Иван Никитин - Сочинения
Искренне благодарю Вас за присланную книжку стихотворений (185, года). Я получил ее в то время, когда недвижно лежал в постели, а я лежал пять месяцев. Болезнь не помешала мне упиваться звуками, вылившимися из благороднейшей русской души. Помню Ваши слова:
Россия вызвана на созерцанье миру,
На суд истории...
...слезная об ней в душе моей забота...
Честь и слава Вашей музе, откликнувшейся на общий голос родины! Пал наш Севастополь, хотя и славно его падение!.. Не знаю, как Вы, - я рад миру 3. Довольно мы показали блистательного мужества в борьбе с врагами, но довольно сознали и свою отсталость от современного европейского просвещения.
После битвы с внешним неприятелем, пора нам, наконец, противостать врагам внутренним - застою, неправде, всякой гадости и мерзости. Пошли нам, господи, победу, твердую волю и мудрость обожаемому государю.
Скажите, ради бога, почему я почти не вижу Ваших произведений в современных журналах? Молчать совершенно - вы не можете. Не печатать - без сомнения, имеете свои причины. Будьте так добры - поделитесь чем-нибудь со мною. Уверяю Вас, это будет для меня одним из лучших праздников. Если б Вы знали, как я дорожу Вашими звуками. Помните ли, в своем последнем письме ко мне Вы, между прочим, выразились так: старайтесь выработать в себе внутреннего человека. Никогда никакое слово так меня не поражало! До сих пор, когда я готов поскользнуться, перед моими глазами, где бы я ни был, невидимая рука пишет эти огненные буквы: постарайтесь выработать в себе внутреннего человека.
Я работаю, сколько дозволяет мне досуг и здоровье. Моя поэма "Кулак" окончена в общем виде *. Скоро возьмусь за исправление частных сцен. Позвольте мне по отделке прислать ее к Вам. Вы прочтете и сделаете свои замечания. Если Вам это не неприятно, удостойте меня ответом. Книжка моих стихотворений вышла в свет не в таком виде, как бы мне хотелось: издатель гр. Д. Н. Толстой держал рукопись почти два года. В продолжение этого времени я изменил бы многое, на иное теперь, право, смешно и грустно смотреть... Но что сделано, то сделано... Думал при этом письме послать Вам два-три стихотворения, но, ей-богу, некогда переписывать. Только что получил книжки (они печатаны в С.-Петербурге) и спешу их разослать моим первым дорогим знакомым: день, к счастью, почтовый. Прощайте! Будьте здоровы, наш прекрасный поэт, милый, добрый Аполлон Николаевич.
С чувством глубочайшего уважения имею быть Вашим покорнейшим слугой
Иван Никитин.
25 марта 1856 года.
13. И. И. и А. И. БРЮХАНОВЫМ
Я наперед был уверен в твоем сочувствии, мой дорогой Иван Иваныч. Да и кому же было бы естественнее выразить это сочувствие, если не малому кругу близких, равных мне по общественному положению людей? Знаешь ли, что я думал, когда князь Ю. А. Долгорукий 1 передал мне драгоценный знак высочайшего внимания? Первая моя мысль была о нашем милом Дуракове. Я уверен, что его радость была бы глубже моей; я только теперь оценил его ко мне любовь, бескорыстную преданность, всегдашнюю готовность служить почти рабски... Бедный Дураков! Мне тем более грустно, что настоящее время я почитаю каким-то светлым исключением в моей жизни. Представь: кроме перстня и рескрипта великого князя Константина Николаевича, я имел удовольствие получить полное собрание соч. Пушкина от генерал-майора Комсена из Кременчуга и "Мертвые души" Гоголя, в золотом переплете, от другой почтенной особы 2.
За твой рассказ о Лукичах очень благодарен. Собирай, пожалуйста, типические черты, привози их в Воронеж. Кстати, почему это ты так долго у нас не был? А ведь обещался, бестия! Впрочем, ты держишься теперь от меня на благородном расстоянии, не считаешь даже нужным передать мне то, что знает и рассказывает о тебе какой-нибудь рыжий дьявол. Жаль! Впрочем, вольному воля, я в наперсники не навязываюсь. Но за твою тиранию над Анной Ивановной я непременно сверну тебе шею. Ты скажешь, что это значит? А вот посмотри через несколько строк и увидишь, что значит, да, собственно говоря, тебе-то и смотреть не следует; я не с тобою буду иметь дело...
Книжку стихотворений 3 тебе посылаю, насилу отыскал: было 150, все дотла распроданы. В мае еще получу из Петербурга. Перед Гавриловым меня извини, ей-богу, книг нет, потому и не прислал ему. Да, черт знает, мешают... совсем было забыл... Вчера вечером я имел счастие получить от государыни императрицы Александры Федоровны золотые часы с такою же цепью. Заметь, это письмо пишется два дня. Вот каковы дела! До свиданья. Теперь с твоего позволения я скажу несколько слов Анне Ивановне.
Милостивая государыня, Анна Ивановна.
Глаза мои с особенным удовольствием остановились на Ваших первых собственноручных строках. Но Вы, без сомнения, это предвидели и благоразумно удержали порыв моего восхищения словами вроде следующих: "Позвольте, позвольте, м. г., благодарю Вас не я, - моею рукою водит другая рука: я покоряюсь необходимости из уважения к мужу". Позвольте же и мне, в свою очередь, сказать вот что: покорность - дело прекрасное, но должна иметь свои границы и не ставить нас в неловкое положение - писать благодарности против убеждения. Вы благодарите меня за радушный прием. Честью уверяю, что я принимал Вас радушно, разумеется, как умел: я человек, не получивший паркетного образования. Но, согласитесь, к чему было говорить об этом приеме, ставя его наряду с концертом? Положим, за память о последнем Вас от души благодарят и ждут первого случая, чтобы грянуть по клавишам в Вашем присутствии, но я не люблю фальшивой монеты, смею Вас уверить. Я был бы истинно счастлив, если б Ваша приписка обошлась без оговорок, но так как Вы нашли это нужным, да будет по-Вашему. Ради бога, не подумайте, что я читаю Вам мораль! Слова просто вырвались из души, может быть и неуместно, но мое к Вам уважение глубоко и неизменно. Поверьте, пиша это, я не покоряюсь никакой необходимости.
Честь имею быть Вашим покорнейшим слугою
И. Никитин,
N3. Стихотворения "Новой утраты" нет времени переписать: вчера не приготовил, сию минуту еду к князю Ю. А. Долгорукому.
1856 г., апреля 10,
14. А. А. КРАЕВСКОМУ
Милостивый государь, Андрей Александрович.
Поставлю себе приятною и лестною обязанностью принести Вам глубочайшую благодарность за благосклонный отзыв, помещенный в Вашем журнале о недавно вышедшей книге моих стихотворений1. Позвольте мне при этом сказать несколько слов, нечто вроде оправдания, которое с первого взгляда можно принять за следствие затронутого авторского самолюбия, но смею уверить Вас в противном. Я выражу здесь одно мое личное убеждение; ошибочно ли оно или нет - это другой вопрос. "Современник" при первом появлении моих стихотворений в журналах был так добр - заметил в авторе признаки дарования; этот отзыв повторился раза два или три с разными вариациями, иногда не совсем удачными2. Выходит в свет собрание моих стихотворений, мой первый опыт, изданный, без сомнения, преждевременно, что я и сам теперь вижу и чего не мог видеть за два года прежде, когда отдал свою рукопись издателю3, - и вот неизвестный сотрудник "Современника" становится в трагическую позу и дает бедному автору-мещанину заочно публичную пощечину, называя его бездарным существом, хотя, заметим в скобках, тот же "Современник" удостоил не так давно перед этим помещения на своих страницах одного из стихотворений бездарного существа без его просьбы и ведома,. Г-н рецензент так силится доказать взятую тему, как будто от ее решения зависит его собственное быть или не быть. Он называет автора подражателем всех бывших, настоящих и чуть-чуть не будущих поэтов. Шутка - очень остроумная, но ведь в авторе, как бы он ни был глуп, предполагается какое-нибудь самолюбие. Не всякий же стихокропатель для него - образец, идол, поставленный им на пьедестал. Г-н рецензент говорит, что автор ж! видит окружающего его мира, сомневается даже, есть ли у него сердце, иначе, дескать, оно сочувствовало бы окружающему миру, а это сочувствие вызвало бы наружу нечто новое, неведомое г. рецензенту. Но, во-первых, он позабыл известную фразу: ничто не ново под луною. Люди на всякой общественной ступени - все те же люди. Та же в них светлая сторона в формах, может быть более грубых, и та же мерзость, совершенно не новая. Во-вторых, почему не сделали и не делают доселе подобного упрека другим писателям, ну хоть, например, Жуковскому, который почти во всю жизнь ездил на чертях и ведьмах, оставляя в стороне окружающий его мир? В-третьих, всеобъемлющий г. рецензент упустил из виду примирение автора с горькою действи-тельностию: опо совершается не так скоро. Не вдруг колодник запоет о своих цепях: физическая боль, мрак и сырой воздух тюрьмы остановят до известного времени поэтическое настроение. Воображение бедняка поневоле перенесется за крепкие стены и нарисует картины иного, светлого быта. Попробовал бы г. рецензент пройти по уши в грязи по той самой дороге, по которой идет автор-мещанин, я послушал бы тогда, как он воспел эту грязь и скоро ли взялся за пенье! Наконец, где и у кого всякое отдельное стихотворение безукоризненно? На требование такого исключения способна одна редакция "Современника", по мнению которой Пушкин много сделал для стиха и мало для поэзии. Взгляд мировой, быстро умеющий замечать темные стороны у всех и всюду. Поневоле вспомнится басня Крылова: Свинья на барский двор и проч. ..Конечно, в настоящее время я сознаю смешную сторону моего заоблачного полета, но он был естествен, он был неизбежен, покуда не явилось это сознание. Не весело погружаться ежедневно в зловонный омут; надобно привыкнуть к его зловонию. Другое дело, если бы вся тина со дна этого омута была поднята и не оказалось в ней ни одной песчинки, пригодной к массе общего труда в искусстве, ну, тогда можно бы смело давать пощечины трудолюбивому гряземесителю, но решение этого вопроса в будущем, о чем тоже не успел подумать всеобъемлющий г. рецензент. Вот все, что я могу кратко сказать в оправдание недавнего высокого строя своей мещанской лиры и неумышленного подражания некоторым из наших поэтов, из которых каждый, в свою очередь, испытал это на себе более или менее. Вы скажете: для чего я пишу об этом именно Вам? Да кому же, боже мой! Вы - редактор прекрасного журнала. Вы имеете голос, Вы - образованный человек, Воронеж - не Петербург, не говорить же мне о подобных вещах с моим дворником. Впрочем, простите, что я отнял у Вас минуту или две на чтение вылившихся из души строк. Я мог бы сказать здесь многое: стихотворцы, кто бы они ни были, даже мещане, не до такой степени глупы, как иногда о них думают всеобъемлющие рецензенты, но я не смею отнимать у Вас времени. Еще раз покорнейше прошу извинить меня за невольное многословие.
