Антонио Нобре - Мельник ностальгии (сборник)

Печаль небеса скрывают,
Печаль таит водоём,
Печальны горы бывают,
Печаль и в сердце моём…

Ах, тополь чёрный с наростом,
Давно ты в лесу царишь.
Мой дед – и видом, и ростом,
Вот только не говоришь.

Мой плащ укроет от стужи:
Сидим под ним до зари.
Он цвета ночи снаружи
Но с блеском лунным внутри.

Ах, колокол Санта-Клары,
По ком ты звонишь с утра?
По той роняю удары,
Что пела ещё вчера!

Рыбак, не рыбка – русалка,
Не нужен ей червячок.
Чтоб вышла доброй рыбалка,
Цепляй цветок на крючок.

Облатка луны качнётся
На глади тихой реки.
Плесень её не коснётся:
Она из святой муки.

С кувшином пойду на плёсы,
Пустым принесу назад.
Мои ль в том повинны слёзы,
Мондегу ли виноват[22]?

Зимой на волнах ленивых
Качаешь стаи гагар!
Мондегу юниц красивых
И шестиструнных гитар!

Не стоит мир очерствелый
Тех слёз, что в глазах видны!
Голубкой оденься белой…
– Бывают они черны!

Вдыхая свеч аромат,
О чём молчат урсулинки?
Сердца тревожно стучат,
Но тайну хранят косынки.

Священник вам не дал соли[23],
Желаний моих уста.
Их слаще не знал дотоле:
Вкусней клубники с куста.

Манел на Пиу[24], к нему
Что день, хожу на свиданье
Спросить, как там одному,
Не скучно ли ожиданье.

Студенты вьются вокруг
И все влюблены, ей-Богу!
Окончит курс милый друг,
Уедет, забыв дорогу…

Несите скорей кувшины:
Две струйки из глаз моих.
Ещё ни с одной вершины
Ключей не било таких.

Груди твои – два гнезда,
Там ждут птенцы-невелички.
Жадно стремятся туда
Моих поцелуев птички.

В ночь Божья Мать занята:
Лучатся и нить, и спицы.
Вяжет чулки для Христа,
А лунный клубок – в кринице.

Улей – гитара моя:
Там пчёлы снуют в заботах.
От пчёлок-звуков, друзья,
Медовые фадо в сотах.

Огни, гитары, напевы!
Снов золотая пыльца…
Пляшите, пляшите, девы!
Бейтесь, стучите сердца!

Прости меня, мой Мануэл, что допоздна
Брожу опять, но это не моя вина.
Виной – Коимбра, злая грусть её пейзажа,
Что ноет всё больней, мне душу будоража.
О новостях? Послушай, нервы, как разъяты!
Ты ветер попроси сдержать свой бег проклятый.
Умолкни, стонущий, послушный ветра бегу,
Шум чёрных тополей на берегах Монтегу!
Чем ветру плакать так, пусть тучи разверзает,
Зальёт слезами боль, ту, что его терзает.
Меня он мучает! Скажи ему, скажи!
Ах, он мне тягостней, чем старые ханжи,
Молитв мелодию бубнящие галопом,
Страшней медведя[25], что с усердьем узколобым
Урок ответит свой, страшнее, чем алмаз,
Скрипящий по стеклу, чем холод лживых фраз…
Реви же вихрь, реви и пожирай мне душу,
Залей рассудок мой, как море топит сушу,
Впитав всю темноту, безвыходность стенаний.
И волны – лунный свет моих воспоминаний.
В моей лачуге, в ночь, частенько так бывает:
Колдует ветер, духов с моря вызывает:
Дни лета прошлого, безумия и света,
И там часов каминных сердце бьётся где-то…
Какие времена, как звёздочки, вдали?
Ты знаешь, Мануэл: те, что уже прошли!
И грусть от этого, и слёзы накипают,
И меркнет лампочка, и тени наступают.
А сон уходит, и привидится мне скоро:
Песок искрится, вдалеке встаёт аврора,
Плыву в челне по морю Господа Христа,
И смуглый Габриэл[2] на вёслах… Даль чиста.
А призраки идут, из тьмы идут на свет,
В одеждах чёрных расставаний прежних лет,
О, сколько их! Мечты, видения офелий,
Звездами дальними мерцая еле-еле
На небе памяти нежнее и печальней,
Прошепчут исповедь студенту в скромной спальне.

Виденья милые! Ко мне, забудьте страх!
Река сладчайшая[26], сквозной туннель в лесах!
Здесь Анту плыл, и за челном струилась пена…
И к мосту Таварéш спускаясь постепенно,
Нагими плавали в полдневную жару[3]!
И всё прошло! Лишь пены хлопья на ветру!
И всё прошло…

Теперь не то: какие шутки!
Ведь, как в монастыре, у бакалавров сутки.
Приходится терпеть студенческому люду:
Профессора снуют и нос суют повсюду!
И лишь когда закат восстанет над рекой,
И в бакалаврские сердца войдёт покой.
Едва коза[27] проблеет жалобы, как сразу
Спич прозвучит: на полчаса всё те же фразы…
Студенты по домам спешат, как сельский люд
С полей идёт в тот час, как «Троицы»[28] пробьют.
Ах, Мануэл, ты говорил, и ты был прав,
Когда решился я, в Коимбру путь избрав:
«Не стоит, Анту[29]…» – говорил, но всё напрасно…
Пошёл – и курса не закончу, это ясно.
Насколько б лучше мне по-прежнему учиться
В природной школе, ведь могу я поручиться:
Вольнее нет и нет ей равных в этом свете!
Профессор Океан – знаток на факультете!
Он нам прочёл из психологии немало,
Всего лишь года, чтоб закончил, не хватало.
Уроки наблюдений, истин вечный блеск,
Был полон тайного значенья каждый всплеск,
И ветра стон, и солнца пламенное веко…
Уже прочёл он всё о сердце человека.
Я на Коимбру променял приют лесной,
Где ректор-Пан стихи читает под сосной!
Зачем? Да, может быть, причина просто в лени:
Коза – там дрозд, поёт, чуть свет прогонит тени…

Ах, Мануэл! Тоска! А издали мечталось…

Но то же, что всегда, со мною снова сталось:
Лишь даль меня влечёт, мистерия надежды,
Ну а вблизи – спадают лёгкие одежды
С моих иллюзий и – вдруг всё перевернулось.
Душа от изумленья всколыхнулась…
Вот и таверна знаменитая Камелий[30]
Была ты небом для меня, на самом деле,
Где ужин подаёт Мадонна, не иначе,
Студентам старших курсов, баловням удачи.
Ах, на Мадонну я взглянул из-за кулисы:
Камелий больше нет, осталась «camelice»[31].
Но проступает в суете пустой, постылой,
Другой Коимбры, легендарной, облик милый…

Свет лунный здесь так ласков! Ну, а девы, девы…
Как поцелуй пьянят, чаруют их напевы,
Средневековые повадки и черты —
Какие девушки!…

Ах! не поверишь ты!

Когда цвет ивы оттенил декор балконов,
Нашёл и я себе весёлых компаньонов
По дому. Возле них, как солнышко пригреет.
Вот, Марио[4]– всегда развеселить сумеет.
При нём и смерть бела, и значит, будем живы:
Смеются даже ветхой мантии разрывы!
Фернандо[5] не видал? Как остроумен, страх!
Ну, вылитый из Сантареня он монах!
Дуэт голландочки, блондинки в горностае,
И португальца… Ну, а Мишку[6]? То святая
Тереза Иисус в мальчишеском наряде…
Ну, приезжай сюда, дружище, Бога ради!
Я знаю, ты пленишься этой стороной,
Давай мне руку, и пойдём скорей со мной!
Пробило четверть: перерыв. Ну, вот, смотри!
На это стоит посмотреть, держу пари…
На галереи, где века гуляли мавры,
Сейчас из тесных клеток выйдут бакалавры.
Их спины сгорблены, а голоса негромки…
Ну, кто поверит, что они и есть потомки
Отважных моряков шестнадцатого века?
Худые, бледные, учителей опека
Их обескровила… Да ты не хохочи:
Ну как такие смогут взяться за мечи?
– И доктора[7]? – Вон те, которые построже.
Два исключения, другие все похожи:
Великий Пост Души! На всех печать поста…
Смеёшься? Нам с тобою, грешным, не чета.
А тот надменный великан со статью кедра,
Что на меня так нежно смотрит, – это Педро
Пенеду[8]!
Педро мой! И надо так случиться,
Что я, счастливец, у тебя могу учиться!
О, Педро! Милый друг! Душа моей души!
Я помню маленьким, когда в ночной тиши
Капризничал, то нянюшка моя, бывало,
Меня пугая, буку – Педро – призывала.
Я затихал, она ж, используя находку,
Ну, имитировать тяжёлую походку…
– Тук! Тук! – Сейчас войдёт! Не любит он нытья!
И ты входил, о Педро, в страхе видел я!

Мой старый Педро! Призрак, пугало из детства!
Я так тебя люблю, что даже знаю средство,
Как сохранить твой труп нетленным на века
(Однако Педро не умрёт наверняка!):
Возьму тебя и, увенчав зелёным миртом,
Засуну в башню, что заполню чистым спиртом,
И для потомков налеплю на ней гигантский
Ярлык: «Аль-Бейд, король, владыка мавританский».

Чу!.. Мануэл, сигнал! На волю поскорей!
Пойдём…
Ведь солнце нас встречает у дверей,
Там душу освежим, целуя и любя…
В места мистические поведу тебя:
Пейзажей нет и незабвеннее и краше!
Тентýгал, Тóрреш, Сéлаш, Оливáйш, Сернáше,
Фигéйра-деЛорвáн, Кондéйша, Назарé[32]!
В моём вы сердце, как листочки в янтаре…
Течёт из сердца в бликах солнечных лучей
Воспоминаний несмолкающий ручей.

Кондейша?

Ну, пошли, там праздник бьёт ключом!
– А солнце, пыль, толпа?! – Нам это нипочём!!
Глаза девичьи – лунный свет, и нежны лица.
Студентам с девушками любо веселиться:
Цветы с груди подруг срывают, трепеща,
И плечи их укрыть спешат полой плаща.
А старики молчат, мешать-то нет нужды:
Один лишь поцелуй не натворит беды!
Сельчане пожилые незамысловаты,
Подходят за советом: мы же адвокаты,
У нас – смекалка, ум и знание закона,
В народе к «докторам» почтение исконно.
Подходят: что им делать? Лишь пробились всходы,
Тут ливни, как на грех – весь труд испортят воды…
– Что делать? Пейте их! – подскажут им нарочно.
Уходят, обещают выполнить всё точно.
Тропинка вьётся возле ярких страстоцветов…
Ах, горе вам, бедняги, от таких советов!

Тентугал?

Утра синь! Бери скорей перчатки.
Где шляпа? Собрались? Ну, вот, и всё в порядке.
Всего-то десять миль, и тракт сейчас пустой,
Алберту[9] ожидает нас и милый Той[10].
Сегодня чудный день! Таким был мир в начале!
С утра я видеть не хочу ни в ком печали!
Дари нам осень аромат свой колдовской!
Прочь, меланхолия! Вокруг – покой, покой!..
Вот чёрных тополей нагой, печальный ряд.
Щеглы на ветках, пусть вас пеньем оживят!
Стоите, грустные, с восхода дотемна,
А ветер к вам несёт листву и семена,
И птиц, и дождь, и сор, и тучи комарья…
Бедняжки, тоже одинокие, как я….
А осенью вас ветер дерзко оголяет,
Сгибает до земли и кашлять заставляет…
Стоите в саванах, готовы для могилы,
Напоминает мне ваш ряд, ваш вид унылый
Домишки с краю для чахоточных в селе.
И встретимся ли, нет – мы боле на земле?
Но вечный есть покой и вечная краса,
И души всех взойдут на эти небеса,
Кто жил и принял смерть и в море, и на суше —
И души чёрных тополей, и наши души.
И там мы свидимся опять, где нет страданья…
До встречи тополя, до нашего свиданья…

И вот, уже пейзаж тоскливый за спиной,
Пошли холмы звенеть травою-тишиной,
Быки пасутся, мессы птиц в небесной шири…
И солнце сеет справедливость в нашем мире…
На костылях калеки, еле тянут ноги,
Повозка наша быстро катит по дороге,
Монетки брошу я, на них лучи играют,
А внучки бедолаг монетки подбирают.
Вот Сан Жуан ду Кампу утонул в пыли,
И, наконец, Тентугал забелел вдали.
Тяни, Пятнистый, живо, мальчик, постарайся,
Ещё чуть-чуть – и отдых, ну, не упирайся!
Мы едем всё быстрее, и пыль за нами вьётся…
На месте!

А Тентугал солнечно смеётся
Домишками своими… Чудное местечко
Люблю его: здесь лес, и монастырь, и речка!..
Монахиня здесь есть: краснею и бледнею,
А словом ни одним не перемолвлюсь с нею.
Куплю у ней пирог, проделав путь неблизкий,
Мечтаю: в пироге есть место для записки!
А это, ведь, конверт, себе я говорю,
А вдруг в нём сердце милой, вот я посмотрю!..
Разрезал, а внутри – корица и мускат…

И сердце лишь своё я повезу назад.