Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Ты уйди!
Ты не стой на холоде.
По домам пора.
По домам.

…Как накурено
                    в этом городе!
Навалился,
наполз туман.
Удивляются люди:
– Откуда он
появился
            этакой массою?! —
Все густой пеленой окутано,
хоть руби,
хоть на хлеб намазывай!
Стали громкие фразы
невнятными.
Тротуары сделались
тесными.
Стали улицы
                 непонятными,
бесконечными,
                    неизвестными.
На себя не похожа
                        площадь —
притаиться она решила.
Вот машина идет на ощупь,
еле двигается
                  машина.
Спотыкаясь,
не там сворачивая,
останавливаясь порою,
ходят люди,
будто незрячие,
руки выставив перед собою.
Озираются непонимающе,
повторяют:
– Ну и туманище!..

Объясняя это явление,
эрудицией
             жителей радуя,
обещает на завтра
радио
незначительное потепление.
Забирается стужа в валенки,
и слова застревают в горле.

Как накурено
                  в этом городе,
очень старом
и очень маленьком.

Не трудись над хитрой вакциною,
в книги-справочники не лезь…
Существует здесь
медициною
не изученная болезнь…
Если парень,
                 сидя в палатке,
грустновато,
не сгоряча
говорит:
«Заболел я…
                Арктикой…» —
то к нему не зовут врача.

Заболел я Арктикой —
это
значит, Арктика
сердце взяла
и неласковым голосом ветра
человека
к себе позвала!
Значит, где б ты теперь
                               ни странствовал,
на пороге
             любой весны,
будешь бредить полярными трассами,
будешь видеть снежные сны…

…Ну, а что в ней,
                      скажите,
                                 особого —
в этой путанице ледяной?
Реки теплые,
горы высокие
обошли ее стороной.
Обошли,
обделили,
обидели…
Только это все —
не беда!
Если б вы хоть однажды
                                 увидели
угловатую царственность
льда,
если б вы хоть однажды
                                поняли
долгожданного солнца
приход,
если б легкие вы наполнили
звонким воздухом
этих широт,
если б вы изведали
                         счастье
и величие дружбы земной, —
вы, конечно, тогда —
ручаюсь я! —
повторили бы вместе со мной,
повторили —
одни
       украдкой,
а другие —
               в голос крича:

– Заболел…
Заболел я
             Арктикой!
Не зовите ко мне врача.

Не ревнуй меня к дороге,
к неудачам и удачам…
Принимаю все упреки,
но иначе?
Как
     иначе?
Не ревнуй меня к вагонам,
не ревнуй меня к проселкам,
к верхним полкам,
тряским полкам
и пейзажам заоконным.

Говоришь ты мне сердито:
«Я не выдержу —
                       обижусь.
Ну подумай,
рассуди ты —
я ж тебя почти не вижу!

Неужели ты не кончишь
постоянные тревоги?
Неужели ты не хочешь
дома быть,
а не в дороге?»
Милая…
Давай проверим, —
накрепко закроем двери.
Будем мы вдвоем с тобою.
Просто двое.
Только двое.
Чтобы ты
            на дальний ветер
не была в такой обиде.
Чтобы никого на свете
и не слышать
и не видеть.
Бабушку твою научим,
чтоб она
           на каждый случай
говорила всем знакомым:
«Нету дома!»,
«Нету дома…»

…Если будет так,
                      как скажем,
то
(почти уверен я)
удивятся очень даже
родственники
                  и друзья.
Будут волноваться,
часто
телефоны беспокоя,
будут в нашу дверь стучаться:
– Что стряслося?
– Что такое? —
А потом они
отстанут.
Навещать нас
перестанут.
Позвонят,
так без охоты.
И забудут
            этот дом.

Просидим мы так полгода.
Год, допустим.
А потом…

Ты ж сама
(поверь на слово!)
подойдешь ко мне сурово
и совсем без тени смеха
скажешь
           нервно и жестоко:
«Ты б уехал ненадолго!
Ты б куда-нибудь
                       уехал…»

Знаешь, друг,
мы, наверно, с рожденья
                                 такие…
Сто разлук
нам пророчили
                    скорую гибель.
Сто смертей
усмехались беззубыми ртами.
Наши мамы
вестей
месяцами от нас ожидали…

Мы
росли —
поколение
              рвущихся плавать.
Мы пришли
в этот мир,
              чтоб смеяться и плакать,
видеть смерть
и, в открытое море бросаясь,
песни петь,
целовать неприступных красавиц!
Мы пришли
быть,
где необходимо и трудно…
От земли
города поднимаются круто.
Век
суров.
Почерневшие реки
                         дымятся.
Свет костров
лег на жесткие щеки
                           румянцем…
Как всегда,
полночь смотрит
                       немыми глазами.

Поезда
отправляются по расписанью.
Мы ложимся спать.
Кров родительский
                          сдержанно хвалим…
Но
опять
уезжаем,
           летим,
                   отплываем!
Двадцать раз за окном
зори
      алое знамя подымут…

Знаю я:
мы однажды уйдем
к тем,
которые сраму
                   не имут.
Ничего
не сказав.
            Не успев попрощаться…

Что
     с того?
Все равно: это —
                       слышишь ты? —
счастье:
сеять хлеб
на равнинах,
              ветрами продутых…
Жить взахлеб!
Это здорово кто-то придумал!

Некрикливо и незаметно
великанами
стали ребята.

Путь в три тысячи километров —
все равно что для нас
от Арбата
до Никитских ворот
                           добраться.
Впрочем, что я, —
гораздо ближе!..

Лед,
который на солнце плавится,
длиннохвостые ветры лижут…
Бросив вызов этой пустыне,
по одной
по своей охоте
великаны
живут на льдине,
фантазеры
по льдине ходят.

Расстояний
               не замечая,
москвичей покоя лишая,
на полярную ночь
                         приглашают,
как на чашку чая!

Четырнадцать часов полета,
и —
      Москва…
Молчи.
Не говори ненужные слова.

Аэродром.
Синеющий лесок.
Через него —
                  шоссе наискосок.
Недвижна голубая крутизна…
Стоим —
оглушены,
удивлены.
Деревьями и воздухом
                             пьяны.
«Вот мы и возвратились, старина!»

..И можно,
никого не удивив,
шоферу крикнуть:
«Эй!
     Останови!»
Быть наяву,
не выходя
             из сна, —
упасть в траву,
услышать, как растет она.
Глядеть вокруг.
По лугу медленно пройтись…
Ослепнуть вдруг
от грянувшего пенья птиц.
Нарвать ромашек.
Вымокнуть в росе.
И вновь смотреть,
                        как косо
                                   падает
                                           шоссе.
Смеяться,
петь до хрипоты,
кричать!

…Как мог я раньше этого
не замечать?!
Как мог я думать,
будто понял
                жизнь?..
То вверх,
            то вниз летит шоссе, —
держись!
А мы молчим…
Шоссе – то вниз,
                          то вверх.
Звенит оно,
летит оно
к Москве!
К Москве.
К тебе…

Закрыть счастливые глаза.
И вдруг понять,
что через полчаса —
то,
чем ты жив:
твой город.
               Твой порог.
Твоя судьба —
начало
         будущих дорог.

– Идут часы…
– Подумаешь, —
                        открытье!
Исправны, значит…
Приобрел —
                 носи…

– Я не о том!
На улицу смотрите:
по утренней земле
                         идут часы!
Неслышные, торопятся минуты,
идут часы,
             стучат ко мне в окно.
Идут часы,
и с ними разминуться,
не встретить их
                     живущим не дано…
Часы недлинной жизни человека,
увидите, —
я вас перехитрю!
Я в дом вбегу.
Я дверь закрою крепко.
Теперь стучите, —
                         я не отворю!..

Зароешься,
              закроешься,
                             не впустишь,
свои часы дареные испортишь,
забудешь время
                    и друзей забудешь,
и замолчишь,
и ни о чем не вспомнишь.
Гордясь уютной
тишиной квартиры
и собственною хитростью
                                   лучась,
скорее
двери забаррикадируй!..

Но час
         придет!
Неотвратимый час.
Наступит он в любое время года
на мысли,
на ленивые мечты.
Наступит час
                  на сердце и на горло…
И, в страхе за себя,
очнешься ты!..
И разобьет окошко
                          мокрый ветер.
И хлынут листья
                       в капелькак росы…

Услышишь:
бьют часы!
И вслед за этим
почувствуешь:
наотмашь
             бьют
                    часы!