Хаким Фирдоуси - Шах-наме

Час миновал еще. Вдруг — что за чудо? —
В дали степной раздался крик верблюда.

Услышав, царь возликовал душой
И поскакал вперед, покинув строй.

Увидел под редеющею мглою
Широкую реку перед собою.

И караван большой на берегу.
Вот первым нар-верблюд вошел в реку.

И стал тонуть он, и ревел протяжно,
Исфандиар шагнул в реку отважно,

На берег нара выволок тотчас
И с ним погонщика-беднягу спас.

К царю Гургсара стража притащила,—
Дрожал от страха тюрок из Чигила.

«Зачем ты лжешь, презренный?—царь спросил.—
Ты, змей, мое терпенье истощил!

Ты разве нам не говорил, негодный,
Что все мы здесь умрем в степи безводной?

Ты, знать, хотел по ложному пути
К погибели все войско привести?»

Гургсар ответил: «Гибель силы вашей
Дороже жизни мне и солнца краше!

Я в муках у тебя, в плену, в цепях.
Как не желать мне зла тебе, о шах?»

И рассмеялся Руинтан безгневно.
Судьба Гургсара впрямь была плачевна.

«Эй ты, Гургсар безмозглый,— молвил он.—
Как будет медный замок сокрушен

И пленникам возвращена свобода,—
Тебя я здесь поставлю воеводой.

Всю власть тебе я здесь хочу вручить,
Но ты мне должен правду говорить.

Тебя я возвеличу, не унижу.
Друзей твоих и кровных не обижу».

Услышав, что сказал Исфандиар,
Надеждой преисполнился Гургсар.

Повергнут царской речью в изумленье,
Он пал во прах и стал молить прощенья.

Царь молвил: «То прошло, что ты сказал.
От слов пустых поток песком не стал.

Ты нам укажешь брод в реке глубокой,
А там до Руиндижа недалеко».

Ответил пленник: «Цепи тяжелы.
Тот берег дальше, чем полет стрелы.

Лишь от оков моих освобожденный,
Брод я в пучине отыщу бездонной».

Исфандиар ответил: «Так и быть!»
И приказал с Гургсара цепи сбить.

Взял под уздцы коня Гургсар, и в воду
Вошел он по неведомому броду.

Шел осторожно он с конем своим,
И воины пошли вослед за ним.

Поспешно бурдюки опорожняли
И воздухом их туго надували,

Привязывали лошадям под грудь,
Чтоб невзначай в реке не потонуть.

Достигло войско берега другого
И ратным строем выстроилось снова.

Фарсангов десять ровного пути
До цели оставалось им пройти.

Сел царь, чтоб силы пищей подкрепить
И кубок, кравчим налитый, испить,

И встал. Надел кольчугу, шлем румийский,
Повесил на бедро свой меч индийский.

Опять к нему был приведен Гургсар,
И пленника спросил Исфандиар:

«Ты от беды спасен звездой счастливой.
Хочу услышать твой ответ правдивый:

Когда главу Арджаспа отрублю
И скорбный дух Лухраспа просветлю,

Когда Кахрама, хищного гепарда,
Убью в отмщение за Фаршидварда,

Как будет Андарман в петле моей,
Убийца тридцати восьми князей,{44}

Когда я цвет Турана обезглавлю
И, мстя за деда, землю окровавлю,{45}

Когда я их повергну в пасти львов,
На радость всех иранских храбрецов.

Когда я их дома предам огню
И жен и чад их в рабство угоню,—

Ты будешь ликовать иль огорчаться?
Какие помыслы в тебе таятся?»

Все потряслось Гургсара естество,
Проснулся дух воинственный его,

Ответил он: «Ты полон злобой мщенья,—
Не будет над тобой благословенья!

Пусть небо на тебя обрушит меч
И голову твою похитит с плеч!

Пади во прах — волкам на растерзанье,
Земля тебе — постель и одеянье!»

От тех речей, что злобный вел Гургсар,
Вспылил, разгневался Исфандиар.

Свой меч ему на темя опустил,
До пояса Гургсара разрубил.

Он истребил Гургсара, гнева полный,
И на съеденье рыбам бросил в волны.

И, опоясав богатырский стан,
Сел на коня суровый Руинтан.

Вдали пред ним, на высоте надменной,
Возник огромный замок медностенный.

За тучи, неприступна и грозна,
Вздымала башни хмурые стена.

В ряд вчетвером верхом по ней скакали
Дозорные, что город охраняли.

На чудо-стену Руинтан взглянул
И глубоко и тягостно вздохнул:

«Взять стену с бою — силы не найдется.
Мне злом на зло, как видно, воздается.

Вот залетел я в чуждую страну,
Но здесь одно отчаянье пожну».

Печально ширь степную озирал он,
И вдалеке двух конных увидал он.

Стрелой летела желтая лиса,
За ней гнались четыре гончих пса.

Царь за ловцами теми устремился,
С копьем в руке пред ними появился.

Спросил их, сбросив на землю с коней:
«Чья это крепость? Сколько войска в ней?»

Ловцы ответили, дрожа от страха:
«То — крепость мощная Арджаспа-шаха.

Взгляни на башни — шапка упадет!..
Есть двое в этой крепости ворот.

Одни из них обращены к Ирану,
Другие — прямо к Чину и Турану.

Там войско — богатырь к богатырю,
Сто тысяч сильных — преданных царю.

Снабженная водой, запасом хлеба,
Твердыня неприступна, словно небо.

Шах десять лет в осаде просидит,
И войско голода не ощутит.

А кликнет клич — из Чина и Мачина
Придут войска по зову властелина,

Прискачут — из любой спасут беды.
И у Арджаспа нет ни в чем нужды!»

Встал полководец, меч свой обнажил он,
Двух простодушных тех мужей убил он.

Встал Руинтан, в шатер вернулся он,
Вельмож и приближенных выслал вон.

Премудрого Пшутана муж победы
Оставил для совета и беседы.

Сказал он: «Крепость приступом не взять,
Осадой тюрков нам не испугать.

Хоть я себя в глазах твоих унижу,
Исхода, кроме хитрости, не вижу.

Ты с войском здесь останься на виду.
Я тайно в Руиндиж один войду.

Тот, несомненно, муж и славный воин
И трона Кеев и венца достоин,

Кто не страшится множества врагов,—
Акул в морях, на суше грозных львов.

Но все ж — бывают взлеты и паденья,
Нужна и хитрость на путях сраженья.

Войду я в крепость в образе купца;
Не знают тюрки моего лица.

В успехе я уверен. В том порука
И опыт мой, и ратная наука.

А ты войска в готовности блюди.
Поставь дозор надежный впереди.

Коль днем дозоры дым густой увидят
Иль зарево во тьме ночной увидят,

Ты помни: это знак я подаю,
Что срок настал — судьбу решать в бою.

Тогда ты подымай войска Ирана,
Мужей, чьи копья тяжелей тарана.

Под знаменем моим людей веди,
Сам на виду у всех и впереди,

Иди в броне моей, могуч и яр,
Чтоб все сказали: «Вот — Исфандиар!»

Потом призвал наездников любимых,
Испытанных, в бою неустрашимых.

Велел им сотню рослых, молодых
Пригнать верблюдов, на подбор гнедых.

Навьючил на десять мешки с деньгами,
На пять — тюки с китайскими шелками.

На пять — мешки рубинов, наконец,
На одного — престол свой и венец.

И принесли сто сорок сундуков,
С устройством хитрым потайных замков.

Сто шестьдесят он взял мужей надежных,
Выносливых, в засаде осторожных.

Сто сорок в сундуки он заключил,
Горбы верблюдов ими отягчил.

А двадцати оставшимся избранным
Он вретищем велел облечься рваным,

Чтоб к Руиндижу караван вели,
Чтоб за рабов-погонщиков сошли.

И, плечи пыльным облачив халатом,
Он с караваном двинулся богатым.

Приблизился к воротам наконец
И стражам объявил, что он купец.

Цепями заскрипел тяжелый ворот.
Ворота отперлись, вошел он в город.

Все услыхали про его приход.
Глазеть сбежался уличный народ.

«Купец пришел! — встревожились базары,—
Меняет он дирхемы на динары!»

Сперва вельможи важные пришли
Изделья поглядеть чужой земли.

«Что продаешь купец? — они спросили.—
Что нам предложишь? Золота, парчи ли?»

Ответил он: «Довольно тут всего,
Но лучшее — для шаха самого!

Пусть шах великий гостя не обидит,
Пусть посмотреть мои товары выйдет!»

И вот вельможи царские купцу
Велели ехать прямо ко дворцу.

К царю пришел он с чашей золотою,
Наполненной отборной бирюзою.

Шелка Китая, яхонтов поднос
И груду перстней шаху он принес.

Румийскою парчой дары покрыл он,
И амброй их бесценной окропил он.

Наполнился благоуханьем зал,
Когда перед Арджаспом он предстал.

У ног царя рассыпал он динары,
Речистой лести расточая чары.

«Будь благосклонен к бедному купцу.
Я — из Ирана — тюрок по отцу.

Торгую в Руме дальнем я и в Чине,
Пересекаю горы и пустыни.

С богатыми товарами в Туран
Привел я в сто верблюдов караван.

О шах! Я честным торгом промышляю.
Я продавец, а также покупаю.

Надеюсь я, ты защитишь меня,
О покровитель мира и броня!

Так разреши заняться мне торговлей,
Сложить товары под надежной кровлей.

Укрой под сенью милости твоей
Меня, моих верблюдов и людей!»

Сказал Арджасп: «Ты — под защитой шаха!
Развеселись душой. Торгуй без страха!

Ты здесь — мой гость. И никаких обид
Никто в Туране вам не причинит».

И царь сказал своим вазирам слово,
Чтобы они на площади дворцовой

Обширный дом для гостя отвели
И весь товар туда перенесли.

Арджасп устроить там базар велел
И от воров стеречь товар велел.

Нехватки не было в могучих мужах,
Таскавших сундуки на спинах дюжих.

Один носильщик, весь в поту, спросил:
«Чем сундуки приезжий нагрузил?

Как будто мне,— хоть я и слон по силе,—
Всей жизни тяжесть на плечи взвалили!»

Открыл, украсил лавку Руинтан,
Как будто по весне расцвел тюльпан.

У входа пел речистый зазывала,
Толпа у входа лавки вырастала.

Ночь пробыл дома гость, а поутру
Опять явился к шахскому двору.

Перед Арджаспом преклонил колени
И сплел узор цветистых восхвалений.

Сказал: «По диким я прошел степям.
Позволь дары сложить к твоим стопам!

Не откажи, владыка благосклонный,
Прими браслеты, перстни и короны!

Пусть выберет твой главный казначей
Сокровища — для милости твоей!

И сколько бы ни взял он, честь мне будет;
А моего богатства не убудет.

Владыки дело — брать, купца — дарить.
За бедный дар прошу меня простить».

Арджасп развеселился, засмеялся,
Все больше к гостю сердцем он склонялся.

Спросил: «Как звать?» Ответил гость: «Харрад,
Я — весельчак, из тех, кто жизни рад».

Ответил царь: «Эй, странник благородный,
Ты много выстрадал в степи безводной.

Живи, торгуй. Я сам — защитник твой.
Ко мне являйся прямо в час любой».

Выспрашивать он начал Руинтана,
Что делается на земле Ирана.

Ответил тот: «Пять месяцев почти
Я пробыл в изнурительном пути».

Спросил Арджасп: «Что слышно о Гургсаре?
Какие вести об Исфандиаре?»

«Великий шах! — ответил лже-Харрад,—
По-разному об этом говорят.

Был слух: Исфандиар попал в немилость,
И средь иранцев смута заварилась...

Был слух, что войско поднял он в поход,
Что он путем семи преград идет,

Что он решил семь подвигов свершить
И стены Руиндижа сокрушить».

Захохотал Арджасп, сказал: «Пустое!
Да никогда не сбудется такое!

И коршун там не пролетит вовек,
Будь Ахриман я, а не человек!»

Склонился муж к подножию престола,
Вернулся на базар с душой веселой.

Велел он двери лавки открывать,
Велел прохожих в лавку зазывать.

Толпа росла, шумела и галдела,
На шелк румийский с завистью глядела.