулаком его в щеку ударил.
Не устоял Евриал, подломились блестящие члены.
Как из морской прибережной травы с налетевшим Бореем
Прыгает рыба и снова волной покрывается черной, –
Прыгнул и тот от удара. Его поддержал, подхвативши,
Великодушный Епей. И друзья, окружив Евриала,
С поля его повели, по земле волочащего ноги;
Кровь он вып
