Владимир Сосюра - Стихотворения и поэмы

Мерцают фонари, — их желтыми глазами
гляжу в немую мглу во власти давних чар,
деревья голые с дрожащими ветвями
роняют капли слез на влажный тротуар.

Иду, как тень, как сон, один с своей тоскою,
и ветер молодой целует щеки мне…
Но я не здесь, я там, как мысль моя с тобою,
здесь только боль моя о сгинувшей весне.

Душа моя, как даль, стесненная камнями.
Я — воля, я — мечта, я — зов грядущих дней.
И тает первый снег под тихими шагами
в причудливой игре изменчивых теней.

Одела город ночь в печальные одежды.
Беседую с тобой в рассветной тишине.
Я в зорном зареве несу свои надежды,
которые несут с тобою встречу мне.

Я хожу, хожу, не зная
и не думая, кругом.
Ничего не вспоминаю,
не горюю ни о чем!

Только где-то, на Донбассе,
над родным Донцом,
вербы, низко наклоняясь,
вспоминают об одном:

эшелоны… Месяц странный…
Тусклый лед на берегах…
Со штыком, в шинели рваной,
кто-то смуглый на часах.

И летят воспоминанья,
точно птицы над Донцом,
и казачья шапка виснет
над нахмуренным челом…

И хожу, хожу, не зная
и не думая, кругом.
Ничего не вспоминаю,
Не горюю ни о чем.

И снова день ушел в сухом трескучем зное,
как много их ушло в вечернем серебре,
а ведь они прошли село мое родное,
и содовый завод, и шахты на горе.

Я вижу мать мою. Глаза ее родные,
как звезды, светят мне в тумане голубом.
Я в следующий раз пошлю с письмом цветы ей,
пусть скажут ей они о сыне дорогом.

Пусть скажут ей они, что я — дитя Коммуны,
что я родился вновь под южною звездой,
что, и́з дому уйдя кривой дорогой лунной,
я солнечной приду на новый год домой.

Чеканятся шаги настойчиво и четко,
по узким улицам задумчиво иду.
Всё тот же взгляд и белые обмотки,
и думы нежные, как яблони в саду.

Играет кровь моя в лучах воспоминаний…
О дальнем городе поют мои стихи…
О дальнем выстреле и странном расставанье,
где тяжко душу жгли вокзальные звонки..

Мне кажется, что я души своей не знаю,
в ней настоящее смешалося с былым…
О, травы влажные в холодных зорях мая,
и над родным Донцом завода сладкий дым!..

И снова станция с тревожными огнями,
холодный звон минут, да ты одна со мной,
и ночь роскошная в короне звезд над нами,
да рядом эшелон на станции глухой…

Я вновь в Москве. А где-то Украина
в потоках крови бьется и гремит
огнем боев… И к небу динамит
мосты взметает… Слезы и руины
в полях родных… И вербы на заре
подъяли к небу голые вершины
над скорбью нив в вечернем серебре…
Там рыщет враг в усилиях бесплодных
в сердцах свободы солнце потушить,
и автоматы мстителей народных
шлют смерть ему, чтоб вновь могли мы жить.
Вот стен Кремля зубчатые вершины
и Мавзолея траурный гранит.
Шумит кровавый ветер Украины
и душу мне рыданьем пепелит…
Но верю я: замолкнут канонады
в полях Отчизны. Сломлен будет враг.
И над Берлином солнечно и радо
мы вознесем Победы алый стяг.
А ночь плывет, сомкнув над миром вежды,
услышу вновь я шум родной травы.
О, сколько света, света и надежды
на затемненных улицах Москвы!

Севера березки, розовые дали…
У ворот девичий нежный силуэт…
Отчего же в сердце, полное печали,
звезды Украины шлют кровавый свет?..

Всё мне здесь родное: дальние дороги,
ивы над рекою и Москвы гранит…
Отчего же в душу, полную тревоги,
ветер с Украины странно так шумит?..

Кони у колодца, окна расписные…
Может быть, то счастье кличет у ракит?..
Отчего же думы грустные такие,
отчего так сердце ноет и болит?..

Там, где вербы гнутся, пули ноют тонко,
топчут вражьи кони украинский шлях…
Строчат автоматы в детские глазенки,
синие такие, в золотых слезах…

Мать моя родная, свет мой, Украина,
без тебя мне душно и так страшно жить…
Я иду на битву, на призыв орлиный,
хоть порвется жизни голубая нить…

Пусть… Один из многих упаду, родная,
но лицом на запад, до Донца штыком…
Вспоминай лишь только, как любил тебя я…
Я ж засну спокойным и счастливым сном…

Надо мной победно зашумят знамена,
и фанфар на солнце засияет медь,
и на молодежи смуглые колонны
васильков глазами буду я глядеть…

Так, значит, ты любишь? А я и не знал…
Ты помнишь перрон, и звонки, и вокзал,
и плакало сердце, туманя глаза…
С заката на нас надвигалась гроза…
Ты помнишь тот грозный, решительный час?..
Кричали гудки… Звал на битву Донбасс…
В толпе отдаленной мелькнул твой платок
и скрылся… Ты помнишь?.. Как день тот далек!..
И боем жестоким наполнились дни…
Как будто века, проходили они…
Я — рана сплошная. Родная, взгляни!..
Меня за Отчизну терзали они,
те, в шлемах стальных, те, двуногие, те,
которые мнили, что нас в темноте
внезапно задушат… Но вражьей мечте
судилось не сбыться… На ихнем кресте
с концами кривыми мы вздернули их…
Был сладостен мести невиданный миг.
Как музыка — в небе плыли корабли,
на крыльях своих они звезды несли…
Я снова, я снова с тобою… Слеза
сверкнула в ресницах… О, волн бирюза!
В Днепре отразилась заря, небеса
а в сердце моем — твои звезды-глаза…

Разве я не могу творить
и писать стихи по-русски?
Красные кони зари
в глазах моих узких…

Ты когда-то сказала: «Нет!..»
Ты теперь — командир эскадрона.
Мне же вольною песней звенеть
в эти дни, когда дрогнули троны…

В тихом городе, холодом вея,
заметает ветер следы…
Расплескалась заря, цепенея…
В тихом городе — я и ты…

В твоих ресницах месяц,
точно в люльке ребенок, спит…
Нам в пожарах восстаний вместе
радость Грядущего пить…

Броневик, притаившись, ждет…
Правый фланг — под огнем канонады…
Сердце смелое пьяно и радо…
Вперед, вперед!..

Твои теплые серые очи
вспоминают, что было когда-то…
Над забытым поселком рабочим
золотые челны заката…

Не весна над родным Донцом,
не лазурный дым над заводом, —
бьет с размаха ветер в лицо
голубым крылом непогоды…

Просевает сквозь сито вечер
золотую звездную рожь…
От меня ты теперь далече…
Ну так что ж…

Свежий дух голубого поля…
То не ты ли пошла вдоль межи?
Нет, то с тихой улыбкой на воле
месяц в травах лучом ворожит…

Потянуло снова в город
от сырой, от весенней земли…
Каждый вечер впиваюсь взором
я в его заревеющий лик…

Разве можно теперь не петь,
если радость — дождем на заводе…
Если радость в каждой избе
на окошках узоры выводит…

Разве можно теперь молчать
если в каждом сердце — солнце…
С криком радости в серых очах
кто-то встретит меня за околицей…

То не матери плач над сыном
не голодных детишек стоны, —
вперегонку с ветром синим
по степи пробегают звоны…

Под ногою шуршит камыш…
Мы на фронте с тобою снова…
Серебристые косы зимы
заревой просочились кровью…

И так ярко звездочка светит
над любимым узким лбом…
Не одни мы с тобою на свете
обагрили сердца борьбой…

Не пожары вдали озаряли
на знаменах засохшую кровь, —
на озерах былой печали
мы свою схоронили любовь…

Ах, нависли, нависли тучи,
точно гривы вражьих коней.
Нам, сквозь ветер веков идущим,
целовать только крылья огней…

Там, за городом, — шум и крики:
наступает за цепью цепь…
И дрожат и тают снежинки
на твоем побледневшем лице…

В золотом, звенящем закате —
огневые трубы борьбы…
Мы с тобою как будто братья,
разве можно тебя забыть?..

На тебе — шинель с офицера,
в ней такая стройная ты…
Только ветер над городом серым,
и луну проколол мой штык…

Синий снег… И кругом ни души…
В тихом городе нас только двое…
Отчего ж, отчего же, скажи,
мне так грустно сейчас с тобою?..

Подходили к темным нишам,
озирали холодные стены…
И звенел только ветер по крышам,
разметал снеговую пену…

И тревожно шептали каштаны
нам о том, что теперь не вернется…
И вставало в крови, из тумана,
над панелями смуглое солнце…

Над рабочим кварталом звоны…
Слышны марша глухие взрывы…
Просыпается город бетонный,
просыпается день златогривый…

И опять, и опять эшелоны,
и заря — мертвецом на штыках…
На перронах — знамена, знамена,
тихий осени плач в проводах…

Звон копыт на далеких дорогах,
там, где ветер и желтые листья…
Но сердца не изранит тревога,
но не будем мы богу молиться.

Что нам бури да гроз раскаты!
Нам дорога одна, товарищ!
Полюбил я ветер, как брата,
и снегов голубые пожары…

Вот он, вот он, летит и вьется,
точно дым над далеким заводом,
и стучат перебойно колеса,
и свисток свою песню заводит…

Мой товарищ — веселый эстонец —
говорил о любви, о братстве…
Было тихо в товарном вагоне,
и смотрели молча китайцы…

Разгорались узкие очи,
и светлели желтые лица…
Это было холодною ночью,
с первым снегом и ветром мглистым…

Получил письмо в дороге…
Дорогой и знакомый почерк…
И блеснули, в тоске и тревоге,
твои теплые серые очи…

Что нам бури да гроз раскаты!
Нам дорога одна, товарищ!
Полюбил я ветер, как брата,
и снегов голубые пожары…

На коне — военком сероглазый,
так знакомый на фоне пожара…
«Я как будто встречался с вами!..»
И винтовка в руках задрожала…

Золотые запели трубы,
было слышно, как сердце стучало…
Целовал и в глаза, и в губы…
Любят так только с сердцем алым…

Любят так только к бою готовые
за Отчизну свою, за свободу,
кто над миром зарницы новые
в буревых зажигает походах…

В переулках — ветер и люди,
фонари, да любовь, как всегда…
А за городом гром орудий
разрывает гулкую даль.

Не заря зацвела на востоке,
не пожар расплескался рядом, —
заалели любимые щеки
под моим искрометным взглядом…

И рассвет протянул свои руки
над задумчивым Млечным Путем…
На тебя я гляжу без муки,
под расстрел мы спокойно идем…

И так странна нам белых команда
в тусклом блеске кокард и погон…
А за нами дрожит канонада
и далеких разрывов звон…

Ох ты, снег мой, душистый от крови,
дула ружей да пятна лиц…
Только дрогнули тонкие брови
под сухое да ржавое «Пли!».

Снова выстрелы жалкою дробью,
звон копытный… и крики: «Даешь!»
Нас спасли… Мы — в сиянии оба,
бьется радостно сердце мое.

Ах, шумели нестройно снаряды…
А над морем — огни кораблей…
Ты прошла с партизанским отрядом,
где погоны да кровь на земле…

Убегал из палаты влюбленный,
по звенящим ходил площадям
и над морем, под ветром соленым,
долго слушал, как волны гудят…

Синий ветер и синее море,
по воде золотая рябь,
и, как прежде, осенние зори
перламутровым блеском горят…

Убегали на север вагоны,
терпко били по сердцу звонки…
В небосклон, голубой и бездонный,
всё тревожней кричали гудки…

Целый день — звон копыт и стали…
А за городом цепи десанта…
Чьи же руки так нежно вплетали
в гривы коням кровавые банты?..

Напряженно ряды за оградою
обегают глаза мои пьяные:
не мелькнут ли под шапкой лохматою
твои губы насмешливо-странные…

И, когда за последним отрядом
провожали тифозных и раненых,
я с твоим повстречался взглядом,
но какой-то он был затуманенный…

Не заря над далекими шахтами,
не гудков соловьиные звуки, —
покрывал поцелуями жаркими
я твои похудевшие руки…

Нам цветы не бросали с балконов,
только зданий гремящий ряд
провожал боевые колонны,
и бежали с боков тополя…

Уходили в звенящие дали,
пахла степь полынем и кровью..
И так долго за нами дрожали
золотые вечера брови…

Звезды, звезды, зачем вы далёко?..
Я хотел бы сорвать вас разом,
чтоб любимой в кобур ненароком
вас насыпать дождем алмазным…

В синеве потонул бронепоезд,
только где-то колеса стучат…
И как будто опять я в забое
звонкий уголь дроблю сгоряча…

Променял я пахучее поле
на трамвай, на крики гудков —
и стихами про новую долю
расплескался звенящей рекой…

Там, далёко, мой город любимый,
даже в рельсах слышна его дрожь…
И, как волны во время прилива,
шелестит запоздалая рожь…

В этом городе наши знамена…
Звучно роты чеканят свой шаг,
заливая багрянцем колонны,
кровь заката горит на штыках…

На трибуне — оратор у знамени.
Как железо, курсантов кольцо!
Тихий вечер на серые камни
уронил голубое лицо…

Каждый день мне поет об Инне
под землей голубая кирка..
Мне ль, чьи руки в крови и глине,
затуманит очи тоска?

Всё мне снятся бои в забое
под немолкнущий бремсберга шум…
И как будто опять с тобою
я в цепи, под Полтавой, лежу…

Не луны раскололась утроба,
что упала гремя с облаков, —
мы сорвали в дыму Перекопа
золотые забрала веков…

Не чеканят шаги патру́лей
золотой вечерний асфальт…
Отзвенели, отцокали пули…
На письме твоем штемпель: «Москва».