Владимир Высоцкий - Сочинения

Дорогая передача!
Во субботу, чуть не плача,
Вся Канатчикова дача
К телевизору рвалась, —
Вместо чтоб поесть, помыться
Уколоться и забыться,
Вся безумная больница
У экрана собралась.

Говорил, ломая руки,
Краснобай и баламут
Про бессилие науки
Перед тайною Бермуд, —
Все мозги разбил на части,
Все извилины заплел —
И канатчиковы власти
Колят нам второй укол.

Уважаемый редактор!
Может, лучше — про реактор?
Про любимый лунный трактор?!
Ведь нельзя же! — год подряд:
То тарелками пугают —
Дескать, подлые, летают;
То у вас собаки лают,
То руины — говорят!

Мы кое в чем поднаторели:
Мы тарелки бьем весь год —
Мы на них собаку съели, —
Если повар нам не врет.
А медикаментов груды —
В унитаз, кто не дурак.
Это жизнь! И вдруг — Бермуды!
Вот те раз! Нельзя же так!

Мы не сделали скандала —
Нам вождя недоставало:
Настоящих буйных мало —
Вот и нету вожаков.
Но на происки и бредни
Сети есть у нас и бредни —
Не испортят нам обедни
Злые происки врагов!

Это их худые черти
Бермутят воду во пруду,
Это все придумал Черчилль
В восемнадцатом году!
Мы про взрывы, про пожары
Сочиняли ноту ТАСС…
Тут примчались санитары —
Зафиксировали нас.

Тех, кто был особо боек,
Прикрутили к спинкам коек —
Бился в пене параноик
Как ведьмак на шабаше:
"Развяжите полотенцы,
Иноверы, изуверцы!
Нам бермуторно на сердце
И бермутно на душе!"

Сорок душ посменно воют —
Раскалились добела, —
Во как сильно беспокоят
Треугольные дела!
Все почти с ума свихнулись —
Даже кто безумен был, —
И тогда главврач Маргулис
Телевизор запретил.

Вон он, змей, в окне маячит —
За спиною штепсель прячет, —
Подал знак кому-то — значит,
Фельдшер вырвет провода.
Нам осталось уколоться —
И упасть на дно колодца,
И пропасть на дне колодца,
Как в Бермудах, навсегда.

Ну а завтра спросят дети,
Навещая нас с утра:
"Папы, что сказали эти
Кандидаты в доктора?"
Мы откроем нашим чадам
Правду — им не все равно:
"Удивительное рядом —
Но оно запрещено!"

Вон дантист-надомник Рудик —
У него приемник «грюндиг», —
Он его ночами крутит —
Ловит, контра, ФРГ.
Он там был купцом по шмуткам
И подвинулся рассудком, —
К нам попал в волненье жутком
С номерочком на ноге.

Прибежал, взволнован крайне, —
Сообщеньем нас потряс,
Будто — наш научный лайнер
В треугольнике погряз;
Сгинул, топливо истратив,
Весь распался на куски, —
Двух безумных наших братьев
Подобрали рыбаки.

Те, кто выжил в катаклизме,
Пребывают в пессимизме, —
Их вчера в стеклянной призме
К нам в больницу привезли —
И один из них, механик,
Рассказал, сбежав от нянек,
Что Бермудский многогранник —
Незакрытый пуп Земли.

«Что там было? Как ты спасся?» —
Каждый лез и приставал, —
Но механик только трясся
И чинарики стрелял.
Он то плакал, то смеялся,
То щетинился как еж, —
Он над нами издевался, —
Сумасшедший — что возьмешь!

Взвился бывший алкоголик,
Матерщинник и крамольник:
"Надо выпить треугольник!
На троих его! Даешь!"
Разошелся — так и сыпет:
"Треугольник будет выпит! —
Будь он параллелепипед,
Будь он круг, едрена вошь!"

Больно бьют по нашим душам
«Голоса» за тыщи миль, —
Зря «Америку» не глушим,
Зря не давим «Израиль»:
Всей своей враждебной сутью
Подрывают и вредят —
Кормят, поят нас бермутью
Про таинственный квадрат!

Лектора из передачи!
Те, кто так или иначе
Говорят про неудачи
И нервируют народ!
Нас берите, обреченных, —
Треугольник вас, ученых,
Превратит в умалишенных,
Ну а нас — наоборот.

Пусть — безумная идея,
Не решайте сгоряча.
Отвечайте нам скорее
Через доку главврача!
С уваженьем… Дата. Подпись.
Отвечайте нам — а то,
Если вы не отзоветесь
Мы напишем… в «Спортлото»!

Когда я об стену разбил лицо и члены
И все, что только было можно, произнес,
Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:
"Я умоляю вас, пока не трожьте вены.

При ваших нервах и при вашей худобе
Не лучше ль чаю? Или огненный напиток?
Чем учинять членовредительство себе,
Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток. —

Он сказал мне, — приляг,
Успокойся, не плачь, —
Он сказал, — я не враг,
Я — твой верный палач.

Уж не за полночь — за три,
Давай отдохнем.
Нам ведь все-таки завтра
Работать вдвоем".

"Чем черт не шутит, что ж, — хлебну, пожалуй, чаю,
Раз дело приняло приятный оборот,
Но ненавижу я весь ваш палачий род —
Я в рот не брал вина за вас — и не желаю!"

Он попросил: "Не трожьте грязное белье.
Я сам к палачеству пристрастья не питаю.
Но вы войдите в положение мое —
Я здесь на службе состою, я здесь пытаю,

Молчаливо, прости,
Счет веду головам.
Ваш удел — не ахти,
Но завидую вам.

Право, я не шучу,
Я смотрю делово:
Говори, что хочу,
Обзывай хоть кого. —

Он был обсыпан белой перхотью, как содой,
Он говорил, сморкаясь в старое пальто, —
Приговоренный обладает, как никто,
Свободой слова, то есть подлинной свободой".

И я избавился от острой неприязни
И посочувствовал дурной его судьбе.
Спросил он: «Как ведете вы себя на казни?»
И я ответил: "Вероятно, так себе…

Ах, прощенья прошу, —
Важно знать палачу,
Что, когда я вишу,
Я ногами сучу.

Да у плахи сперва
Хорошо б подмели,
Чтоб, упавши, глава
Не валялась в пыли".

Чай закипел, положен сахар по две ложки.
«Спасибо!» — "Что вы? Не извольте возражать!
Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,
А грязи нет — у нас ковровые дорожки".

Ах, да неужто ли подобное возможно!
От умиленья я всплакнул и лег ничком.
Потрогав шею мне легко и осторожно,
Он одобрительно поцокал языком.

Он шепнул: "Ни гугу!
Здесь кругом стукачи.
Чем смогу — помогу,
Только ты не молчи.

Стану ноги пилить —
Можешь ересь болтать,
Чтобы казнь отдалить,
Буду дольше пытать".

Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!
А я — уже дождаться утра не могу,
Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,
Я крикну весело: остановись, мгновенье!

"…И можно музыку заказывать при этом,
Чтоб стоны с воплями остались на губах".
Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,
Но есть в коллекции у них и Оффенбах.

"Будет больно — поплачь,
Если невмоготу". —
Намекнул мне палач.
Хорошо, я учту.

Подбодрил меня он,
Правда, сам загрустил —
Помнят тех, кто казнен,
А не тех, кто казнил.

Развлек меня про гильотину анекдотом,
Назвав ее карикатурой на топор:
«Как много миру дал голов французский двор!..»
И посочувствовал наивным гугенотам.

Жалел о том, что кол в России упразднен,
Был оживлен и сыпал датами привычно,
Он знал доподлинно — кто, где и как казнен,
И горевал о тех, над кем работал лично.

"Раньше, — он говорил, —
Я дровишки рубил,
Я и стриг, я и брил,
И с ружьишком ходил.

Тратил пыл в пустоту
И губил свой талант,
А на этом посту
Повернулось на лад".

Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,
Рубил — должно быть, для наглядности, — рукой.
А в то же время знать не знал, кто он такой, —
Невелико образованье палачево.

Парок над чаем тонкой змейкой извивался,
Он дул на воду, грея руки о стекло.
Об инквизиции с почтеньем отозвался
И об опричниках — особенно тепло.

Мы гоняли чаи —
Вдруг палач зарыдал —
Дескать, жертвы мои
Все идут на скандал.

"Ах, вы тяжкие дни,
Палачева стерня.
Ну за что же они
Ненавидят меня?"

Он мне поведал назначенье инструментов.
Все так не страшно — и палач как добрый врач.
"Но на работе до поры все это прячь,
Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.

Бывает, только его в чувство приведешь, —
Водой окатишь и поставишь Оффенбаха, —
А он примерится, когда ты подойдешь,
Возьмет и плюнет — и испорчена рубаха".

Накричали речей
Мы за клан палачей.
Мы за всех палачей
Пили чай — чай ничей.

Я совсем обалдел,
Чуть не лопнул, крича.
Я орал: "Кто посмел
Обижать палача!.."

Смежила веки мне предсмертная усталость.
Уже светало, наше время истекло.
Но мне хотя бы перед смертью повезло —
Такую ночь провел, не каждому досталось!

Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,
Согнал назойливую муху мне с плеча…
Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье
И образ доброго чудного палача.