Ирина Одоевцева - Собрание стихотворений

Помурлычь, Королевна-Краля,
Уложив на макушке ушки,
Помурлычь на моей подушке,
Отгони болезнь и печали.

С каждым вздохом глотаю бритву,
Ненавижу Блеза Паскаля
За его дурную молитву
Об использовании болезни.
Что болезни еще бесполезней
И бессмысленнее страданья?

«До свиданья, ночь! До свиданья!»
Как шальные, кричат петухи.

В этот час таинственно-ранний,
В час ненужных воспоминаний
Заклинаю страданье — исчезни!
И чтоб мне простились грехи,
Превращая болезнь в стихи.

– Вам надо уехать в Египет —
Вам вреден Париж весной,
Вам это совсем не по силам.

Ах, доктор, старик смешной!
За окнами дождик сыплет
С упрямою косизной.
Как скучно лежать одной…

… А ласточки в теплом Египте
В шуршанье стотысячекрылом,
С мечтою на каждом крыле
На север готовы лететь,
И Нил плодотворным илом
Разлился на целую треть.

– О, любите меня, любите,
Удержите меня на земле,
О, любите меня, любите,
Помешайте мне умереть!

Вот палач отрубил мне голову,
И она лежит на земле.
И ни золотом, и ни оловом…
Кончен спор о добре и зле.
И теперь уже, плачь не плачь,
Не пришьет головы палач.

Посмотри, какая красивая,
Косы черные, как смоль,
А была гордячка спесивая,
Презирала бедность и боль.

Только как же… Позволь, позволь.
Если это моя голова,
Как могла я остаться жива!
И откуда черные косы
И глаза лукаво-раскосые?
И какая же я гордячка?

Вьются вихри. Несется конница,
Пол вздымает морская качка,
В лоб стучится, в сознанье ломится
Балаболка — ведьма — бессонница

— Надоела! Которую ночь…
Убирайся отсюда прочь!

Убирайся. Все это бред —
Уголек, залетевший из ада,
Лепесток из райского сада,
Никакой головы здесь нет.

Никакой головы. Ничего.
Беспощадно метет метелка,
Полнолунным светом звеня,
Выметая в пространство меня.

Дверь распахнута в праздничный зал,
Сколько там позолоты и шелка,
И гостей, и цветов, и зеркал!
В зеркалах отражается елка
Оттого что всегда Рождество —
Вечный праздник на Божьем свете.

В хороводе кружатся дети.
Кто же я? Одна из детей? Снова детство.
Как скучно…
А если
Я одна из старушек гостей,
Прапрабабушка в шелковом кресле…

— Замолчи, замолчи, балаболка.
Замолчи, не трещи без умолка!
Ты же видишь прекрасно: я — елка.
Я вот эта елка зеленая,
Блеском свечек своих ослепленная.
Как волшебно…
Как больно…
Огонь.

Подушка, тетрадь, чернила,
Жасмин и солнце в окне.
Ленора, Сольвейг, Людмила,
Русалка на лунном дне.

… О том, как я жизнь любила,
Как весело было мне.
О том, что моя тоска
Тяжелее морского песка…

Я все понимаю и слышу
Не хуже, чем кто другой:
Вот падает снег на крышу,
Бубенчик поет под дугой —

И мчатся узкие санки
Вдоль царственно белой Невы.
… Потом я жила на Званке
В гнезде у вдовой совы.

О том, что было когда-то,
Мне лучше не помнить совсем —
Глазастых собак и солдата
И дочек. Их было семь.

Ах, дочки мои — цветочки
В сияющем райском саду
(…А вдруг они тоже в аду?..)

Довольно! Дошла я до точки
В беспамятстве и бреду
И дальше, нет — не пойду.

Пожалуйста, сердце, не охай
И воздуха не проси —
Пойми, что не так ведь и плохо
С тобой нам в Монморанси.

В окнах светится свет аптеки,
Цвет зеленый — надежды цвет,
Мой пушистый зеленый плед.
Закрываю, как ставни, веки.
Может быть это счастье навеки,
А совсем не жар и не бред.

Разбиваются чайки о снасти,
Разбиваются лодки о льды,
Разбиваются души о счастье.
Расцветают крестами сады,
Далеко до зеленой звезды…
Как мне душно.
Дайте воды…

Над зеленой высокой осокой скамья,
Как в усадьбе, как в детстве с колоннами дом.
Возвращается ветер на круги своя,
В суету суеты, осторожно, с трудом.

Возвращается ветер кругами назад
На пустыню библейских акрид и цикад,
На гору Арарат, где шумит виноград
Иудейски картаво. На Тигр и Евфрат.

Возвращается ветер, пространством звеня,
На крещенский парад, на родной Петроград,
Возвращается вихрем, кругами огня…

— Ветер, ветер, куда ты уносишь меня?

Началось. И теперь опять
Дважды два не четыре, а пять.

По ковру прокатился страх
И с размаха о стенку — трах.
Так, что искры посыпались вдруг
Из моих протянутых рук.

Все вокруг двоится, троится,
В зеркалах отражаются лица,
И не знаю я сколько их,
Этих собственных лиц моих.

На сосну уселась лисица,
Под сосной ворона стоит.
Со щитом. На щите. Нет, щит
На вратах Цареграда прибит.

Как в лесу сиротливо и сиро,
До чего можжевельник сердит!

Бог послал мне кусочек сыра,
Нет, совсем не мне, а вороне,
Злой вороне в железной короне,
Значит ей, а не мне повезло.

Но лишившись царского трона,
Трижды каркнула злая ворона
Пролетающей тройке назло.
Кучер гикнул. Взметнулись кони.
Берегись! Сторонись, посторонний!
Сном и снегом глаза занесло.

Соловьиная трель телефона
Вдруг защелкала звонко:

— Алло… —

Сразу все в порядок пришло.
Из прозрачно-зеркального лона
Нереальность скользнула на дно,
Там где рифмы коралловый риф,
Там где ритмов отлив и прилив,
Там где ей и лежать суждено.

Легкий месяц сияет в эфире,
Уводя облаками на юг.
Лампа светит уютней и шире,
Образуя спасательный круг.

И теперь, как повсюду в мире,
В эмигрантской полуквартире
Дважды два не пять, а четыре.

Значит кончено. Спать пора.
Спите, спите — без снов — до утра.

Дождь шумит по грифельной крыше,
Еле слышно скребутся мыши
Там внизу этажом пониже —
Очень много мышей в Париже…

Снова полночь. Снова бессонница,
Снова смотрит в мое окно
(За которым дождь и темно)
Ледяная поту сторонница.

Как мне грустно… Как весело мне!
Я левкоем цвету на окне,
Я стекаю дождем по стеклу,
Колыхаюсь тенью в углу,
Легким дымом моей папиросы
Отвечаю на ваши вопросы —
Те, что вы задаете во сне.
О вчерашнем и завтрашнем дне.

В этом мире, слезами воспетом,
С каждым зверем и каждым предметом
Ощущаю я братство-сестричество,
Неразрывное с миром родство.
Но не знаю сама отчего,
Хоть и странно сознаться мне в этом,
Мне роднее всего электричество.

Я одна по аллее иду
В черном, пышном приморском саду.
Искрометно, как смех истерический,
Рассыпается свет электрический,
Лиловея, как роза на льду.
Нет, пожалуй еще лиловей,
Как над розой поет соловей
Исступленно, в небесном аду.