Павел Федотов - Легенда о счастье. Стихи и проза русских художников

Вот майором десять лет,
А надежды нет как нет
В подполковники подняться:
Всё смотры мне не клеятся,
Всё робею на смотрах.
Слово «смотр» наводит страх.
Право, хуже всякой бабы!..
Нервы, что ли, стали слабы?
Чуть начальник впереди
Покажись, стеснит в груди
И, как иглами уколот,
Весь вздрогнешь, по телу холод
И мурашки пробегут,
Зубы дробь во рту забьют,
Как в карете стекла; волос
Станет дыбом, рвется голос,
Звон глухой гудит в ушах,
Звезды бегают в глазах,
Поле будто всё кружится —
И изволь тут отличиться!..
Пить для храбрости?… И пил,
Да лишь вдвое наглупил.
Позапрошлый год стояли
Мы в каре[3] и всё стреляли.
Вдруг командуют: «Вперед!»
С фланга мне пришел черед.
Уж недаром ненавижу
Я каре; засуетясь,
Тут забыл назначить фас,[4]
Гаркнул: «Марш!» И что же вижу?
Фасы – кто куда лицом,
Как стояли врозь крестом,
Дуют-дуют по долине…
Я ж торчу один шестом,
Одуревши, в середине.
Музыканты тоже врозь,
Кто куда… Беда, хоть брось!
Не забуду и поныне,
Как тогда со всех сторон,
Как на падаль тьма ворон,
На меня поналетели
Командиры, – ели, ели!
Как душа осталась в теле!
А начальники у нас,
Как расходятся подчас,
Матер (шиной) так и хлещут,
И иные этим блещут.
Прошлый год, судьбе назло,
Мне как будто повезло:
На смотру и в построеньях
Лучше шло, чем на ученьях.
Я ошибся только раз,
Да и то дым пушек спас.
Ну, я думал: в добрый час!
Чтоб не сглазить, перед старшим
Церемониальным маршем
Нам пройти уж нипочем!
Не замеченный ни в чем,
Верно, буду я представлен!
План уж был в уме составлен,
Как полковника схвачу,
Как и выше поскачу.
И в мечтах лечу, лечу…
Вижу: армия большая,
Все колоннами идут
И, знамена преклоняя,
Все мне почесть воздают;
Барабаны громко бьют,
Громко музыка играет,
И народ кругом зевает,
Дамы так ко мне… а я
Так марширую свободно…
Но постой, мечта моя!
Наяву идут повзводно,
Вот идут, идут, идут,
Ровным шагом землю бьют,
Поле чистое трясется,
Эхо близких рощ и гор
Вторит музык стройный хор,
Сквозь аккорды крик несется:
«Рад стараться, ваше…ство!»
И на лицах торжество.
Взвод щетинистой грядою
Взвод сменяет чередою;
Всё вперед, вперед, вперед…
Вот подходит мой черед.
Рад – и страшно, сердце бьется:
Что как вдруг с ноги собьется
Батальон мой?… Никогда!
Нет, взошла моя звезда!..
Но… и вдруг мечта остыла,
Точно громом поразило,
Точно с неба слышу: «Стой!..»
Барабанов смолкнул бой,
Стихло все, остановилось,
Разом в землю пригвоздилось,
Замерло – лишь там и сям
Потихоньку по рядам
Офицеры пробегают
И ряды свои ровняют;
Вот и те уж по местам,
Все чего-то ожидают,
Все боятся; но зачем?
Для чего бояться всем?
Есть за всех один несчастный —
Это я!.. О рок ужасный!
Так и есть: в мой пятый взвод
Прямо корпусный идет.
Вот всевидящее око!
Он подметил издалека
У канальи у одной
В пятом взводе под сумой
С табаком кисет проклятый.
Погубил меня взвод пятый!
Ждал схватить иль чин, иль крест,
А попался под арест!
Хуже всех годов мне это
Было нынешнее лето.
Только третий боевой
Как пойдет – хоть волком вой!
Знал претвердо на ученье,
Тут не то – нашло затменье!
А жолнера[5] поутру
Как просил я на смотру
Подсказать мне, но лукавый
Всё об Леленьке кудрявой
Об своей, видно, мечтал,
В голове всё, видно, бал…
Молодежь!.. А мне от бала
От его уж так попало,
Хоть в отставку подавай!
Эх, отставка – вот так рай!..
Никаких смотров не знай!
Сам себя лишь только знаешь,
Сам себе лишь отвечаешь.
Вот другим везет… а я?
Знать, такая колея!..
Больше ль знает Пятогреев?
Иль умней меня Михеев?
Ха-ха-ха! Или Рубцов?
Уж глупейший из глупцов!
А Зубанов с красной рожей,
На говядину похожей,
А Биршнапс, а Муано?
Все полковники давно,
Все с полками набивают,
Чай, карман да поживают,
Как царьки; один лишь я…
Просто дрянь судьба моя!
Всюду запятые, точки.
Знать, родился не в сорочке.
Нет, довольно! Решено —
Выйду! Уж пора давно
На покой, чего тут ждать?
Ведь мне каждый смотр обидно
Перед фронтом срам глотать.
А устав мудрен! Мне, видно,
Нечего здесь больше ждать,
Генералом не бывать!..
Да и это не завидно!
Ну, положим, генерал…
Экой важный капитал!
Что от этого прибудет?
Ведь начальство, всё же будет,
Так же будет распекать,
Да тогда еще стыднее.
А ведь с чином не умнее
Станешь – так же будешь врать!..
Содержанья и прибудет,
Так расходов втрое будет:
Надо уж себя держать
На вельможескую стать;
И шитье, да и нельзя же
Обойтись без экипажа…
Голь, как нынче, будет та же.
Вышел бы, да вот беда:
Чем кормиться-то тогда?
Пансион?[6]… Велико дело!
А уж крепко надоело!..
Разве к статским перейти?
От смотров хоть бы уйти,
Но и там беда повсюду:
В статской я надворным[7] буду,
А надворный там велик,
Там надворный, без сомненья,
Уж начальник отделенья —
Я ж к бумагам не привык.
Что ж я буду за начальник?
Мне любой столоначальник
Завернет везде кавык:
Там, где взять, – себе оставит,
А бумажку ту представит
Мне, с которой лишь беда,
И распутывай тогда!
А как дел-то сам не знаешь
Да в законах не смекаешь —
Не подскажет важный чин,
И, не справившись один,
Поневоле всякой мошке
Поклонись чернильной в ножки,
А не то тебя под суд
Эти мошки упекут.
В статской важны чин и званье,
Но важней законов знанье.
Впрочем, есть и там места,
На которых и спроста,
Без особенной науки,
Можно греть порядком руки.
Не об жалованьи речь,
Совесть можно сбросить с плеч!
Не такие нынче годы!
Говорится про доходы.
Например, комиссарьят,[8]
Или провиантский штат,
Иль полиция, таможня…
Вот уж, говорят, там можно!
Только с прочими делись,
А иначе берегись!..
Прах возьми! Да я б делился,
Да и сам бы понажился!
Этак бы сначала дом
В пять этажей, да притом
Чтоб и в нем всего битком.
После сбил бы помаленьку
В хлебном месте деревеньку.
А хозяйством править лень —
Клал в ломбард на черный день
Чистоган… Когда б понажил,
Я б раскланялся и зажил,
Как второй Сарданапал,[9]
И тогда задай-ка бал…
Глядь, в числе гостей попал,
С уверениями в дружбе,
Тот, кто прежде так на службе
Просто со свету сживал.
Принимая всех радушно,
Я б простил великодушно
Прошлое врагам моим,
Я бы даже на смех им
Задавал обеды часто.
«Ваше пр-во» тогда б уж баста!
Клим Матвеич, Петр Лукич, —
Поименно просто кличь.
Вот к такому бы местечку
Приютиться человечку
Славно б!.. Кто ж добру не рад!
Только вот что говорят:
Что туда без денег вряд
Попадешь… подсунуть надо,
Да ведь как!.. Исчадья ада
Ведь нельзя сказать берут  —
Чисто-начисто дерут,
Начиная с самой справки.
Ты придешь: как точно в лавке,
Там на всё уж такса есть,
И не стоит мало несть.
Единичными рублями
Там с простыми писарями
Не поладишь, им на чай
Тож полсотенку подай, —
Вот тогда язык развяжут
И вакансию укажут,
Да научат и уму,
То есть сколько и кому
Да и в руки ль самому.
Может, где важней супруга
Иль секретная подруга,
Что и к ним с поклоном снесть,
Где и к ним лазейка есть.
Ведь с бумагами ему, чай,
Не ровён бывает случай,
Часто в ночь… так дай ему.
Умный писарь – член в дому.
Он и там смекнет делишком,
Где, хоть это редко слишком,
Что начальник – правовед
Иль студент задорных лет —
Щекотлив вдруг до дохода;
Ведь в семье не без урода, —
Их глупцами и зовут.
Ну, так писарь верно тут,
Как всегда, на шаг от плюхи,
Знает хоть, когда он в духе.
Что ж, и это верный ключ;
Гром гремит не все из туч,
Часто из… Так писаря,
Откровенно говоря,
Даром, что ли, прижимают?
Нет, себе, чай, цену знают!
С виду мошки; а министр,
Как ни будь умом он быстр
И глубок, а донесенье
Иль секретное решенье
Пишет сам ли?… Писаря:
Четко нужно для царя.
А министру до того ли?…
У великих всех людей
Быстро бьет фонтан идей,
В спехе брызжет поневоле,
Да наставит лишь крючков:
Почерк гениев таков.
А иной бы рад стараться,
Да спасует… а, признаться,
Поглядишь: барчата все
Бойко мелют по-франсе.
А взгляни в чистописанье —
Тотчас встретишь оправданье:
«Кантонистов,[10] что ли, нет?
Это низко нашим чадам!»
Русский ум наш крепок задом.
А вот тут… с писцом секрет
Государственный и важный
Раздели… Хоть не продажный
Этот писарь, может быть,
Да мадерцы как не пить?…
Часто нехотя напьется,
А напьется – и проврется,
И, что чтится за секрет,
Глядь, обходит весь уж свет.
И шути тут с писарями!..
Еще милостивы с нами!
Много ль есть учителей,
Чтобы смысл науки всей,
Смысл в ученье столь глубоком,
Как достать местечко с соком,
Передал одним уроком
И полсотни только б взял?…
Бескорыстья идеал!
Право, сотню дам охотно.
Так, купив себе маршрут
И карман набивши плотно,
Отправляйся выше… тут,
Тут уж тысячи берут.
Выше – уж десятки тысяч!
Ух бы их на конной[11] высечь!
Поневоле после всяк,
Заплатив за место так,
Всё вернуть скорей захочет
И, как жадный волк, наскочит
Вымещать все над казной.
И бессовестно иной
Вслух кричит: «Казна богата!
Грех обидеть ближних, брата,
У казны ж не грех украсть,
Есть кому ее накласть;
Коль казны и недостанет,
Так министр кой-как натянет:
Министерский ум глубок,
Он из камня выжмет сок —
И казна опять богата!»
Так, забывши всё, что свято,
Рассуждается у нас.
Только если в добрый час
Совесть как-нибудь разбудишь, —
Вовсе иначе рассудишь.
Тут увидишь, что казна
Не для кражи собрана.
Сборы все и приношенья
На благие учрежденья
С нас правительство берет.
Стало, кто казну дерет,
Тот у ближних благо крадет.
Пусть, кто хочет, душу гадит,
Мне ж таких не надо мест —
Совесть грозная заест.
Всё терпением залечим,
Да притом подсунуть нечем:
Шарф на выжигу, темляк,[12]
Ну хоть два, хоть три, да знак[13] —
Вот и всё… Нет, с этим дудки!
С этим близ трактира будки
Не получишь. Вот мечтай,
Замки строй и рассуждай:
Ноль на ноль сто раз помножа,
Всё в итоге будет то же.
Всюду деньги! Даже в рай
Хочешь – денежки подай,
Хоть умри без покаянья.
Но когда есть состоянье,
Лишь пожертвуй в церковь вклад,
Да побольше – что тут ад!
Нипочем! Весь век молиться
Будет пастырь за тебя.
А без денег за себя
Сам молись. Беда, коль грянет
Невзначай последний час
И застанет средь проказ!
Бедный! Кто тогда предстанет
Пред судьей на небесах
Выручать тебя в грехах?
Кто врата отворит рая?
Чья молитва? Отпевая,
Пастырь, сам как бы стыдясь
Бога за тебя, свой глас
Не возвысит в песни сладкой,
А, как будто бы украдкой,
Он сквозь зубы над тобой
«Со святыми упокой»
Проворчит в скороговорку
И в червивую каморку
Не проводит бедняка:
Вишь, от церкви далека.
С стройной, громкою мольбою
Над богатым к небесам
Из кадила фимиам
Вьется пышною, густою
Ароматною волной.
Бедным фимиам иной.
Им, посмотришь, и кадило
Только-только бы чадило.
Деньги, деньги – счастья ключ!
Но постой! Надежды луч
Не совсем угас покуда,
Не совсем еще мне худо —
Дай-ка я за ум возьмусь:
Почему я не женюсь?
Да, женюсь, и на богатой,
Дам щелчка судьбе рогатой.
Как богатой мне не взять!
Иль невест богатых мало?
Иль во мне что недостало?
Чем не муж я? Чем не зять?
Штаб,[14] густые эполеты,
Шпоры, конь, усы и лета!
Что ж, в поре я, просто хват,
Хоть немножко толстоват…
Это возбудит почтенье;
Хуже ж, если б был худой.
Скажут: верно, он больной
Иль худого поведенья.
Всё, что надобно жене
Ждать от мужа, есть во мне:
Чин высокоблагородный,
И притом собой дородный.
Что ж еще? Уж для купчих —
Это сущий клад для них.
Кстати ж, слышал, у Кулькова,
У подрядчика лесного,
У купца-бородача,
Старовера, богача,
Хлебосола записного,
Уж назначен миллион
Дочери. Когда бы он
Отдал мне ее… Не худо!
Аппетитненькое блюдо!
Право, нечего зевать,
Надо сваху засылать,
А потом принарядиться
Поновей, понадушиться,
Можно и духов достать
И помады хоть у франтов,
У бригадных адъютантов,
Взять у них же орденок,
Да батистовый платок,
Да часы на случай, с дочкой
Коль придется говорить,
Пальцем баловать с цепочкой
И носочком такту бить;
Шарф надеть, позвонче шпоры,
Да, поднявши плечи, грудь,
Эполетами тряхнуть,
Да погромче в разговоры…
Посмотрю я, как тогда
Мне откажет борода!
С бородой, в сибирках, тести —
Деньги есть, так ищут чести.
Раз при мне один купец,
Мужа дочери смекая,
Как заботливый отец,
Все сословия сличая,
Вот что вывел наконец:
«Выдать за купца не худо,
Да не худо, как покуда
Хорошо дела идут;
Но беда подчас и тут.
Сколько б в руки ни попало
Денег, – кажется всё мало:
Хочется учетверить —
В оборот рискнет пустить
Да с казной в подряды вступит,
Думая, что вот-то слупит!
Ан, глядишь, в капкан попал,
Поминай свой капитал!
До ковша в дому опишут
Да в мещане перепишут.
А мещанин – что холоп:
Чуть набор – забреют лоб.
Зять – солдат, и дочь – солдатка, —
Нет, для батюшки несладко.
Я умри, умри жена —
Дочь пропадшая. Она —
Иль на месте оставайся
Век замужнею вдовой,
Иль цыганкой век шатайся.
…………………………………
…………………………………
……………………… Вот подчас
Что случается у нас,
У купцов, от оборотов!
Долго ль дело до банкротов!
А коль чуть остерегись,
С капитальцем поприжмись,
Так беда от патриотов —
Только и звенит в ушах,
Что торговля-де в руках
Наша вся у иноземцев,
Англичан, французов, немцев,
А что наши-де купцы
Просто неучи, глупцы.
Вот как хочешь и вертися.
Впрочем, если попадися
Зять почетный гражданин,[15] —
А, тут не кафтан один
Шитый, тут уж есть и льготы;
Впрочем, всё же обороты!..
То ли дело дворянин!
По уму хоть бы не годен
И душой неблагороден —
Всё ж себе он господин,
Хочет – спит, а хочет – служит
И об детушках не тужит:
Хочет – воспитает сам,
Нет – раздаст по корпусам;
И того нет – всё ж барчаты —
Не посмеют взять в солдаты.
Но коль выше забирать,
О, так надобно, чтоб зять
Непременно был военный, —
Это самый сан почтенный!..
Ни фальшивых нет весов,
Нет ни взяток, ни крючков,
Что в других так ненавистно:
Тут всё чисто, бескорыстно».
Оттого-то, как магнит,
Так мундир к себе манит.
Всех, кто с чистою душою
И невинной простотою.
Дети… дай им барабан,
Дай гусарский доломан,
Саблю, знамя… А в предмете
У девиц в семнадцать лет,
Хоть в глуши живут, хоть в свете,
Всюду, вечно эполеты,
Шпоры, усики, колеты.
Да и все, – явись в мундире,
Все дают дорогу шире.
Да еще бы!.. Кто же нас
И спасает в грозный час?
Шутка, право, нелегка ведь
Лоб и грудь свою подставить,
Чтоб другой лишь был прикрыт,
И за всё лишь полусыт.
Поневоле уваженье
К ним питаешь и почтенье!
Только немцы на Руси,
Боже нас от них спаси,
То есть те, что здесь торгуют,
Про мундир всегда толкуют,
Что не стоит он гроша.
А в нем нет, знать, барыша!
Говорят вишь: «Гольден трессен,
Абер только нихтс цу фрессен!..»[16]
С жиру бесятся они,
А на совесть загляни —
Что всё держит? Штык российский.
Что же, прусский, иль австрийский,
Иль (еще) иной какой
В мире водворит покой,
Чтоб спокойно проживали
Да спокойно торговали?…
А, да что и говорить,
С ними бисер лишь сорить!
Бросив родину святую
И навек в страну чужую
За одним лишь барышом
Кто бежит – что толку в нем?
Уж плохие эти братья,
Их иудины объятья!
Деньги бары к ним везут,
Деньги сами здесь сосут
И живут, как бары, пышно.
В благодарность только, слышно,
Все мерещится им кнут, —
А народ зовут рабами
И бесчестными плутами!
Честен немец в мелочах,
Только царство их в бедах
Век Россия выручала.
Что ж, своих сынов, что ль, мало
У отечеств славных их?
Нет, не мало, коль от них
Нам, и дома мы, а тесно;
Отчего ж им неизвестна
Плутовская наша честь
Рабская – всё в жертву несть,
Чтоб спасти страну родную?
С честью их забравши сбрую,
Деньги, трубку и кисет,
Всякий там бежит от бед,
Чтобы как в тревоге шумной
Свой титул благоразумный,
Разорись, не запятнать,
Чтоб у нас им щеголять.
Чести он у них замена;
Нипочем для них измена,
Так от них нельзя и ждать,
Чтобы должное воздать
Бескорыстной чести ратных —
Это чуждо душ развратных.
Но корысть что хочешь ври,
А посмотришь, все цари
И у нас, и в целом мире
Отчего всегда в мундире?
Знать, в мундире что-то есть,
Что ему такая честь!
Слухи ж ходят об невесте
Таковы, что ей не к чести,
Да она, быть может, тут
Как ни в чем… Ведь это плут
Распустил всё Курозвонов,
Подпоручик. По его,
Я ведь тоже из бурбонов.[17]
У него ведь ничего
Нет святого – хвастунишка,
Пустомелишка, мотыжка;[18]
Хуже нет в полку у нас,
А посмотришь, как подчас
Нос подымет, глазки сузит,
Зафидонит,[19] зафранцузит
И с презрением на свет
В свой расколотый лорнет
По верхам глядит!.. О, я бы
Вышколил его, когда бы он
В мой попался батальон:
Надежурился бы он!..
Соком бы бурбон достался,
Не к чему бы придирался,
Младшего легко прижать
И всегда остаться праву,
В каждом что-нибудь сыскать
Можно, что не по уставу;
Ну хоть пуговица будь
Набок нумером чуть-чуть —
И довольно. Сбил бы с тона,
Я бы дал ему бурбона,
Дурь бы в нем поунялась.
Вот что сбредил: будто раз
Сваха вдруг к нему явилась,
Уверяя, что в него
До безумия влюбилась
Дочь Кулькова, и его —
Было свахе порученье —
Звать к обедне в воскресенье,
И обещан миллион.
Будто б и поехал он,
Да взглянул: ряба, в веснушках,
Да в таких как будто в мушках,
Носа, глаз не разберешь,
И как двадцать пять одеж.
Двадцать пять, и все на вате,
Вот какая в перехвате…
Руки! Плечи! Но, скрепясь,
Будто он на этот раз
Подмигнул ей для потехи.
Сваха видит: есть успехи,
И с зарей к нему опять,
Тащит в дом уж представлять.
Будто был он у Кульковых
И что тьму достоинств новых
Там он в дочке их открыл,
То есть, что бы ни спросил, —
И аза в глаза не знает,
Книгу в руки забирает
Вверх ногами, как подашь,
И по всякой «Отче наш»,
«Богородицу» читает
По складам, не жди конца,
Кличет «тятенькой» отца,
Словом, словом – просто дура,
На невест карикатура…
Будто он – поклон и вон,
Несмотря на миллион.
Видишь, партией такою
Он рассорился б с роднёю,
Что родные – все князья,
Говорит: «И сам-то я
Был пажом и по талантам
И ученью первым был;
Верно б, в гвардии служил,
Был бы флигель-адъютантом,
Если б ротный командир
Не придрался. И мундир
Был уж сшит Преображенский…[20]
Мужичина деревенский!..
Сам курил, а нам курить
Вздумал строго запретить.
Ну, конечно, нагрубили —
Мы почти уж сами были
Офицеры!» – И затем
Им надели лямки всем.
И в полку нам без того бы
Не видать его особы.
И давно б он вышел вон,
Да в полку хороший тон
Без него пиши пропало!
Нас ему, вишь, жалко стало,
Да полковницу притом,
Что она всегда по нем,
Чуть его в гостиной нет…
С муженьком постыл ей свет,
А иначе почему ж
Так к нему придирчив муж?
Службу он ведь твердо знает,
И полковник распекает
За жену – не за устав,
А что он всегда был прав,
Несмотря что раз в неделю,
Верно, он свою постелю
На гауптвахту посылал.
Словом, столько он болтал,
Лгал по поводу Кульковых,
Столько фраз про них суровых
В полк изволил распустить,
И затем всё, чтоб отбить
И других, кому жениться
Вдруг охота разгорится,
Чтоб, попав в Кулькова дом,
Не разведали о нем
И, конечно б, осмеяли,
Как узнали б о скандале,
С каковым его Кульков
Сам прогнал. А от долгов
Как мундир уж был в закладе,
Как пришлось уж Христа ради
Занимать у денщиков,
Как за всё уж он хватался
И к Кульковым подбирался,
Отчего ж и бредил он,
Что какой-то миллион
Скоро где-то он достанет,
Всех купать в шампанском станет.
Бредил месяц или два,
Знать, надеялся сперва,
И тогда про дом Кулькова
Никому в полку ни слова,
А напротив, иногда
Говорил, что не беда
Человеку борода:
И за что ж ее поносят?
Ведь ее французы ж носят,
И что в царстве, наконец,
Дело первое – купец.
Будь век мир – солдат не нужен,
Честен люд – судья досужен,
Некого судье судить,
Некого солдату бить,
А покушать всяк попросит
И одежду тоже носит.
Где же взять всё?… У купца.
Видно, видно шельмеца!
Так Кулькова пусть красою
И не славится большою,
Да в красе и толку нет!
Будь теперь хоть маков цвет,
Будь она хоть розан, всё же
Будет, верно, в сорок лет
На ровесниц всех похожа.
Кто тогда их разбирать
Станет голову ломать,
Кто тогда была какая,
Иль кривая, иль косая, —
Все равны, а той лишь честь,
У которой деньги есть,
У какой попить, поесть
Можно вкусно, той и честь.
Где обед хорош и вины,
Где на славу в именины
Пир на праздники дают —
Все туда с поклоном льнут,
Все покушать даром падки,
Да к тому ж, коль блюда сладки,
Так посмотришь, не один
Там хлебает господин,
Позабыв породу, чин.
Выгодным найдя смиренье,
Там забыл про вдохновенье,
Примирясь с толпой, поэт…
И кого, кого там нет!
Штука важная обед!
И спроси из нас любого,
Хоть профессора иного,
Про хозяйку: что, умна ль?
Что, любезна ль? что, ловка ль?
Да подобной нет – все скажут:
Сласти всем язык подмажут.
И про нас заговорят,
Что такие есть ли вряд.