Генрих Гейне - Стихотворения. Поэмы. Проза
Пока он шагал рядом со мной, мне казалось, что природа утратила все свои чары, но как только он исчез, деревья вновь заговорили, солнечные лучи зазвенели, цветы в лугах заплясали, и голубое небо обняло зеленую землю. Да, мне лучше знать: бог для того сотворил человека, чтобы он восхищался великолепием вселенной. Каждый автор, как бы он ни был велик, желает, чтобы его творенье хвалили. И в Библии, этих мемуарах божьих, сказано совершенно ясно, что создал он человека ради славы своей и хвалы.
После долгих блужданий туда и сюда я наконец добрался до жилища, где обитал брат моего клаустальского приятеля, переночевал у него и пережил следующее прекрасное стихотворение:
IНа горе, в избушке скромной
Рудокоп живет, старик.
Шумны темные там ели,
Кротко-светел лунный лик.
Средь избушки стул высокий,
Весь резной, у ног скамья;
И сидит на нем счастливец,
И счастливец этот — я.
На скамье сидит малютка —
Оперлась на локоток;
Глазки — звезды голубые,
Губки — розовый цветок.
Мне сияют эти звезды,
Чистой радостью блестя;
К алым губкам приложила
Белый пальчик свой дитя.
Ни отец, ни мать не слышат, —
Не до нас им: мать прядет,
А отец, бренча на лютне,
Песню старую поет.
И малютка шепчет тихо,
Речь ее едва слышна;
Важных тайн своих немало
Мне поведала она.
«Вот, как тетушка скончалась,
И сиди тут круглый год:
С ней пойдешь, бывало, в город,
Хоть посмотришь на народ.
Здесь и пусто так, и глухо,
И так холодно в горах;
А зима придет лихая —
Все схоронимся в снегах.
Я ж трусливая такая:
Как дитя, меня страшат
Злые духи гор, что бродят
Темной ночью и шалят».
Вдруг малютка умолкает,
Будто слов боясь своих,
И руками закрывает
Звезды глазок голубых.
И шумнее шелест елей,
Громче гул веретена,
И ясней со звоном лютни
Песня старая слышна:
«Не страшись, моя малютка,
Наважденья силы злой!
Божьи ангелы на страже
Днем и ночью над тобой».
К нам в окно стучит тихонько
Ель зеленою рукой,
И сквозь веток с любопытством
Смотрит месяц золотой.
Крепко в горенке соседней
Спят давно отец и мать;
Мы не можем нашептаться,
И не хочется нам спать.
«Нет, не верю я, чтоб часто
Ты молился: шепот твой
Чем-то кажется мне странным,
Не молитвою святой.
Этот злой, холодный шепот
Уж не раз меня пугал;
Только кротким, светлым взглядом
Ты испуг мой отгонял.
Да и веришь ли ты, полно,
Что есть в небе, над тобой,
Бог-отец, бог-сын, распятый
На кресте, и дух святой?»
«Ах, дитя! Еще малюткой
Верил я, что в небесах
Бог-отец живет над нами,
Что велик он, свят и благ…
Создал землю, человеку
Бытие и душу дал,
Солнцу, месяцу и звездам
Путь их вечный указал.
Стал я старше и умнее,
Стал побольше понимать,
И узнал я светлой веры
В бога-сына благодать.
Он принес нам, воплотившись,
Откровение любви;
Но народ безумный руки
Обагрил в его крови.
Возмужал я, много видел,
Много странствовал, читал
И теперь в святого духа
Жарким сердцем верить стал.
Чудеса его исчислить
Недостанет наших слов!
Он сломил твердыни злобы
И оковы снял с рабов.
Нашим язвам он — целенье,
В нем и право и закон;
Перед ним с богатым нищий,
Раб с владыкой уравнен.
Гонит он туман тяжелый,
Что окутывал нам тьмой
Ум и сердце и пред нами
Шел как призрак гробовой.
Много рыцарей отважных
Обрекли себя ему
И по свету разъезжают —
Носят свет и гонят тьму.
Тихо веют их знамена,
И доспех горит на них…
Что, хотела б ты, малютка,
Видеть рыцарей таких?
Так скорей любуйся мною,
Ненаглядная моя,
И целуй меня покрепче!
Ведь такой же рыцарь я».
За ветвями темной ели
Прячет месяц светлый лик;
В нашей горенке чуть светит
Догорающий ночник.
Но в звездах моих лазурных
Свет мне радостный горит;
Пышут розы уст румяных,
И малютка говорит:
«Домовые наши — злые:
Хлеб воруют по ночам;
В ящик с вечера положишь —
Поутру уж пусто там.
С молока съедят все сливки,
Не покроют и горшка;
Кошка вылижет остатки —
И сиди без молока!
А ведь кошка наша — ведьма:
Ночью буря на дворе,
А она идет тихонько
К старой башне на горе.
Там стоял когда-то замок,
Весь сиял он по ночам;
В ярких залах танцевало
Много рыцарей и дам.
Но волшебницей лихою
Проклят замок и народ;
И остались лишь обломки,
И сова гнездо там вьет.
Помню, тетка говорила:
Лишь такое слово знать
И его в таком лишь месте
И в такой лишь час сказать —
Снова в замок превратятся
Все обломки эти там,
И запляшет в ярких залах
Много рыцарей и дам.
Будет тот, кто молвит слово,
Обладателем всего;
Станут трубы и литавры
Славить молодость его!»
Так живут и дышат сказки
У малютки на устах,
Вера теплится живая
В голубых ее глазах.
Локон шелковый на пальцы
Навивает мне она,
И целует, и смеется,
И дает им имена.
И глядит все так приветно
В тихой горенке кругом —
Стол и шкаф, — как будто с ними
Я с младенчества знаком.
Тихо маятник лепечет,
Тихо лютня на стене
Прозвучит порой струнами,
И сижу я, как во сне.
Не такое ль надо место,
Не такой ли надо миг,
Чтоб от слова замок снова
В блеске царственном возник?
«Да, дитя! Смотри: светлеет
Ночи темная пора.
Чу! шумней ручьи и ели,
Пробуждается гора.
Песня гномов с струнным звоном
Меж утесами слышна,
По камням ковры цветные
Стелет знойная весна.
А цветы — пестры и чудны,
В благовонных завитках,
И трепещут слезы страсти
На широких их листах.
Вожделенно пышут розы,
Разгораясь все красней;
На стеблях стоят хрустальных
Чаши снежные лилей.
Звезды с неба, словно солнца,
Смотрят, страстно-горячи,
И лилеям в чаши льются
Их влюбленные лучи.
Да и мы с тобой, малютка,
Мы как будто уж не те…
Посмотри: огни зажглися,
Шелк и золото везде!
И избушка стала замком,
И принцессой стала ты;
Вкруг все рыцари и дамы,
Сколько пышной суеты!
Все мое — и ты и замок!
Пир венчальный я даю!
Трубы, флейты и литавры
Славят молодость мою!»[40]
Солнце взошло. Туманы исчезли, как призраки, когда третий раз пропел петух. Я снова шел с горы на гору, и предо мной парило прекрасное солнце, озаряя все новые красоты. Горный дух явно был ко мне благосклонен. Он ведь знал, что такое существо, как поэт, может пересказать немало чудесного, и он открыл мне в то утро свой Гарц таким, каким его не каждому дано увидеть. Но и меня Гарц увидел таким, каким меня лишь немногие видели, — на моих ресницах дрожали жемчужины, столь же драгоценные, как и те, что висели на травинках лугов… Мои щеки были влажны от утренней росы любви, и шумящие ели понимали меня, раздвигая свои ветви и качая ими вверх и вниз, как немые, когда они движеньями рук выражают радость, а вдали звучал таинственный чудесный звон — будто колокол часовни, затерянной в лесу. Говорят, что это колокольчики стад, звенящие в Гарце особенно нежно, певуче и чисто.
