Жан Молине - "Желаний своевольный рой". Эротическая литература на французском языке. XV-XXI вв.
Толком отдохнуть мне не удалось; через четверть часа одна из надзирательниц, уколов меня своей иглой, велела мне принять позу Антиноя; думая только о Нирсе, я послушно исполнил приказание. Нирсе же, прежде чем начать рисовать, обратилась к одной из своих товарок: «Откиньте занавеску, мне плохо видно, в здешнем полумраке фигура расплывается». Отвлекая таким образом внимание надзирательницы, Нирсе быстро написала карандашом записку, и, подойдя ко мне якобы для определения размера моей стопы, ловко подсунула бумажку мне под ногу и вернулась на место. Продолжив рисовать, она сделала пару штрихов, но не в силах более справиться с волнением, оставила работу и удалилась вместе с надзирательницами. Оставшись один, я извлек записку и прочел: «Ради всего святого, вырвите меня отсюда!»
Видя, в сколь затруднительное положение попала эта очаровательная и простодушная девушка, я проникся к ней искренней нежностью; но это была не любовь, а лишь сострадание, тревога за ее чистую душу. О, насколько природа даже в ошибках своих превосходит наши самолюбивые замыслы! Я долго размышлял над запиской; но как бежать отсюда? Как мне сбросить эти цепи? Решетка клетки необычайно прочна, а надзирательницы часто совершают обход. И я решил ждать, когда новый случай дарует нам возможность объединить наш разум в поисках выхода.
На следующий день заседание началось очень поздно; я изнывал от нетерпения. Мужененавистницы явились без вуалей. Сначала зачитали доклад Флорентийской академии, посвященный новому хитроумному способу невидимого сношения с мужчинами. Эта идея не пришлась по вкусу мужененавистницам из Берлина, и они с возмущением обрушились на трусливых отступниц из Флоренции, высказавшихся за сношения — хотя и невидимые — с реальными мужчинами. «Какое малодушие! Интересно, от каких внушенных им софизмов наши сестры впали в слабоумие? — возмущенно восклицала прусская председательница. — Читайте, читайте, сестры мои, аббата Спаланцани[5], нашего великого пророка, грозу неверных!»
После этих слов мужененавистницы, выражая величайшее одобрение, восторженно забили в ладоши.
«О, сколь отрадно видеть мне, — воскликнула фройляйн Фишер, — что Берлинское общество восприняло мои идеи, содержащиеся в записке, которую я недавно ему отправила. Да, сестры мои, читайте Спаланцани, и вы увидите, что его эксперименты блестяще подтверждают нашу теорию». — «Никаких сношений! Никаких сношений с мужчиной!» — закричали все наши амазонки. Тотчас им раздали экземпляры физического трактата целомудренного аббата, а затем все единодушно решили установить бюст аббата. Я был знаком с физическими трудами Спаланцани, а потому сразу почувствовал, что новая теория не сулит мне ничего хорошего. Любовь и природа уведомили об опасности и Нирсе; содрогнувшись, мы обменялись взглядами и в душе поклялись, что непременно найдем способ выбраться отсюда. Председательница решила завтра же приступить к осуществлению первого эксперимента.
Еще из Берлинского отделения прислали несколько ящиков с куклами любовников à la Spalanzani. Каково же было мое удивление, когда я увидел множество фигур, сделанных по образу и подобию древних статуй Аполлона, ангелов Рафаэля и прочих прекрасных мужей прошлого. Искусственных любовников можно было нагревать, создавая иллюзию живого тела, а если добавить небольшую современную штучку, то и воспроизводить не только сам процесс любви, но и конечную ее стадию. Совершенство исполнения привело дам в восторг. Я понял, что вся метода их заключалась в том, что реальной любви с современными мужчинами они предпочитали иллюзорную любовь с античными статуями; мне же отводилась роль ожившей статуи. Чтобы распределить всех этих Антиноев, Камиллов, Энеев и Фавнов бросили жребий; каждой досталась своя кукла. Нирсе, которой жребий даровал божество из Пинда, невольно выдала свое возмущение, и тотчас была наказана: весь оставшийся день ей велели рисовать обнаженную натуру. Услышав о таком наказании, я задрожал от радости, ибо видел в этом путь к своему спасению. Отложив первый эксперимент на завтра, заседание закрыли.
Судите сами, как уповал я на этот урок рисования! Ведь мне грозила опасность оказаться в руках вакханок, готовых растерзать меня подобно Орфею; слушать меня, разумеется, никто не стал бы.
Время летело; я напряженно следил за юной художницей. Ужасные надзирательницы, словно безжалостные Аргусы, пожирали взорами рисунок, который дрожащей рукой набрасывала Нирсе. Наконец сеанс окончен, и она, проскользнув между обеими мужененавистницами, ловко подсунула небольшой бумажный сверток под ниспадавшие на пол складки моей тоги, в кою я успел задрапироваться. Я ответил Нирсе признательным взглядом, и она удалилась. Быстро подобрав сверток и раскрыв его, я нашел два закаленных напильника и тут же прочитал: «Когда вы обретете свободу, верните семье несчастную, которая никогда не научится ненавидеть вас. Жду вас в полночь, у двери».
Немедленно принявшись за дело, я ловко разрезал часть подушек, дабы с их помощью скрыть работу моего напильника. Начав с наступлением сумерек, я трудился изо всех сил и проработал до одиннадцати. Перепилив два прута, я, пользуясь темнотой, выставил их и в образовавшийся проем выбрался в зал.
Одно трудноодолимое препятствие осталось позади; теперь предстояло найти выход из зала заседаний. Я долго бродил возле роковой двери, не осмеливаясь пустить в ход напильник, ибо опасался, что скрежет, им произведенный, будет услышан. Впрочем, справиться с железными запорами, поражавшими своей толщиной и замысловатым исполнением, можно было только чудом. Время шло к полуночи… я уже отчаивался вырваться на свободу, как вдруг за дверью послышались голоса: разговаривали двое. Я тотчас узнал Нирсе, и сердце мое забилось… Второй голос принадлежал фройляйн Фишер. «Ступай, дитя мое, — говорила председательница ученице своей, — ступай отыщи и приведи в мои объятия своего несравненного Аполлона, коего ты осмелилась презреть, в то время как я умираю от любви к нему. Только не разбуди его жалкую копию: завтра ей предстоят утомительные испытания. Иди, невинная неофитка Венеры! Я жажду наслаждений, полученных из рук самой невинности! Холодный Эней чужд мне, равно как и подаренный мне жребием бесстыдный Фавн. Бывший любовник Дафны, бог из Пинда, разжигает мою страсть. Когда темнота, эта подруга иллюзий и любовных игр, сгустится, ты принесешь его в наш храм».
Большая дверь отворилась, и я метнулся в укрытие; вошла Нирсе; в поисках оставленной в зале статуи Парнасского божества она приблизилась к укрытию моему; но я не выдал себя, ибо сгоравшая от страсти Фишер осталась стоять в прихожей. Укрыться от взора ее невозможно! И тут в голову мне пришла идея: завладев луком Аполлона, я упал в объятия Нирсе; сначала она решила, что к ней на руки свалилась кукла, но быстро поняла, что в объятиях ее пребывает самый настоящий мужчина! Выбравшись из зала, мы решили, что свободны; увы! — нас поджидала пылкая Фишер! Вцепившись в божество, коим было одержимо воображение ее, она стала рвать его из рук Нирсе, но та, охваченная ревностью, с воплем дернула его на себя. Казалось, все пропало; нас спасло исступленное состояние жрицы. Ее восхищение античным мужем было столь велико, что она, к несказанному моему счастью, лишилась чувств ранее, чем распознала мои современные несовершенства. Схватил в охапку Нирсе, я выбежал в сад, и там мы помчались со всех ног, огибая деревья. Я напоминал себе полевую птицу, которая, вырвавшись из клетки, пробует крылья. Помогая бежать испуганной Нирсе, я постепенно прибавлял шаг, и вскоре мы вместе устремились вперед, подальше от пристанища философского разврата.
Жан-Франсуа де Бастид. Маленький домик. Рассказ
Жан-Франсуа де Бастид (Jean-François de Bastide; 1724–1798) — сын марсельского офицера и внучатый племянник знаменитого аббата Пелегрена, который променял служение Церкви на карьеру оперного певца. В юные годы Ж.-Ф. де Бастид отправляется в Париж, попадает в круг модных тогда авторов — Дора, Вуазенона, Кребийона-сына — и полностью отдает себя занятиям литературой, став одним из наиболее ярких полиграфов своего времени.
Новелла «Маленький домик», посвященная истории обольщения маркизом де Тремикуром молодой маркизы по имени Мелита, представляет собой своего рода описательную поэму в прозе, в которой подробнейшим образом изображается убранство «маленького домика» маркиза (так в XVIII веке именовались аристократические гарсоньерки во Франции). Все это вписывается в одну из центральных тем века Просвещения, по поводу которой не смолкали дебаты. Речь идет о роскоши, о материальном прогрессе, позволявшем сделать образ жизни элиты утонченным. То, что философы изучали на материале истории жизни народов, либертинажная литература пыталась познать в мгновении страсти, удовлетворенного (или не удовлетворенного) желания. Как движения тела и разума могут моделироваться посредством декора, атмосферы, места обитания? В этом смысле эстетская обитель либертена скрывает в себе и философское задание: воздействовать на волю и желание внешним декором. Но именно материальная составляющая процесса обольщения, так как он описан у Бастида (убранства, произведения искусства и проч.), показывает, что либертинаж есть не только (и не столько) физическое завоевание, но, в первую очередь, гедонизм и эстетика, способ жить по ту сторону реальности, наслаждаться красотой во всех ее формах.
